Реферат: Адмирал Нахимов

Будучи каждый день гото­вым к смерти, Нахимов вовсе не искал ее: врага мертвые не одолеют, победа только во власти живых. Он думал имен­но так, и это подтверждает его приказ, в котором он под­черкивает, что победа «при большой потере со своей сто­роны не есть еще полное тор­жество». Дальше он говорит: «...и поэтому-то я считаю дол­гом напомнить всем начальни­кам священную обязанность, на них лежащую, а именно: предварительно озаботиться, что­бы при открытии огня с непри­ятельских батарей не было ни одного лишнего человека не только в открытых местах и без дела, но даже прислуга у орудий и число людей для неразлучных с боем работ бы­ло ограничено крайней необходимостью. Заботливый офи­цер, пользуясь обстоятель­ствами, всегда отыщет сред­ство сделать экономию в лю­дях и тем уменьшить число подвергающихся   опасности».

Тогда почему же все-таки сам Павел Степанович еже­дневно на протяжении девяти месяцев (из одиннадцати оса­ды) бывал в самых опасных местах? Почему он, человек высокого роста, не сменил, как другие адмиралы и гене­ралы, свой черный сюртук с золотыми эполетами на солдатскую шинель и был виден издали и своим и неприятель­ским войскам? Еще раз вспо­мним слова генерала русской армии, теоретика военного де­ла Драгомирова: «Работают у того, кто сам работает, и на смерть идут у того, кто сам ее не сторонится». Оборонa Севастополя — сплошная чре­да героизма и самопожертво­вания. А начало этой чреды было в поведении Корнилова, Нахимова, Истомина. Нахимов пережил своих товарищей адмиралов. Владимир Иванович Истомин был убит ядром на Камчатском люнете в марте 1855 года. И Павел Степано­вич уже один «не сторонился смерти». Видя это, зная это, не боялись смерти другие.

А как нелегко ему было изо дня в день — долгие ме­сяцы — служить примером неустрашимости. Он ведь был самым обыкновенным челове­ком, и здоровье его было плохим.

Из воспоминаний врача X. Я. Гюббенета

«...Он неоднократно говорил мне в искренней беседе, что, пережив двукратное бомбардирование Севастополя, тре­тьего пережить не в состоя­нии! [Адмирал пережил пять бомбардирований!] В послед­нее время он страдал различ­ными припадками — болями в желудке, рвотою, голово­кружением, даже обмороком. Сам он всегда говорил мне откровенно о своем положе­нии, которое тщательно ста­рался скрывать от всех про­чих, но уверял, что о лечении теперь и думать нечего; сто­ит ему прекратить сегодня обычный круг деятельности, чтобы впасть завтра в совер­шенное изнеможение. «Да, — присовокупил он к этому, — если мы сегодня заключим мир, то я убежден, что, на­верное, завтра же заболею горячкою:  если я держусь еще на ногах, то этим я обя­зан моей усиленной, тревожной деятельности и постоян­ному волнению». И в самом деле, деятельность его, не прекращавшаяся до самой по­следней  минуты,  возрастая почти до лихорадочного состояния и держа его целых девять месяцев в беспрерыв­ной тревоге, переступала поч­ти границы естественного...»

Одна храбрость не да­ет победы над неприятелем. Нужно еще и искусство вое­вать.

Формулу победы велико­лепно точно выразил Алек­сандр Васильевич Суворов: «Не надлежит мыслить, что слепая храбрость дает над неприятелем победу, но един­ственно смешанное с оною военное искусство».

Мы не чтили бы так Нахи­мова, если бы он был толь­ко примером храбрости. Он был знаток военного искус­ства и сам творил его. Изу­чив в ежедневных поездках свою оборону, Павел Степа­нович делал, что было в его силах, чтобы на пути возмож­ного  движения  неприятеля стояли надежные заслоны.

В начале 1855 года он был очень озабочен защитой вхо­да в Севастопольскую бухту. Штормовые ветры и волны разрушили преграду из за­топленных кораблей, неприя­тель  мог   воспользоваться этим и ввести свою эскадру на рейд. Отбить такую атаку было бы невозможно, так как береговые   батареи   были здесь недостаточно сильны, а на русских кораблях почти не осталось ни орудий, ни лю­дей — все было свезено на берег. Предположив в своих размышлениях, что союзники прорвутся на рейд, Нахимов увидел и события, которые за этим непременно последова­ли бы, — штурм города с южного берега бухты. Защит­ники Севастополя не выдержали бы его, ведь им в спи­ну били бы орудия англо­французской эскадры.

Увидев опасность, Нахимов придумал, как усилить защи­ту рейда. И это при остром недостатке людей, орудий, по­роха, снарядов. Павел Степа­нович написал обстоятельный доклад главнокомандующему сухопутных и морских сил Крыма   князю Меншикову. В докладе излагалось, как и за счет чего усилить корабли, оставшиеся   незатопленными, где и в каком количестве до­бавить береговые батареи. Не­сколько дней спустя Нахимов посылают князю еще доклад­ную записку. В ее конце не­скрытое волнение, даже отча­яние: Нахимов боится, что главнокомандующий отвергнет его предложения, и тогда Севастополю гибель.

Из докладной  запис­ки П. С. Нахимова А. С. Меншикову

«...Может быть, в. с-ть найде­те в этом изложении односто­ронний взгляд моряка, но, тем не менее, я уверен, что вы отдадите справедливость прямодушию, с которым оно писано; конечно, только пол­ное и глубокое убеждение за­ставило меня возвысить свой голос перед в. с-тью, — не мне решать вопросы столь сложные. Но если вы найдете хотя немного истины во всем, мною сказанном, то для соб­ственного вашего спокойствия позвольте обсудить его в во­енном совете. Этим сред­ством вы положите конец опасениям тех, кому изве­стно настоящее положение за­топленных кораблей, или, в противном случае, решитесь без душевного беспокойства на меры, указываемые необ­ходимостью.

Чрезвычайные  обстоятель­ства, в которых мы находим­ся, послужат мне оправдани­ем перед в. с-тью в настоящем моем поступке».

Умный человек, истинный патриот и честный должен извиняться перед светлейшим начальством за то, что видит страшную опасность, грозящую общему делу, и знает, как эту опас­ность предотвратить.

Меншиков всяче­ски притеснял и унижал Нахи­мова, хотя, если бы доверил­ся ему, поддерживал бы его предложения, сам получил бы большие почести за победы над неприятелем. Меншиков желал — и очень сильно — выиграть войну.

Самодержавная власть ца­ря плодила в огромном коли­честве сановников, в характе­ре которых карьеризм, лизо­блюдство,   пресмыкательство перед сильными мира сего сочетались с ненавистью и за­вистью к людям меньшего звания, но энергичным, дальновидным, одним словом, та­лантливым. Меншиков был по-своему умен, однако ум его обслуживал потребности ха­рактера. Унизить  человека, оскорбить  было для ,него сверхприятным делом.   При этом забывалось все, в том числе и собственная ответственность за порученное. То, как пытался Меншиков уни­зить Нахимова, может слу­жить классическим примером мести бездарного начальника своему подчиненному за то, что тот талантлив.

В разгар боев за Севасто­поль Меншиков написал хода­тайство царю о награждении Нахимова орденом Белого ор­ла «за достохвальное служе­ние». «Дать» — наложил ре­золюцию Николай 1. По пово­ду награды морской офицер П. В. Воеводский писал М. Ф. Рейнеке: «Награда Белым ор­лом, мало сказать, удивила, но оскорбила всех, видевших действия Павла Степановича, зато [поэтому] ни один чело­век не позволил себе поздра­вить его...»

Этот орден не имел ценно­сти. У него не было даже ста­тута, то есть неизвестно, за что он давался. Военные лю­ди высоко ценили орден Ге­оргия, он имел четыре степе­ни и вручался дворянам за воинские подвиги.   Нахимов уже был награжден Георгием 4, 3 и 2-й степени, поэтому все ждали, что его наградят орденом 1-й степени. Такой награды   Павел Степанович был достоин больше, чем кто-либо другой в Севастополе. Но Меншикову хотелось уни­зить героя, и он сделал это с помощью награды.

Нахимов отно­сился к орденам с уважением, ведь ни он сам, ни его това­рищи не получали их даром.

Орденами 1 и 2-й степени награждал царь, а орденами 3 и 4-й степени — «кавалерственные Думы», учрежденные при командующих, царь же только утверждал реше­ние Думы, Дума состояла из георгиевских   кавалеров   и большинством голосов выно­сила свое решение — награ­дить или отказать. Павел Сте­панович Нахимов, как чело­век  кристальной  честности, входил в Думу георгиевских кавалеров Севастополя.

Из подписанного Нахи­мовым решения поход­ной Думы

«...Подвиги лейтенанта  Бирюлева заключаются в следу­ющем: С первого начала военных действий офицер этот отли­чается особенным мужеством, особенно же 9 и 20 декабря 1854 года и 1 января 1855 го­да при трех вылазках, в кото­рых взято в плен 3 офицера и 53 рядовых и много побито неприятеля. Всегда командо­вал охотниками и, всегда бу­дучи впереди, первый бро­сался в неприятельские тран­шеи; увлекал людей к не­устрашимости и обращал не­приятеля в бегство. Сверх се­го, ночью с 19 на 20 декабря 1854 (новый год неприятеля) вызвался с 100 чел. охотни­ков, бросился на высоту про­тив  батарей  на бульваре, ...штыками   выбил   оттуда французов, разорил их рабо­ты и устроил на том самом месте завалы, в которых под его наблюдением наши шту­церные [стрелки] держатся и доселе.

Кавалерственная Дума, со­образив таковые подвиги лей­тенанта Бирюлева с статутом военного ордена великомуче­ника и победоносца Георгия, признает его, Бирюлева, до­стойным награждения орде­ном св. Георгия 4-й степени...»

Николай Алексеевич Бирюлев впоследствии был контр-­адмиралом. В вылазке, о ко­торой идет речь, его спас Иг­натий Шевченко, матрос-охот­ник. Охотниками называли тех, кто по своей воле, по охоте, шел на выполнение рискован­ного задания.

Из       воспоминаний Б. П. Мансурова

«Лейтенант Бирюлев сам рас­сказывал мне некоторые под­робности о смерти Шевченки: он всегда сопровождал его вместе с Петром Кошкой в качестве телохранителей, как Кошка при мне выразился.

Бирюлев уже одолжен был один раз Шевченке за спасе­ние жизни, ибо на одной из предшествующих вылазок сей последний без оружия бро­сился на целившегося в упор на Бирюлева  французского стрелка и схватил его за гор­ло так удачно, что повалил на месте и сам остался невре­дим, тогда как выстрел шту­цера оторвал Бирюлеву толь­ко ножны. В ночь на 20 янва­ря, когда Бирюлев бросился в траншее  на неприятельских стрелков, Шевченко увидел, что на его командира направ­лено в нескольких шагах шту­церов 15, которых сей по­следний не замечал: в одно мгновение Шевченко локтем и плечом свалил Бирюлева с ног и в ту же минуту упал, раненный пулей, которая по­пала ему в грудь и вылетела около крестцовой кости...»

Мат­рос Шевченко был не менее отважен, чем офицер Бирю­лев. Однако орден матросу не полагался. Орденами на­граждались только дворяне. Для рядовых и унтер-офице­ров был знак отличия ордена св. Георгия — вначале одной степени, а позже — четырех. Его называли Георгиевским крестом. После победы Вели­кой Октябрьской социалисти­ческой    революции   были упразднены чины и сословия, а также старые ордена, но не был упразднен Георгиевский крест — награда простых пат­риотов, таких, как Игнатий Шевченко и Петр Кошка. Георгиевским крестом награждались и целью подраз­деления. В таком случае на роту выделялось от 5 до 10 крестов. Нахимов предла­гал матросам самим назвать храбрейших и достойнейших. Этот маленький штрих в нрав­ственном портрете адмирала для нас с тобой, читатель, очень важен. Другие коман­диры поступали иначе: рота тянула жребий, и счастливый «нижний чин» получал «Геор­гия». Для большинства офи­церов солдаты и матросы бы­ли не людьми, а военным имуществом.    Уважительное отношение к ним считалось предосудительным, недостой­ным дворянина. Нахимов же требовал от офицеров ценить матросов, считать их товари­щами по оружию.

Из рассказа  лейте­нанта В. И. Зарудного о разговоре с П. С. Нахи­мовым

«...Пора нам перестать счи­тать себя помещиками, — го­ворил адмирал, — а матросов крепостными людьми. Мат­рос есть главный двигатель на военном корабле, а мы толь­ко пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, он же наводит ору­дие на неприятеля; матрос бросится на абордаж, ежели понадобится;   все   сделает матрос, ежели мы, начальни­ки, не будем эгоистами, еже­ли не будем смотреть на службу как на средство удов­летворения своего честолю­бия, а на подчиненных — как на ступени для собственного возвышения. Вот кого нам нужно возвышать, учить, воз­буждать в них смелость, ге­ройство, ежели мы не себя­любцы, а действительные слу­ги отечества...»

В то время в стране жило как бы два совершенно раз­личных народа, несхожих и по социальному положению, и по жизненным интересам. Од­ному — богатому меньшинству — было дано все, у дру­гого — неимущего большин­ства — все отнято. Но обез­доленные, униженные люди ни за что , не хотели отдать чужестранным    захватчикам землю, на которой так тяже­ло жили. Земля была родная. И не вечно было жить на ней в мучениях. Этим объясняет­ся героизм Игнатия Шевченко и тысяч ему подобных, этим объясняется и почитание ад­мирала Нахимова — его дея­тельность отвечала интересам простого народа.

В феврале 1855 года П.С. На­химов назначается временным военным губернатором Сева­стополя, а месяц спустя за от­личия в обороне города его производят в адмиралы. Те­перь ему стало легче руково­дить обороной, уже не нужно было убеждать и умолять вышестоящих начальников отдать то или другое распоряжение, он многим распоряжался сам.

По-прежнему круг его дел был необычайно широк. Вот ему встретились матросы — несут обед в медном нелу­женом котле. Пища в медной посуде   делается ядовитой. Надо   приказом   запретить пользоваться нелуженой по­судой.

Неприятель начал стрельбу по пароходам новыми зажи­гательными ракетами. Надо сообщить всем командирам способ тушения ракет.

Пароход «Крым» подавил артогнем неприятельскую ба­тарею, Нахимов сам наблюдал за стрельбой. Надо поблаго­дарить командира и команду.

Ранены храбрые  молодые лейтенанты. Адмирал посылает в госпиталь лакомства для них. Изувечены ядрами матросы с кораблей его эскадры, кто без руки, кто без ноги вернутся в свои деревни. Надо передать им с адъютантом   деньги. В подобных случаях кошелек Нахимова открыт для них. У него не было семьи, и поч­ти все деньги, какие он получал, тратились на помощь младшим офицерам и матро­сам.

Неприятель подвел траншеи к самым бастионам, подтащил орудия. В ближнем бою глав­ное — упредить противника. Нахимов отдает приказ, в ко­тором просит быть особенно бдительными на рассвете, что­бы не пропустить момента, ког­да вражеские артиллеристы станут снимать щиты с амбра­зур: в этот момент и надо бить по ним метким огнем из своих пушек.

Женам и детям матросов не­чего есть в осажденном горо­де. Нахимов добивается у ца­ря   разрешения   зачислить семьи моряков на военное до­вольствие.

Нет ядер. Их везут за 900 верст из Луганска. Дохнут волы, ломаются в степи теле­ги, вся дорога усыпана бро­шенными снарядами. Надо по­сылать своих офицеров, чтобы ускорить подвоз...

Между тем ряды защитни­ков города все таяли и таяли. Особенно много погибло мо­ряков. Они отдавали свои жиз­ни, чтобы не был отдан врагу Севастополь. Уже не существо­вало русского Черноморского флота, но, как выводятся птен­цы в крепком гнезде, корабли вывелись бы в надежной Се­вастопольской гавани. Надо было отстоять это орлиное гнездо.

Было 28 июня — 300-й день высадки неприятеля в Крыму, 267-й день бомбардирования города. Тогда и случилось, че­го так боялись севастопольцы.

Из письма П.И. Лесли родным. 30 июня 1855 года.

«Грустно мне писать это пись­мо, дорогие мои друзья, но что же делать? И вы, вероят­но, еще прежде получения это­го письма знали о незаменимой потере, которую испытал наш Черноморский флот. 28-го чис­ла в 6 часов вечера ранен штуцерной пулей Павел Степанович Нахимов и ранен в голо­ву, так что рана чрезвычайно опасна, но что грустнее для меня — это то, что он ранен на моей батарее. Вот подроб­ности этого несчастья... Осмот­ревши работы  неприятеля с одной стороны, и, так как моя батарея расположена полукру­гом, он пошел на другую сто­рону и, взойдя на барбет, устроенный для полевых ору­дий, начал осматривать рабо­ты, и хотя его предупреждали, чтобы не высовывался слиш­ком, но он, как и постоянно 10 месяцев, не поберег себя и продолжал осматривать ра­боты, совершенно высунув из-за мешков голову, несколько пуль просвистело мимо, но он не обращал на них внимания и продолжал смотреть; наконец какая-то проклятая ударила его в голову, и удар был так силен, что Павел Степанович моментально упал навзничь без чувств.  Все окружавшие его так и охнули, и у всех опусти­лись руки. Я побежал поскорее за носилками и потом уже уви­дел, как его сносят с моей ба­тареи. Между прочим, кровь из раны струится, я схватил свой носовой платок и перевя­зал им голову Павла Степано­вича.. Когда его принесли на перевязочный пункт, устроен­ный на кургане, то там сдела­ла ему настоящую перевязку сестра милосердия,  которая живет у нас на батарее. Отку­да Павла Степановича отвезли на Северную сторону в дом, и к этому времени успели со­браться доктора... Рана его вот какая: пуля ударила выше пра­вого глаза и вышла позади вис­ка. Страдание должно быть очень сильно... Вы, конечно, можете себе представить все наше горе, когда всеми люби­мый, как отец родной, и ува­жаемый, как хороший и спра­ведливый начальник, уже не в состоянии распоряжаться на­ми, а мы без него сироты; он один только у нас и остался, который заботился о нас и поддерживал дух. Матросы жале­ют его, как отца родного; они знают его давно и знают, как он о них всегда заботился; все свое довольствие раздавал им. Курган наш — это проклятое место, где был убит Корнилов, ранен Павел Степанович и убит тоже Истомин, хоть и не на этом самом кургане, но он был начальником на нем все вре­мя. Итак, мы лишились всех трех адмиралов, на которых имели огромную надежду... Но и десять адмиралов не сде­лают того, что делал один Па­вел Степанович...

Сию секунду прислали нам сказать, что Павел Степанович умер. Мир праху твоему, доб­рый наш начальник, и вечная память...»

Из походных  записок участника обороны Се­вастополя П.В. Алабина [28 июня — 1 июля 1855 года]

«...Приехав утром на Граф­скую, я еще застал прах На­химова в его скромном доми­ке; он лежал в углу небольшой комнаты; моряки составляли почетный караул; три флага приосенили славный прах, чет­вертый, тот, который развевал­ся на корабле «Императрица Мария» в славный Синопский день, прикрывал знаменитого покойника. Этот флаг, изорван­ный в битвах, изъеденный вре­менем, был почетнейшим по­кровом Нахимову...»

Из дневника капитан-лейтенанта А. Б. Асланбегова

«...1 июля... В 6 часов, после обеда со всех мест обороны съехались начальствующие лица отдать последний долг. Мы вынесли гроб из квартиры, предшествуемый тремя адмиральскими флагами, и понесли его в церковь между двумя батальонами армейскими и флотскими, составленными от всех бастионов и батарей и су­дов флота, по ту сторону церкви  стояло  шесть  орудий. По окончании панихиды дозво­лено было всем матросам батальона проститься с адмира­лом. ...В 8 часов мы подняли прах Павла Степановича, чтобы отнести его на место упокое­ния, рядом с Михаилом Петро­вичем [Лазаревым]. Вся доро­га, весь подъем был унизан провожающими; многие ожи­дали, что неприятель откроет канонаду по площади, но, од­нако, он вел себя прилично, даже разнесся слух во время погребения, что будто англий­ские корабли приспустили фла­ги, но, оказалось, несправедлив. Гроб опустили, батальоны и артиллерия сделали залпы, и толпы начали расходиться.

И так, Синопский герой, му­жественный защитник Сева­стополя, ученик адмирала Лазарева, третий лейтенант «Азова» в Наварине, окончил свое трудовое поприще...»

Что было в Севастополе пос­ле смерти Нахимова? В конце августа противник предпринял шестую ожесточенную бомбар­дировку города и его оборо­ны. За трое суток англичане и французы выпустили 150 тысяч снарядов. 27 августа они на­чали штурм русских бастионов. Французская дивизия атакова­ла Малахов курган, на котором оборонялось менее тысячи русских солдат и матросов. Од­новременно начался штурм и других укреплений. Потери с обеих сторон были очень ве­лики. Главнокомандующий Горчаков, сменивший Меншикова, принял решение оставить Юж­ную сторону. По заранее на­веденному мосту вечером то­го же дня русские войска, взорвав свои укрепления, на­чали отход. Противник не ме­шал отходу. Чтобы враг не воспользовался Севастополь­ской гаванью и рейдом, на фарватере были затоплены еще остававшиеся боевые корабли: 6 линейных кораблей, 9 фре­гатов, корветов и бригов и пароходофрегаты. Русские вой­ска закрепились на Северной стороне города. Так закончилась героическая оборона Севастополя,   продолжавшаяся 349 дней.

Союзники настолько  были обескровлены и измучены в боях у города, что в Крыму больше не предпринимали ни­каких военных действий.

На Кавказе союзникам был нанесен ряд крупных пораже­ний. Русские войска взяли сильную турецкую крепость Каре, в которой пленили 20 ты­сяч турок вместе с их коман­дующим английским генералом Вильямсом.  Перед русскими войсками открылся путь в глу­бину Турции. Но тут начались мирные переговоры. Россия и союзные   страны — Англия, Франция, Турция, Сардиния — были истощены войной. Обе стороны поняли бессмыслен­ность и бесперспективность дальнейшего кровопролития.

В начале  1856 года был подписан мир. Россия теряла часть Бессарабии, ей запреща­лось иметь на Черном море военный флот. Но Крым и Се­вастополь оставались русски­ми. Героические моряки и сол­даты своей стойкостью, муже­ством,   самопожертвованием сберегли их для России буду­щей.

В 1870 году Россия отказа­лась признавать ограничитель­ные статьи договора и начала восстанавливать военный Чер­номорский флот.

Рассказ о защитниках Сева­стополя и их славных адмира­лах закончим тоже доку­ментом — словами, сказанны­ми Григорием Ивановичем Бутаковым. Он коман­довал пароходофрегатом «Владимир» и провел с удачей первый в истории бой паровых судов? После Крымской войны он был уже контр-адмиралом, заведующим морской частью в городе Николаеве. Вот его слова:

«...Ни Нахимов, ни Корнилов не родились, а сделались Нахи­мовым и Корниловым, сдела­лись потому, что постоянно посвящали себя всеми силами прежде службе, а потом себе, а не прежде себе, а потом службе; и никакие преграды, никакие огорчения, неизбежные в быту человеческом, не могли отклонить их во всю жизнь от этого пути. Вот весь секрет этих знаменитых вож­дей наших, завещанный нам в огне и пламени Севастополя...»

Литература

1. А. Митяев “Книга будущих адмиралов”, 335 с.

2. Учебник истории для средней и высшей школы.