Реферат: Жены Иоанна Грозного

они находились в кругу, и всюду их встречали острые копья ратных людей. Медведи догоняли их. Безоружные посадские, в порыве смертельного отчаяния, пытались защищаться голыми руками, метались, падали, кричали. Царь, глядя на эту жуткую травлю, громко хохотал. Ему вторили бояре. Дьяки и прочие люди низшего ранга почтительно хихикали, но в душе трепетали: участь посадских каждый день могла постигнуть и их самих.

     «Потеха» скоро кончилась. Посадских, одного за другим, медведи подминали под себя. Трещали кости. Привычным движением могучих лап звери брали свои жертвы за затылок и сдирали кожу с волосами. Камни площадки покрывались кровью и корчившимися телами. Иоанн хохотал до слез.

     Наконец, сами медведи прекратили забаву. Облизываясь, они уселись в ожидании, когда их поведут назад в клетки. Царь встал и ушел. За ним последовали бояре. Конюхи взялись за цепи, площадка начала пустеть.

     Прямо с «игр» царь отправился обедать. Вопреки обычаям дворца, после свадьбы он требовал, чтобы за столом появлялась царица. Обыкновенно ее предупреждали заранее, и она приходила раньше царя, чтобы встретить его у стола поклонами. Иоанн вошел в стольную палату и остановился. Кроме слуг и дежурных стольников там никого не было. Он нахмурился и спросил, ни к кому не обращаясь:

— Где царица?

     Два стольника опрометью бросились в терем. Через несколько секунд они вернулись и доложили, что царице неможется.

     — Вздор!—крикнул царь.—Позвать ее. А той привести!—послал он вдогонку стольникам.

     Анастасия, действительно, была совсем больна. Не зная, что «игры» царя происходят на площади перед дворцом, она подошла к окну своего терема и увидела страшную картину травли. Это ее так потрясло, что с ней сделалась истерика. Тем не менее, нужно было повиноваться. Анастасия освежила лицо холодной водой и, едва держась на ногах, направилась в стольную палату. Царь встретил ее мрачным подозрительным взглядом, но ничего не сказал. Только в его шутках за обедом чувствовалось желание сделать ей что-нибудь неприятное. С веселым хохотом он вспоминал отдельные эпизоды травли и обещал Анастасии следующий раз взять ее с собою на Красное крыльцо. Этот обед был поминальной трапезой для семейной жизни Иоанна.

IV

     Женатый царь снова повел холостой образ жизни. Он предоставил все дела правления боярам, а сам всецело отдался охоте, жестоким играм, поездкам по монастырям и, главным образом, оргиям. К концу третьей недели после свадьбы Иоанна, московский дворец снова наполнился женщинами, число которых доходило до пятидесяти. Царь уже не требовал, чтобы к столу выходила Анастасия. В стольной палате за трапезой присутствовали десятки женщин.

     Среди них были жены и дочери дьяков, нередко даже бояр.

Этим путем многие успешно снискивали царскую милость. Например, исключительно благодаря своей красивой дочери, возвысился мелкий дьяк Шемурин, который был возведен в боярский сан. Анастасия совершенно отошла на задний план. Правда, иногда у Иоанна пробуждалось к ней какое-то чувство, он ласкал ее, терпеливо выслушивал ее упреки, иногда даже приказывал, чтобы за трапезой в стольной палате не было ни одной женщины, и приглашал туда царицу, но эти вспышки делались все реже. Анастасия утратила всякое влияние на своего державного супруга.

     Прошел год. Поведение Иоанна делалось все страннее. Было достаточно малейшего повода, чтобы привести его в ярость. Во всех своих действиях он руководился только капризами, впечатлениями минуты. Однажды Анастасия, воспользовавшись хорошим настроением державного супруга, попросила его определить на придворную службу одного из своих родственников. Почему-то эта просьба показалась царю подозрительной. Он бросился на Анастасию с кулаками, несколько раз ударил ее и потом ушел, многозначительно сказав:

— Хорошо, сделаю по-твоему.

     На другой день родственника царицы привезли во дворец и одели в наряд шута. Ничего не подозревавшая царица, по приглашению Иоанна, вышла в стольную палату. Ей в глаза бросился шут, стоявший в углу. Шут стоял понурившись, так что лица его нельзя было разглядеть.

— Вот,— весело обратился Иоанн к царице.— Вчера ты просила меня определить во дворец Василия Захарьина. Сегодня он уже здесь. Василий Захарьин! — возвысил голос царь.— Иди сюда!

     Анастасия изумленно оглянулась. В это время от стены отделилась фигура печального шута, и в нем царица узнала своего родственника.

— Василий!— обратился к нему царь.— Благодари царицу за милости. Она меня упросила.

     Захарьин поднял глаза, в которых светилась ненависть, смешанная с укором. Он сделал несколько шагов, остановился н заговорил:

— Спасибо тебе, матушка-царица! Пожаловала ты меня! Весь род Захарьин превысила! На том бью тебе челом. Только напрасно меня шутом поставила. Сама шутить горазда. Уместнее пристало бы тебе шутихой быть.

     Царь захохотал. Анастасия была близка к обмороку.

— Да и государь-батюшка,— продолжал Захарьин,— шутить дюже любит. И на него шутовский кафтан пристал бы.

     И на него...

     Иоанн вскочил. Лицо его судорожно подергивалось. Вскочили и все другие участники трапезы.

— Басманов! — прохрипел царь.— Сейчас же после трапезы...  медведей.

     Басманов ушел. За ним увели Захарьина.

— А тебе...— обратился Иоанн к Анастасии,— я давно обещал показать игру. Сегодня увидишь.

— Нет, не увижу,— твердо сказала Анастасия,— Не увижу.

Убить меня ты можешь, но заставить глядеть не в твоих силах.

     С этими словами Анастасия поднялась и, гордо взглянув на царя, удалилась. Иоанн был ошеломлен. Ему казалось, что кто-то подменил его кроткую, терпеливую Анастасию. Несколько минут в стольной палате царило молчание. Все ждали, что царь сурово накажет царицу. Но у неуравновешенного Иоанна бывали минуты, когда им овладевало великодушие. Совершенно неожиданно он рассмеялся и воскликнул:

— Ну, и без нее обойдемся.

     Гроза для царицы миновала. Веселая трапеза пошла своим чередом. А через два часа на царской площадке лежал Василий Захарьин, весь изломанный самым злобным медведем. Царь, но обыкновению, сидел на Красном крыльце. Он заливался хохотом и кричал:

— Славно! Хорош у меня новый шут! Распотешил!

Анастасия лежала в глубоком обмороке.

     Это было II апреля 1547 года. На следующий день в Москве вспыхнул пожар, продолжавшийся около трех месяцев. Несмотря на все старание обывателей, пожар не утихал. Москва обволоклась густой пеленой удушливого дыма, от которого днем было почти так же темно, как ночью. Через неделю огонь стал угрожать Кремлю. По совету ближних бояр, Иоанн удалился во временный дворец села Воробьева. Прошла еще неделя, и загорелись строения в Кремле. Огонь не пощадил и царского дворца. Горели арсеналы, в которых хранились большие запасы пороха. Изредка всю Москву сотрясали глухие взрывы. Дым был настолько удушлив, что во время церковной службы едва не погиб митрополит, служивший в Успенском соборе.

     Наконец, в июне пожар прекратился. От двух третей Москвы остались обгорелые развалины. В главных очагах пожара температура была настолько высока, что расплавлялись железные скрепы каменных домов. Население было разорено. Началась полоса общего недовольства. Народная молва обвиняла в пожаре ближних бояр. Иоанн затих. Страшное бедствие поразило его. Он прекратил оргии и кровавые потехи. Целыми днями молился или беседовал с духовными лицами. Эта перемена очень радовала Анастасию, которая к тому же всецело погрузилась в заботы о недавно родившемся сыне, Дмитрии. Иоанн щедро жертвовал на восстановление Москвы. Чтобы добыть деньги, он даже продал иноземцам некоторые свои драгоценности. Спешно ремонтировался и кремлевский дворец. Царица, со своей стороны, помогала населению всем, чем могла. Она, с разрешения Иоанна, отдала почти все свои украшения. За это народ прозвал ее «Милостивой».

     Прошло два года со времени пожара Москвы. Город отстроился и принял почти прежний вид. Иоанн, к радости Анастасии и народа, оставался мягким, доступным и отзывчивым. Как и в первое время после пожара, он проявлял крайнюю религиозность, посещал московские монастыри и храмы, всюду служил молебны, делал щедрые вклады. Очевидно, стихийное бедствие произвело на него огромное впечатление.

     Во время пожара Иоанн дал обет посетить некоторые дальние обители, между прочим — монастырь св. Кирилла, на Шексне (теперь—Вологодской губернии). Он выехал в это паломничество в начале 1551 года, в сопровождении царицы и сына. По дороге заехали в обитель св. Сергия, где доживал свои дни знаменитый Максим Грек. Старец убеждал царя отказаться от такого далекого путешествия, но Иоанн был непреклонен. При прощании Грек сказал царю:

— Помни, Государь, что ты берешь на себя тяжелое бремя.

Царевич не вернется в Москву.

     Пророчество сбылось. Царевич Дмитрий скончался в дороге.

     Когда Иоанн вернулся в Москву, в Кремлевском дворце потекли унылые дни. Анастасия тосковала о сыне, похороненном где-то на берегу реки Яхромы, а царь с утра до ночи молился.

     В 1557 году родился Федор Иоаннович, и это еще более усилило значение царицы в глазах бояр. Но на Иоанна она уже не имела никакого влияния. В нем к этому времени начал просыпаться будущий беспощадный мститель боярщине, искалечившей его в детстве.

     В 1560 году, 7 августа, царица Анастасия скончалась. Она хворала всего три дня, и самые искусные медики не могли определить ее болезни. Упорно говорили, что царицу отравили.

     Иоанн был искренне, глубоко опечален смертью Анастасии. Во время похорон он шел за гробом, плакал, рвал на себе волосы.  При виде его горя плакали многие бояре, а во время опускания гроба в могилу митрополит даже разрыдался.

     Целую неделю после похорон Анастасии Иоанн провел в одиночестве, не показываясь даже ближним боярам. Наконец, он вышел в приемную палату. Но это был уже совсем другой человек.  Тридцатилетний царь сгорбился, лицо было желтое, прорезанное морщинами. Глубоко ввалившиеся глаза беспокойно бегали, горели недобрыми огоньками. Для Иоанна началась новая жизненная полоса, давшая ему печальную славу «Грозного». Новая полоса началась и для всей Руси.

V

     Летописец говорит:

     «Умерший убо царице Анастасии нача царь быти яр и прилюбодействием зело».

     Все инстинкты, которые Иоанн сдерживал за последние годы, теперь развернулись стихийно. Стены Кремлевского дворца, видавшие много, никогда не были свидетельницами такого необузданного разврата, который воцарился в них после кончины царицы Анастасии. Весь дворец был превращен в сплошной гарем, где всякий приближенный боярин был обязан участвовать в оргиях. Не желавших подчиняться этому обычаю ждала суровая расправа.

     Через неделю после погребения царицы Иоанн устроил роскошный пир. и котором, кроме его любимцев, приняли участие и женщины, наводнявшие дворец раньше. К концу пира началась настоящая оргия. В угоду царю, бояре совершенно перестали стесняться. Остался сдержанным только престарелый князь Оболенский. Иоанн обратился к нему с вопросом, почему он не принимает участия в общем веселье.

— Государь,— дрожащим голосом ответил князь.— Больно видеть мне на старости лет, как русский царь в скомороха обращается и не хочу я сам скоморохом быть. Взгляни вокруг себя: за царским столом сидят пьяные девки. То ли украшение для твоей стольной! Вспомни родителя твоего, Василия Иоанновича! При нем не было здесь такой срамоты. Чинно совершалась здесь трапеза, велись речи разумные, не слышно было смеха пьяного, да песен грамотных. Вели казнить меня, не выносит душа моя этого скоморошества.

     Иоанн побледнел. Его губы судорожно подергивались. Но он сдержал себя и притворно-ласково сказал:

— Спасибо тебе, князь Иван, что заботишься о нашем царском величин. Верно ты служил моему батюшке и ценю я твои заслуги.  Отпускаю тебя на сегодня. Приходи завтра к полднику, увидишь другую трапезу.

     Оболенский низко поклонился и ушел.

     На другой день, к полудню, князь явился во дворец. Его провели в стольную палату. Там он нашел царя и нескольких его приближенных. Женщин не было. Царь встретил князя очень милостиво, усадил его возле себя, сам накладывал ему кушанья. В середине трапезы, когда слуги разливали рейнское вино, царь приказал подать Оболенскому «большую чашу». Это считалось особым почетом для гостей. Слуга с глубоким поклоном поднес князю наполненный вином золотой кубок на серебряном подносе. Оболенский встал, взял кубок, поклонился царю и, по обычаю, залпом выпил вино. Не успел опуститься на скамью, как на его губах выступила пена. Он зашатался и тяжело рухнул на пол. Кубок, звеня, покатился по столу.

— Князь опьянел от радости,— презрительно сказал царь.— Вынесите его.

     Оболенского унесли. Сейчас же в стольной палате появились женщины и пир продолжался.

     Через несколько дней после расправы с Оболенским Иоанн расправился с князем Репниным. После разнузданной оргии царь велел позвать музыкантов и принести маски. Он сам надел шутовскую маску и пустился в пляс. Присутствовавший при этом князь Репнин не выдержал и заплакал. Иоанн подбежал к нему и хотел надеть на него маску. Князь вырвал ее из рук царя, растоптал ногами и крикнул:

— Государю ли быть скоморохом? По крайности я, боярин и думский советник, скоморохом быть не хочу.

Иоанн выхватил из-за пояса нож и вонзил в грудь старика.

Такие расправы происходили почти каждый день. Бояре начали трусить. Отправляясь во дворец, никто из них не знал, вернется ли он домой живым. Наиболее именитые из них стали совещаться между собой. В конце концов решили, что царю необходимо жениться вторично. Все помнили, что при жизни царицы Анастасии царь, хотя и развратный, не отличался особой кровожадностью.  Надеялись, что новая женитьба подействует на него благотворно.

     18 августа 1560 года бояре во время приема били челом царю и просили его выбрать себе вторую жену. Иоанн спокойно выслушал их и объявил, что он уже сам думал об этом и даже выбрал себе невесту, Екатерину, родную сестру польского короля Сигизмунда-Августа. Такой брак был бы очень выгоден в политическом отношении, и бояре поспешили принять меры к его осуществлению.  В Варшаву отправилось особое посольство, которое должно было передать польскому королю предложение московского царя.

     Сигизмунд-Август очень дорожил дружбой с Москвой, но слухи о безобразиях, творившихся в царском дворце, уже успели донестись до Варшавы. Польский король не решался пожертвовать сестрой ради политических интересов. Кроме того, и самые эти интересы делались довольно сомнительными. Иоанн вел войну с Ливонией, русские войска побеждали, а польский король, в свою очередь, мечтал захватить часть Ливонии и вел об этом переговоры с Ливонским орденом. После перехода Ливонии во власть московского царя о возможности захвата нечего было и мечтать. Сигизмунд-Август решительно отказал московским послам.

     Отказ нисколько не огорчил Иоанна. Сомнительно даже, женился ли бы он на Екатерине в случае согласия польского короля.  Внимание Иоанна было обращено на юную черкешенку Марию, дочь черкесского князя Темгрюка. Один из новых любимцев царя, князь Вяземский сказал ему, что в Москву приехал черкесский князь Темгрюк с дочерью «красоты неописанной». У Иоанна сладострастно загорелись глаза.

— Добудь мне ее! — воскликнул царь.

— Ну нет, государь,—ответил Вяземский.—Это даже тебе не под силу. Коли обидишь Темгрюка, не миновать нам войны, А сам знаешь, что вся наша рать в Ливонии, на польской границе, да против татар стоит. Нельзя нам воевать с черкесами.

— А коли так,— решительно сказал Иоанн,— покажи мне эту княжну. Придется по нраву—женюсь на ней.

     Темгрюку передали желание царя видеть его во дворце с дочерью. Князь приехал. Дикая красота молодой черкешенки вскружила голову Иоанну. Мария стала невестой московского царя.  Однако свадьбу пришлось отложить на целый год. Княжна совсем не говорила по-русски и даже не была крещена (имя Мария она получила при крещении). Бракосочетание состоялось 21 августа 1561 года.

     Новая царица оказалась прямой противоположностью доброй Анастасии. Выросшая среди кавказских гор, привыкшая к охоте и опасностям, она жаждала бурной жизни. Тихая теремная жизнь ее не удовлетворяла. Мария охотно появлялась в стольной палате, с восторгом присутствовала на медвежьих травлях и даже, к ужасу бояр, с высоты кремлевских стен наблюдала за публичными казнями. Она не только не удерживала Иоанна от кровавых расправ, но сама толкала его на них. Понятно, что бояре невзлюбили новую царицу. Старый любимец и советник Иоанна, боярин Адашев, однажды осмелился заметить царю, что не пристало московской царице присутствовать на забавах и лазить на крепостные стены. На другой день Алексей Адашев был отправлен в ссылку.  Иоанн не казнил его только потому, что у Адашева было слишком много друзей и казнь могла вызвать волнение. Но родственников Алексея Адашева царь не пощадил. Через несколько дней на Красной площади были казнены: брат Алексея Адашева, Данила, с двенадцатилетним сыном; его тесть Нуров, три брата его жены, Сартины, его племянник Шишкин с двумя детьми и племянница Марская с пятью сыновьями. Все они были обвинены в «злом умысле» против царицы. Нашлись услужливые свидетели, показавшие, что все эти лица грозились извести царицу. При обыске были найдены мешочки с какими-то травами.

     Бояре ненавидели Марию, и она платила им тем же чувством.

Чтобы прочнее привязать к себе царя, она потакала его наклонностям к разврату. Она окружила себя самыми красивыми девушками и сама указывала на них Иоанну. Оргии стали происходить в теремах царицы, чего прежде никогда не было. Таким образом, после второго брака Иоанн стал вести еще более разнузданный образ жизни. Мария, поощрявшая разврат, и сама не стеснялась.  Почти на глазах у Иоанна она чуть ли не каждый день меняла любовников. Отуманенный вином и всякими излишествами, царь не замечал этого. Если же находились бояре, осмелившиеся намекать ему, что царица ведет образ жизни, недостойный се высокого положения, Мария немедленно принимала меры, и смельчак попадал в ссылку или на плаху.

     Мария приобрела огромное влияние на Иоанна. Она изучила его слабости и умело пользовалась ими. В значительной степени ей Русь обязана возникновением опричнины. Царь и раньше относился к боярам подозрительно, но под влиянием Марии он в каждом боярине стал видеть лютого врага. Его окружили новые любимцы: Малюта Скуратов, Федор Басманов, князь Афанасий Вяземский, Бельский, Василий Грязной и другие. После смерти митрополита Макария духовником царя стал архимандрит Чудова монастыря Левкий, родной брат Грязного. Эти люди, признававшие только свои личные интересы, не стеснялись в выборе средств. Они приобрели расположение царицы, всячески потворствовали ей, льстили, расхваливали ее царю и в то же время замкнули Иоанна и Марию в плотное кольцо, через которое не мог проникнуть никто другой; Князь Вяземский первый предложил Иоанну создать особую дружину борцов с крамолой. В эту дружину должны были войти «лучшие люди» и, конечно, прежде всего ближайшие. Чтобы успешнее склонить Иоанна к осуществлению этого проекта, Вяземский и Грязной «открыли» грандиозный заговор, в котором будто бы были замешаны десятки бояр.  Этот несуществующий заговор изобразили в таких ярких красках, что Иоанн испугался и бежал в Коломенское, а оттуда перебрался еще дальше, в село Тайнинское. Мария ехала с ним, В Тайнинское явилась депутация от бояр и духовенства. От имени населения Москвы царя умоляли вернуться в столицу. Иоанн не хотел слышать об этом. Целый месяц (с 3 января по 2 февраля 1565 года) Иоанн упрямился. Наконец, он объявил, что возвратится в Москву, если бояре согласятся на его условия. А условия он обещал объявить в Москве. Бояре, конечно, должны были согласиться, и царь вернулся в Кремль. Тридцатилетний Иоанн выглядел дряхлым стариком. Желтая, морщинистая кожа обтягивала череп, на котором не осталось почти ни одного волоса. Из глубоких впадин глядели совершенно тусклые, безжизненные глаза. Бояре не узнали своего царя. Но в этом теле, дряхлом по виду, жил могучий злобный дух. Когда, через неделю после возвращения в Москву, были объявлены «условия» царя, все ахнули.

     Иоанн назначал себе тысячу телохранителей и называл их опричниками. Он объявлял своей личной собственностью около двадцати богатых городов и большинство московских улиц. Эту часть Руси и Москвы он называл «опричниной» и объявлял себя полным ее хозяином, В ведение бояр отдавалась остальная часть государства — «земщина». До начала раздела «земщина» обязывалась уплатить царю огромную для того времени сумму в 100000 рублей, в возмещение расходов по пребыванию в селе Тайнинском. Боярам оставалось только покориться.

Наступила кровавая полоса опричнины.

В первое время опричники вели себя сравнительно скромно. Царь придумал для них особую «форму», к их седлам были привязаны собачьи головы и метлы в знак того, что они призваны грызть царских лиходеев и выметать крамолу с земли русской. Опричники скоро стали находить «крамолу» среди зажиточного населения. Они попросту занялись грабежами. Ватагами они нападали на купцов, нагружались ценным добром, а при малейшем сопротивлении убивали ограбленных. Когда возникали жалобы, виновные заявляли, что пострадавший уличен в злых умыслах, и дело немедленно прекращалось. Убедившись в своей безнаказанности, опричники осмелели. Они стали совершать набеги даже на боярские вотчины. При этом предусмотрительно избирались бояре, впавшие в немилость у царя. Их жалобы, конечно, оставались без последствий.

     Чтобы вполне обеспечить себе безнаказанность, главари опричнины каждый день доносили царю об открытых ими боярских заговорах. Это особенно любопытно потому, что в начале XIX века французский министр полиции Фуше последовал примеру русских опричников XVI века, сказав свою знаменитую фразу:

     «Чтобы держать императора в руках, нужно всегда иметь наготове пару хороших заговоров».

     Опричники своими непрерывными открытиями «заговоров» так напугали Иоанна, что он решил покинуть Москву и переселиться в Александровскую слободу, Мария, отлично знавшая, что царя лишь пугают, не последовала за ним и осталась в Кремле. Иоанн отнесся к этому равнодушно. Мария как жена перестала для него существовать. Он снова завел обширный гарем, в котором чувствовал себя прекрасно. Царица, не стеснявшаяся и раньше, в отсутствие царя дала полную волю своим порочным инстинктам.  В Кремлевском дворце, на его женской теремной половине, начались оргии, нисколько не уступавшие оргиям, которые видела стольная палата. Своим главным фаворитом царица избрала пылкого Афанасия Вяземского. Но, так как князь приезжал в Москву не каждый день, она дарила своим вниманием многих других. Она совершенно перестала стесняться. На пирах, которые устраивались во дворце чуть ли не каждый день, она появлялась простоволосая, что в то время для замужней женщины считалось совершенно непозволительным. Она вспомнила свою юность и нередко носила национальный черкесский костюм, выгодно выставлявший ее фигуру, но резко отличавшийся от целомудренных одежд русской женщины XVI века. Слухи о том, что делается в царском дворце, распространялись среди населения Москвы, и как всегда в таких случаях, принимали легендарные формы. Рассказывали, что царица показывается мужчинам совершенно обнаженная, что у нее в теремах живут тридцать любовников, которых она по очереди требует к себе, и т. д. Эти слухи дошли до Александровской слободы.  Малюта счел долгом передать их царю. Иоанн усмехнулся и сказал:

— Узнаю царицу. Пусть веселится. А мы за нее Господу помолимся.

     К этому времени царский дворец в Александровской слободе был обращен в нечто среднее между крепостью и монастырем. Кругом возвышались прочные стены с бойницами, из которых мрачно выглядывали жерла пушек. На вышках дежурили дозорные, железные ворота всегда были заперты. Иоанн, начавший проявлять несомненные признаки помешательства, решил, что для него и его приближенных настало время покаяния. Он выбрал триста самых отчаянных опричников и объявил их иноками. Себя он назначил игуменом, князя Вяземского—келарем. Малюту Скуратова — параклесиархом. Всем были сшиты рясы, скуфьи и прочие принадлежности иноческого облачения. Кроме того, для Иоанна были изготовлены ризы.

     Почти каждую ночь, около четырех часов, царь в сопровождении Малюты и царевича Иоанна поднимался на колокольню и начинал звонить в колокол. Со всех сторон в церковь спешили опричники. Случайный посетитель мог бы подумать, что он находится в настоящем монастыре. Эти черные фигуры, одетые в подрясники, со скуфьями на головах, ничем не отличались от простых монахов. Звон умолкал. В обширном храме, тускло • освещенном лампадами, появлялся царь. Сгорбленный, с лицом изрезанным глубокими морщинами, в длинной мантии, с посохом игумена в правой руке, он производил впечатление инока-молитвенника. Начиналась служба, которая длилась часа три-четыре. Служил священник, но царь все время находился в алтаре и клал земные поклоны. Делал он это так усердно, что на лбу у него постоянно была опухоль. Такого же усердия он требовал и от «братии».  Царь строго следил за тем, чтобы все опричники посещали эти ночные службы. Ослушникам грозила суровая кара: заключение в сыром подвале, почти без пищи, на десять-пятнадцать дней.

Страницы: 1, 2, 3, 4