Реферат: Самозванство

Первое, что бросается в глаза при знакомстве с литературой о Крестьянской войне 1773—1775 гг., это противоречивость образа ее предводителя. И дело не только в пристрастности мемуаристов и исследователей. Дореволюционная дворянская историография пред­ставляла его злодеем и извергом, опираясь на многочисленные факты, и была права. Революционно-демократическая, а впослед­ствии советская историография рисовала светлый образ защитника угнетенных и обиженных, на основании других, столь же многочис­ленных фактов. Термин «классовая позиция» сейчас не моден, дадим другое, более точное определение — «сословная позиция», очень близкое к первому. Дворянство и регулярная армия яростно боролись с казачеством, составлявшим ядро пугачевского войска, и примкнувшими к нему крестьянами, горнозаводскими рабочими и «инородца­ми» (башкирами, казахами, калмыками, татарами и др.). На этой гражданской войне использовались любые средства, сопротивляв­шихся уничтожали любыми способами.

Но это не все, проблема не исчерпывается социальной позицией автора. Еще А. С. Пушкин, затративший много усилий и времени для сбора материала о восстании, создал двух Пугачевых: Пугачева «Капитанской дочки» и Пугачева «Истории Пугачева». Да и послед­ний не выглядит законченным злодеем. Скорее перед нами политик, действующий сообразно обстоятельствам и обращающий внимание не на нравственность, а на создание идеального образа в глазах под­данных. В этом он очень похож на свою «венценосную супругу» Екатерину II. Как та копировала французское просвещение, созда­вая «золотой век» своего царствования, так Пугачев копировал госу­дарственное устройство Российской империи, создавая Военную кол­легию и другие учреждения, даже называя своих соратников именами приближенных императрицы. Получалась карикатура, чего сам ее создатель не понимал.

Отсюда и ложь, и двоедушие. Признавшись своим будущим спод­вижникам-казакам в своем истинном происхождении, Пугачев всена­родно провозглашает себя императором Петром III. Исповедуя «никонианское» православие, не скрывает свои симпатии к старооб­рядцам, причисляя себя к адептам их веры. Смелый в бою, но порази­тельно трусливый и бессильный в отношениях со своим окружением, от которого полностью зависит и которому готов принести в жертву и фаворита, и любимую наложницу. Беспощаден к дворянам, но готов принять любого перебежчика из этого сословия под свои зна­мена.

Из-за зависимости от яицких казаков он становится двоеженцем. Притом двоеженцем и в реальной, и в «идеальной» жизни. Ведь донской казак Е. И. Пугачев имел жену Софью Дмитриевну, двух дочерей и сына, а «император Петр III» — императрицу Екате­рину Алексеевну и наследника Павла Петровича.

Не сразу будущий самозванец встал на гибельный путь. Его воен­ная карьера развивалась довольно успешно. Участие в Семилетней и первой русско-турецкой войнах, получение в 1770 г. младшего офи­церского чина хорунжего. И вдруг — хлопоты об отставке по болезни, а затем и дезертирство. И в течение 1771—1773 гг. четыре ареста и четыре побега. Он попадает в Ветку, центр старообрядцев в Речи Посполитой, но вновь возвращается в Россию. И, наконец, 22 ноября 1772 г. в Яицком городке в разговоре с казаком Д. С. Пьяновым впервые объявляет себя императором Петром III. А почти через год, после побега из Казанской тюрьмы, он поднимает восста­ние на Яике. Выбор сделан окончательно.

Пугачев был не первым самозваным Петром III, но наиболее «удачливым». Целый год, с 17 сентября 1773 г. по 8 сентября 1774 г., война ведется с переменным успехом, он громит отдельные отряды правительственных войск и берет штурмом города и крепости. Только переброска крупных сил во главе с боевыми генералами, в числе которых был и А. В. Суворов, не успевший, впрочем, сра­зиться с бунтовщиком, позволяет правительству сначала обратить повстанцев в бегство, а затем и разгромить их окончательно.

Земляк Степана Разина совершил стремительный рейд вниз по Волге, стремясь попасть на свою родину — в область Войска Дон­ского. Но, несмотря на переход отдельных частей на сторону само­званца, большая часть донских казаков не поддержала его. Пораже­ние под Царицыном окончательно решило судьбу Пугачева. Оста­вавшиеся до этого верными ему яицкие казаки выдали своего предво­дителя правительству.

Жестокие пытки сломили волю Пугачева, а суровый приговор — четвертование — вновь напомнил о временах Разина. Единственное снисхождение к судьбе поверженного противника — это приказание палачу сначала обезглавить преступника и уже мертвому отрубить руки и ноги, тем самым уменьшив страшные муки.

Екатерина II и ее окружение постарались уничтожить саму память о самозванце. Его семье запрещено было носить фамилию Пугачева, дом в Зимовейской станице был сожжен, пепел развеян, место огорожено, сама станица перенесена на другой берег Дона и переименована в Потемкинскую. Даже река Яик переименована в реку Урал, Яицкий городок — в Уральск, а Яицкое Казачье вой­ско — в Уральское.

 i «Емельян Иванович Пугачев родился в 1742 г. в „доме деда свое­го" в станице Зимовейской на Дону, в той самой, где за сто лет до него родился Степан Тимофеевич Разин. Отец и дед Пугачева быд^ рядовыми („простыми"), бедными казаками. С детства Пугачев обо­ронил за отцом землю", в 17 лет он начал казацкую службу, а через год женился на казачке Софье Дмитриевне Недюжевой. Через неделю она провожала мужа в поход. Пугачев участвовал в войне с Пруссией, где проявил „отменную проворность". За эту проворность полковник Денисов взял Пугачева к себе в ординарцы. Но однажды ночью во время стычки с неприятелем в суматохе ночного боя Пуга­чев упустил одну из лошадей Денисова. Не спасла и „отличная про­ворность" — по приказу полковника Пугачев был бит „нещадно пле­тью". Надо полагать, что эта первая обида не могла пройти бес­следно для Пугачева. Три года Пугачев находился в действующей армии. Он побывал в Торуне, Познани, Шермицах, участвовал во многих сражениях, но пуля и сабля щадили его, и, по словам самого Пугачева, он был „ничем не ранен".

В 1762 г. Пугачев вернулся в Зимовейскую станицу, где и прожил около полутора лет.

В 1764 г. в составе казачьей команды Пугачев некоторое время находился в Польше, затем возвращается домой и иногда направля­ется куда-либо в составе казачьих „партий".

В 1768 г. началась война с Турцией. И вот Пугачев снова в походе. В команде полковника Е. Кутейникова он получает за храб­рость младший казацкий офицерский чин хорунжего. Пугачев прини­мает участие в ряде сражений с турками, в том числе и в бою под Вендорами под началом П. И. Панина, того самого Панина, который станет грозным усмирителем повстанцев во главе с Пугачевым, не так давно безвестным хорунжим! Правда, уже в те времена Пугачеву „отличным быть всегда хотелось". Однажды, показывая товарищам свою действительно хорошую саблю, он заявил, что она подарена ему крестным отцом... Петром Великим! Не тогда ли у него родилась та неясная мысль „отличиться", которая со временем сделает „кре­стника Петра Великого" „императором Петром Федоровичем"?

На зимних квартирах в Голой Каменке у Елизаветграда (ныне Кировоград) Пугачев тяжело заболел — гнили у него грудь и ноги — и вскоре вернулся домой, где ждала его семья: жена, сын Тимофей и дочери Аграфена и Христина. Он приехал в Черкасск и пытался лечиться „на своем коште". Из Черкасска он направился к сестре Федосье. Она с мужем, казаком С. Н. Павловым, жила в Таганроге, куда Павлов с другими казаками был направлен на постоянное жительство. Служба в Таганроге была тяжелой, и многие казаки числились в бегах. И вот два казака задумались. Жить тяжко, что делать? Надо уйти, убежать. Но куда? На Русь? — поймают. В Запо­рожскую Сечь? — без жены соскучишься, а с женой и там схватят. В Прусь? — не попадешь. Казалось, что единственно, куда можно бежать,— это казачье войско на Тереке. Они знали, что даже за перевоз на левый берег Дона грозила смерть. Пугачев перевез Павлова, но, не найдя дороги, Павлов с товарищами вернулся, был арестован и указал на Пугачева, перевезшего его на „ногайскую сторону". Зная, что ему грозит, Пугачев бежал в степь. Затем он поехал в Черкасск, чтобы снять с себя обвинение в бегстве, но был арестован, бежал, скрывался в камышах, потом вернулся домой, справедливо рассудив, что здесь искать его не будут. Во всех этих поступках сказывается натура Пугачева, свободолюбивая, упорная, настойчивая, храбрая, осторожная».

Мавродин В. В. (19, с. 16-18)

«В конце августа (1772 г.) под видом выходца из Польши Пугачев получает в Дебрянском форпосте паспорт на жительство в России. В этом любопытном документе находим описание внешнего облика Пугачева: „...волосы на голове темно-русые, усы и борода черные с сединой... Росту два аршина 4 вершка с половиною..." С новым паспортом Пугачев отправился в Самарскую губернию, затем на Дон и на Иргиэ, а оттуда под видом богатого купца в конце ноября 1772 г. прибыл под Яицкий городок... На Яике Пугачев впервые назвался именем Петра III и предложил казакам денежную помощь для отхода на Кубань. Казаки соглашались, тем не менее просили отсро­чить время окончательного решения до Рождества. Пугачев отпра­вился на Иргиз, но по дороге был арестован, на него донес его попутчик. Взятый под стражу, Пугачев был доставлен в Казань. После допроса казанский губернатор Я. Л. фон Брандт охарактери­зовал разговоры Пугачева об отходе яицких казаков на Кубань как тяжкие преступления и, донося об этом деле в Сенат, предлагал, „учиня наказание кнутом, послать на вечное житье в Сибирь". В начале июня в Казани было получено послание из Петербурга, в котором по именному указу Екатерины II надлежало арестован­ного „наказать плетьми" и отправить в Сибирь, „где употребить его на казенную работу... давая за то ему в пропитание по три копейки в день".

Но исполнение „милостивого" решения „матушки-государыни" запоздало. Арестованного уже не было в остроге, Пугачев снова бежал из-под стражи. А вскоре на Таловом умете (постоялом дворе) близ Яика объявился „Петр III". К „государю" стали прибывать казаки. Верили ли первые соратники Пугачева, что он действительно Петр III? Нет, в это они не верили. Как показал на допросе Следственной комиссии один из ближайших соратников Пугачева И. Зарубин-Чика, он прямо спросил у „Петра 111" о его происхо­ждении и получил вполне определенный и правдивый ответ, что „император" из донских казаков, знали об этом и другие казаки, но для них это не было столь важно. „Лишь бы был в добре... к войско­вому народу" — так считали казаки...

...Иногда в покоях „императора" устраивали торжественные обеды, куда приглашались наиболее близкие к „Петру III" казаки. Один из них так описывает эти праздники: „Яицкие казаки певали песню, нарочно или в честь самозванцу составленную. А яицкого полковника писарь Иван Васильев игрывал на скрипице. Во время же таких веселостей яицкие и все другие казаки напивались допьяна, а самозванец от излишнего питья воздерживался и употреблял ред­ко"... Как видим, „лихой казак" был скромен в „рассуждении горячи­тельных напитков". Очевидцы, описывая Пугачева, подчеркивали его энергию, ум, природную сметку, жизнерадостность, неприхотли­вость в быту. Физически сильный, с плотной, крепко сбитой, корена­стой фигурой, он тем не менее не производил впечатления грузного человека».

Лимонов Ю. А. (17, с. 5-6, 8-9)

«

 «...Вся Москва готовилась к встрече. Сенатор П. А. Вяземский, брат генерал-прокурора Сената, писал ему: „Завтрашний день приве­зут к нам в Москву злодея Пугачева. И я думаю, что зрителей будет великое множество, а особливо — барынь, ибо я сегодня слышал, что везде по улицам ищут окошечка, откуда бы посмотреть".

4 ноября, рано утром, Пугачева ввезли в Москву. Он сидел, ско­ванный по рукам и ногам, внутри железной клетки на высокой повозке. От Рогожской заставы до Красной площади все улицы заполнили толпы народа. Дворяне, офицеры, духовенство, все бога­тые люди ликовали. Простой народ молча смотрел на „государя", своего заступника, окованного кандалами...

...Председателем следственной комиссии, которая допрашивала Пугачева, императрица назначила М. Н. Волконского, московского генерал-губернатора, ее членами — П. С. Потемкина, С. И. Шеш-ковского, обер-секретаря Тайной экспедиции Сената. По указанию Екатерины II следователи снова и снова выясняли корни „бунта", „злодейского намерения" Пугачева, принявшего на себя имя Петра III. Ей по-прежнему казалось, что суть дела — в самозван­стве Пугачева, обольщавшего простой народ „несбыточными и меч­тательными выгодами". Опять искали тех, кто толкнул его на восста­ние,— агентов иностранных государств, оппозиционеров из высших представителей дворянства или раскольников...

...19 декабря, через две недели, Екатерина II, внимательно сле­дившая за ходом следствия, направлявшая его, определила указом состав суда — 14 сенаторов, 11 „персон" первых трех классов, 4 члена Синода, 6 президентов коллегий. Возглавил суд Вяземский. В него вопреки судебной практике вошли и два главных члена след­ственной комиссии — Волконский и Потемкин.

Приговор был, конечно, давно предрешен. Екатерина II, „Тар-тюф в юбке" (так ее назвал Пушкин), как и где только могла, старалась показать, что она не хочет иметь никакого отношения к суду и сентенили (приговору) по делу Пугачева, что она не является сторонником жестких мер и т. д. Но в то же время неукоснительно следила за розыском, всеми его деталями. Знакомилась с отчетами доверенных лиц, посылала им инструкции. В письме Гримму, еще до суда над „злодеем", она выражалась без обиняков: „Через несколько дней комедия с маркизом Пугачевым кончится; приговор уже почти готов, но для всего этого нужно было соблюсти кое-какие формаль­ности. Розыск продолжался три месяца, и судьи работали с утра до ночи. Когда это письмо дойдет к вам, вы можете быть уверенным, что уже никогда больше не услышите об этом господине..."

...Приговор, утвержденный императрицей, определил Пугачеву наказание — четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела раз­нести по четырем частям города, положить их на колеса, потом сжечь».

Буганов В. И. (5, с. 371-372, 374)

 «Он стоял в длинном нагольном овчинном тулупе почти в онеме­нии и сам вне себя и только что крестился и молился. Вид и образ его показался мне совсем не соответствующим таким деяниям, какие производил сей изверг. Он походил не столько на зверообразного какого-нибудь лютого разбойника, как на какого-нибудь маркитан-тишка или харчевника плюгавого. Бородка небольшая, волосы всклоченные, и весь вид ничего незначащий и столь мало похожий на покойного императора Петра Третьего, которого случалось мне так много раз и так близко видеть, что я, смотря на него, сам себе несколько раз в мыслях говорил:

„Боже мой! До какого ослепления могла дойтить наша глупая и легковерная чернь, и как можно было сквернавца сего почесть Петром Третьим!"...

...Как скоро окончили чтение, то тотчас сдернули с осужденного на смерть злодея его тулуп и все с него платье и стали класть на плаху для обрубания, в силу сентенции, наперед у него рук и ног, а потом головы. Были многие в народе, которые думали, что не воспоследует ли милостивого указа и ему прощения, и бездельники того желали, а все добрые тому опасались. Но опасение сие было напрасное: пре­ступление его было не так мало, чтоб достоин он был такого помило­вания; к тому ж и императрица не хотела сама и мешаться в это дело, а предала оное в полное и самовластное решение сената; итак, должен он был неотменно получить достойную мзду за все его злодей­ства. Со всем тем произошло при казни его нечто странное и неожи­даемое, и вместо того, чтоб, в силу сентенции, наперед его четверто­вать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: не то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, не то произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда еще в жпзнь свою смертной казни не производив­шего; но как бы то ни было, но мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача с сердцем закричал:

— Ах, сукин сын! Что ты это сделал? — И потом: — Ну, ско­рее — руки и ноги.

В самый тот момент пошла стукотня и на прочих плахах, и вмиг после того очутилась голова г. Пугачева, взоткнутая на железную спицу на верху столба, а отрубленные его члены и кровавый труп лежащий на колесе. А в самую ту ж минуту столкнуты были с лестниц и все висельники, так что мы, оглянувшись, увидели их висящими и лестницы отнятые прочь. Превеликий гул от аханья и многого восклицания раздался тогда по всему несчетному множеству народа, смотревшего на сие редкое и необыкновенное зрелище».

Болотов А. Т. (4, с.189-191)

«Пугачевские воззвания учитывали интересы и требования той социальной среды, которая доминировала в восстании и на которую ориентировалась ставка Пугачева в тот или иной период Крестьян­ской войны. В начале выступления, когда основной социальной опо­рой восстания являлось казачество, указы Пугачева отражали эконо­мические и политические требования казаков. С появлением войска Пугачева под Оренбургом восстание охватило значительные районы Южного Урала и Приуралья, населенные русским горнозаводским и помещичьим крестьянством и нерусскими народностями. Они искали в восстании удовлетворения своих экономических, социальных и национальных интересов. Учитывая это, ставка Пугачева при соста­влении новых указов разнообразила и расширяла призывы, исходя прежде всего из интересов той группы населения, к которой адресо­вался соответствующий указ. Таковы были указы, посланные к баш­кирам, казахам, татарам, отвечавшие их национальным требова­ниям.

Что же касается различных категорий русского крестьянства, то первые обращенные к ним указы Пугачева, сулившие за верную службу „Петру III" вечную волю и экономические льготы, дубли­ровали указы, адресованные казакам, представляли собой аналогию казачьего строя жизни, свойственную воззрениям руководителей движения на всем протяжении Крестьянской войны и запечатлен­ную, в частности, в последних манифестах от июля-августа

Лишь постепенно, примерно с декабря 1773 г., по мере вовлечения в восстание значительных масс крестьянства, появления с стане Пуга­чева людей с несомненными задатками идеологов движения (И. Н. Грязнов, А. И. Дубровский), происходит процесс „окрестьянивания" социальной политики повстанческого центра. Это сказывалось на содержании воззваний Пугачева, в которых углублялась критика крепостнических порядков в стране, подчеркивался паразитизм дво­рянства и администрации, угнетавших народ, выдвигались все более радикальные положения, отвечавшие интересам крестьян. Особенно отчетливо эти тенденции стали проявляться во второй половине июня — начале июля 1774 г., когда войско Пугачева вышло в рай­оны Прикамья и Среднего Заволжья с их многочисленным крестьян­ским населением. Следует, правда, отметить, что указы Пугачева того времени связывали освобождение крестьян от крепостной неволи с обязательством их верной службы „Петру III" или даже с окончательной победой и воцарением „Петра Федоровича" на все­российском престоле; что же касается дворянства, то оно, будучи лишено (по смыслу этих указов) феодальных прав и преимуществ, еще не приговаривалось к полному истреблению.

Идейную эволюцию социальной политики ставки Пугачева вен­чали манифесты, обнародованные 28 и 31 июля 1774 г. Они про­возглашали отмену крепостной зависимости крестьян, переводили их в разряд казаков, освобождали от платежа подушной подати, рекрут­ских наборов и прочих повинностей, безвозмездно передавали земли с различными ее угодьями в пользование крестьян. Одновременно манифесты призывали к истреблению дворянства и устранению ста­рой администрации. Объективно все это означало, что манифесты и указы Пугачева последнего этапа Крестьянской войны призывали к ликвидации крепостнических отношений в стране, уничтожению дво­рянства, передаче земли народу и в целом отражали требования кре­стьянства о земле и воле...

...Другая сторона идейной платформы движения, касающаяся перспектив борьбы за создание нового общественного и политиче­ского строя, не получила в манифестах Пугачева ясного и последова­тельного освещения. Руководители движения имели весьма смутное представление об устройстве страны в случае победы восстания и воцарения на престоле народного заступника — „Петра III". Будущая Россия виделась им как государство народного благоден­ствия и материального изобилия, где царят „тишина" и „спокойная жизнь", свобода и вольность, где не будет необходимости взимать налоги с населения, ибо казна будет пополняться за счет своих вну­тренних ресурсов, где граждане будут освобождены от воинской обя­занности, ибо армия будет полностью укомплектована за счет „вольножелающих добровольцев". По смыслу некоторых высказы­ваний Пугачева и содержанию последних его манифестов на месте феодальной России предполагалось создать казацкое государство (поскольку большинство населения переводилось в казачье сосло­вие) во главе со справедливым и милостивым к народу монархом».

Овчинников Р. В. (25, с. 264-265)

«По народным преданиям, Пугачев „один управлял батареей из 12 орудий: он успевал и заправлять, и наводить, и палить, и в то же время войску приказания отдавать".

Точность действий его артиллерии приводила в восхищение даже специалистов. Пугачев применял навесной огонь, и для этого были переделаны лафеты, применял массированный артиллерийский огонь, маскировал артиллерию в бою. Например, под Казанью — . пушки были подвезены к городу под прикрытием обоза с сеном и соломой.

По его приказанию строились укрепления из снега и льда, что было новостью и для Европы. Пугачев ставил пушки на полозья, передавал письма при помощи воздушных змеев. Смелость, предпри­имчивость, личная удаль и отвага Пугачева удивляли даже заклятых врагов крестьянской войны.

Пугачев обладал большим природным умом, кипучей энергией, могучей волей, позволившими ему стать подлинным народным вождем крупнейшего крестьянского движения феодально-крепо­стной России.

Даже Фридрих II говорил, что Пугачев „умел привлечь к себе народы, начиная от живущих на берегах Дуная до обитающих в окрестностях Москвы".

Как одаренный человек Пугачев с умением и тактом пользовался своим глубоким знанием народной души, настроений, нужд и жела­ний угнетенных масс различных народностей.

„Женевский журнал" писал о Пугачеве: „Нужно обладать изве­стным талантом, чтобы прельстить большое количество людей, их объединить, удержать и ими предводительствовать"».

Петров С. П. (28, с. 40)

 2. 2 Лжедмитрий I

Кем был человек, вошедший в русскую историю под именем Лжедмитрия I? Много копий сломали и еще сломают в научной полемике о его личности. Одна из загадок прошлого обусловлена противоречиями и недоговоренностями источников того времени. Это позволяет разным авторам выдвигать и разных претендентов на роль сокрушителя устоев Московского царства. Наибольшее количество историков отождествляют с Лжедмитрием I монаха-расстригу Григория Отрепьева (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, Р. Г. Скрынников) или, по крайней мере, признают это тождество вполне вероятным (В. О. Ключевский, В. Б. Кобрин). Н. И. Косто­маров и С. Ф. Платонов не считали правильным ставить знак равенства между Лжедмитрием и Отрепьевым, а некоторые авторы (В. С. Иконников, С. Д. Шереметев) даже утверждали, что под именем Дмитрия Ивановича действовал настоящий царевич. Свою лепту в попытки разрешить загадку наряду с историками внесли старые и новые популяризаторы, начиная с К. Валишевского (Смутное время. Репринт. изд. М., 1989. С. 97—121) и кончая Ф. Шахмагоновым (Парадоксы Смутного времени//Дорогами тысячелетий: Сб. историч. очерков. Кн. 1. М., 1987 . С. 130—149).

Автор этих очерков в общем солидарен с В. О. Ключевским, который писал, что в вопросе о Лжедмитрии «важна не личность самозванца, а его личина, роль им сыгранная». В то же время, как нам представляется, версию тождества самозванца и Отрепьева никак нельзя сбрасывать со счетов, несмотря на некоторые ее сла­бые места. Нельзя, во-первых, в силу элементарного уважения к источникам, довольно единодушно называющим именно Отрепьева в качестве самозванца, и, во-вторых, еще и оттого, что другие решения проблемы личности самозванца основаны на еще большем количестве натяжек и допущений. Принимая, таким образом, до­статочно традиционную версию личности Лжедмитрия, мы строим очерк жизни самозванца до занятия им царского престола в основ­ном на реконструкциях Р. Г. Скрынникова в его книге «Само­званцы в России в начале XVII века» и других работах.

Страницы: 1, 2, 3