Реферат: Формирование: преемственных научных школ в первые две трети XIX в.

Историческое значение труда Гнедича бесспорно: "своей "Илиадой" Гнедич приоткрыл русскому читателю подлинное, неприкрашенное лицо Гомера".23 Не все современники поэта оценили огромность совершенного им подвига, однако истинные ценители поэзии почувствовали это сразу же:

- так выразил свое впечатление Пушкин по прочтении гнедичевского перевода Гомера. "Гнедич умел сохранить в своем переводе отражение красок и аромата подлинника", - писал В. Г. Белинский. "Перевод Гнедича - копия с древней статуи, сделанная даровитым художником нового времени, а это великий подвиг, бессмертная заслуга!"24

Гнедич собирался также заново перевести и другую гомеровскую поэму - "Одиссею", однако не успел; эту задачу выполнил (уже в 40-х годах) другой русский поэт - Василий Андреевич Жуковский (1783 - 1852 гг.).25 Его перевод - также гекзаметрический, но не столь точный, как у Гнедича (Жуковский не знал греческого языка и переводил с немецкого подстрочника); к тому же на всем переводе лежит сильнейший отпечаток поэтической манеры самого переводчика, который часто стилизует текст подлинника в собственном романтическом вкусе. Все же "Одиссея" Жуковского - великолепное произведение: хотя с тех пор появились и другие переводы "Одиссеи", миллионы русских читателей именно по этому высокохудожественному, хотя и несколько вольному переложению Жуковского продолжают знакомиться с увлекательными странствиями царя Одиссея.

Новый перевод Гомера, осуществленный Гнедичем и Жуковским в 1-й половине XIX в., явился важным событием в литературной жизни России; вместе с тем он означал огромное достижение в [125] освоении культурного наследия античности. Новая версия Гомера - в особенности гнедичевский перевод "Илиады" - воочию показала, сколь сильно изменилось восприятие античности по сравнению с предшествующим столетием. Прежнее приукрашенное, искусственно рационализированное толкование классической древности более не удовлетворяло; на смену этому традиционному, первоначально выработанному в абсолютистской Франции, а затем развившемуся и в России, классицизму, или, как его стали позднее называть, ложноклассицизму, явилось новое направление - неоклассицизм. Программа этого направления, сводившаяся к требованию прямого, непосредственного, "нефальсифицированного" (т. е. свободного от классицистической интерпретации) изучения античности, была сформулирована в 10-х годах XIX в. в статьях И. М. Муравьева-Апостола, Н. И. Гнедича, С. С. Уварова и др.

Разумеется, нельзя отрицать, что в известном отношении русский неоклассицизм был всего лишь "отголоском европейских настроений, выразившихся в деятельности Лессинга, Винкельмана и Вольфа, во Франции - в работах Академии надписей и изящных искусств и в творчестве Андре Шенье".26 Однако возможности для развития этого нового направления в России были подготовлены, как мы уже указывали, самою русскою действительностью. Окутанное первоначально пышным плащом романтических увлечений, это новое направление было залогом будущего критического изучения античности. Но и на первых порах это изменившееся отношение к античности имело существенные последствия для истории нашей науки: под его влиянием началось усиленное археологическое обследование Северного Причерноморья - области, когда-то освоенной древними греками; оно же привело к возрождению пришедших было в упадок античных штудий в Академии наук; и наконец, им же было обусловлено создание первых оригинальных курсов по древней истории в наших университетах.

2. Начало археологических изысканий в Северном Причерноморье

Если мы теперь обратимся к рассмотрению того, как именно в начале XIX в. протекало изучение античности, то здесь на первый [126] план выступает археология; ее успехи, в свою очередь, послужили толчком к дальнейшему оживлению занятий древней историей в Академии наук и в университетах. Для развития археологии - тогда еще очень молодой науки - решающее значение имело твердое обоснование России на побережье Черного моря и в особенности присоединение Крыма (1783 г.).27 Богатая древними памятниками земля Тавриды, как стали называть эту вновь приобретенную область, оказалась с этого момента открытой для русских и западно-европейских путешественников, которые с живостью принялись ее изучать. Пример подала Екатерина II: она посетила Крым в 1787 г. Во время приготовлений к этому путешествию в Петербурге вышла в свет небольшая книжечка с кратким описанием тех мест, которые должна была посетить императрица; так появилось на русском языке первое описание Тавриды.28

Вскоре, по инициативе Академии наук, было предпринято первое научное обследование новых земель: известный натуралист академик П.-С. Паллас (1741 - 1811 гг.)во время своего второго путешествия по России (в 1793 - 1794 гг.) посетил Крым и составил его подробное описание.29 Палласа интересовали преимущественно вопросы естественно-научные, однако в своих заметках он касается и отдельных сторон исторической географии. В частности он первым попытался определить места древних греческих поселений, о которых было известно из сочинений античных авторов. За Палласом последовали в Крым и другие путешественники, как русские, так и иностранцы. Из русских отметим П. И. Сумарокова, который первым догадался отождествить нынешнюю Керчь с древним Пантикапеем,30 и не раз уже упоминавшегося нами И. М. Муравьева-Апостола,31 [127] из иностранцев - англичанку М. Гатри, ее соотечественника Э.-Д. Кларка и швейцарца Ф. Дюбуа-де-Монпере, обследовавшего Восточное и Северное Причерноморье уже в 30-х гг. XIX в.32 Опубликованные этими путешественниками записки не только внесли ясность в отдельные вопросы исторической географии Крыма, но и доставили крымским древностям европейскую известность, привлекли к ним внимание ученых и способствовали началу систематических археологических исследований в этом районе.

Надо, однако заметить, что первоначальное обследование археологических памятников в Северном Причерноморье осуществлялось главным образом неспециалистами - любителями, преимущественно из числа чиновников и офицеров, вынужденных по делам службы совершать частые поездки по местам, богатым всякого рода древностями. Недостаток знаний эти любители компенсировали энтузиазмом, увлекаясь поисками следов древней цивилизации. Время от времени им удавались отдельные находки, и тогда они на свой страх и риск проводили раскопки, стремясь добыть побольше интересных вещей. Так, еще в XVIII в. были проведены случайные раскопки на месте древней Ольвии, в Херсонесе, на Таманском полуострове. Разумеется, при этом не соблюдались никакие правила: место находки часто не фиксировалось, не снималось детального плана местности, не принималось во внимание чередование культурных слоев, а сопутствующий главной находке более скромный материал попросту выбрасывался. В результате открытый памятник становился просто ценой вещью, лишенной, однако, определенного исторического значения. Тем не менее значение этих первых находок было очень велико: они возбуждали в обществе интерес к археологии, привлекали внимание ученых, по поводу отдельных открытий возникали дискуссии, в ходе которых не только уточнялось культурное и историческое значение того или иного памятника, но и вырабатывались постепенно требования, предъявляемые к археологическим раскопкам. Поэтому сколь бы ни были значительными промахи, допущенные тогдашними археологами-любителями, мы не должны забывать и о тех больших заслугах, которые они имеют перед нашей наукой. К тому же среди этих любителей встречались порой и такие, которые по своему уровню [128] превосходили обычных дилетантов и приближались к ученым специалистам. О них следует сказать особо.

После Палласа и Сумарокова, в самом конце XVIII в. обследованием археологических памятников Причерноморья занимался инженер Л. Ваксель, издавший зарисовки ряда виденных им надписей, монет и скульптурных изображений.33 В начале следующего столетия археологические изыскания в этом районе проводили П. А. Дюбрюкс, И. П. Бларамберг, И. А. Стемпковский и П. И. Кёппен. Очень характерна для этого начального периода археологических исследований в Северном Причерноморье фигура Павла Дюбрюкса (1773 - 1835 гг.).34 Француз по происхождению, роялист, эмигрировавший в Россию, Дюбрюкс с 1809 г. жил в Керчи. Здесь он увлекся изучением местных древностей и, постепенно расширяя маршруты своих экскурсий, много сделал для выяснения археологической топографии Керченского полуострова; он же первым начал раскапывать керченские курганы с учеными целями. Для Дюбрюкса - скромного таможенного чиновника - археология была подлинной страстью. В последние годы своей жизни он сильно нуждался, однако и тогда не оставлял археологических занятий. "Я видел, - вспоминает Тетбу-де-Мариньи, - как Дюбрюкс, обремененный уже летами и движимый единственно любовию к науке, отправлялся производить свои исследования от Керчи до Опука на расстоянии 60 верст с одним куском хлеба в кармане; видел, как проведя две или три ночи в тех же пустынных местах, которые служили ему предметом изысканий, он возвращался домой, истощенный голодом и поддерживая существование лишь степными травами".35 Дюбрюксом была собрана большая коллекция античных вещей, которую он целиком пожертвовал вновь устроенному Керченскому музею. Им также было написано несколько ученых сочинений, в частности о следах древних поселений на европейском берегу Керченского пролива, однако, за недостатком средств, он так и не смог их издать.36

Отчасти под влиянием Дюбрюкса обратился к занятиям классической археологией Причерноморья и другой натурализовавшийся в России иностранец - Иван Павлович Бларамберг (1772 - 1831 гг.).37 Уроженец Фландрии, Бларамберг в молодости был офицером голландской, а потом английской службы. Позднее он переселился в Россию и с 1808 г. жил в Одессе, состоя на службе в различных ведомствах (с 1825 г. - чиновником по особым поручениям при новороссийском генерал-губернаторе). Занимая довольно высокое общественное положение, Бларамберг располагал боvльшими, по сравнению с Дюбрюксом, возможностями для занятий наукой и для публикации своих сочинений. Им было издано несколько специальных работ об археологических находках в районе древнего Пантикапея, об ольвийских монетах (с замечаниями об истории города Ольвии), о местоположении упомянутых у Страбона укреплений тавроскифов.38 Кроме того, в периодических изданиях Одессы постоянно печатались его небольшие заметки и статьи по самым различным вопросам, касающимся причерноморских древностей. Бларамберг был первым директором городских музеев, открывшихся в 20-х годах в Одессе и в Керчи. В них в 1-й половине XIX в. оказались сосредоточены крупнейшие коллекции античных вещей.39

Пример Дюбрюкса увлек и другого любителя древностей - русского офицера Ивана Алексеевича Стемпковского (1789 - 1832 гг.).40 Участник заграничного похода 1813 - 1815 гг., Стемпковский по окончании войны четыре года провел в Париже, где имел возможность изучать древние языки, историю и литературу. По возвращении из-за границы, все еще оставаясь на военной службе, Стемпковский не оставлял своих занятий классической древностью. Этому способствовало и пребывание в Одессе - центре причерноморского края. Стемпковский лелеял широкие планы проведения правильно организованных раскопок и всестороннего исследования обнаруженных [130] в Причерноморье памятников античной эпохи. Он мечтал о создании специального научного общества и местных исторических музеев, призванных заботиться о проведении изыскательских и охранных работ, об изучении, публикации и сохранении предметов старины, могущих доставить нам драгоценные сведения о далекой угаснувшей цивилизации. Свои мысли по этому поводу он изложил в подробной записке, поданной в 1823 г. новороссийскому генерал-губернатору графу М. С. Воронцову.41 В этой записке современные ученые справедливо видят важный программный документ, определявший перспективу развития классической археологии в России.42

С увольнением по состоянию здоровья в отставку (1826 г.), Стемпковский поначалу остался в Одессе, но уже в 1828 г. принял предложенную ему должность керченского градоначальника, что давало ему новые возможности для археологических изысканий в Крыму. Между тем имя Стемпковского еще раньше приобрело европейскую известность, после того как была опубликована книга французского археолога Д. Рауль-Рошетта "Греческие древности Боспора Киммерийского",43 в которой автор широко использовал материалы, доставленные ему Стемпковским. Составленная наспех и небрежно, книга Рауль-Рошетта сама по себе была сомнительным вкладом в науку, однако ее опубликование косвенным образом оказалось полезным: она вызвала появление двух обстоятельных рецензий П. И. Кёппена и Е. Е. Кёлера (об этих ученых речь еще пойдет ниже), которые сыграли большую роль в дальнейшем исследовании причерноморских древностей. Что же касается Стемпковского, то он с увлечением продолжал заниматься археологическими изысканиями в Крыму, стремясь, в частности, определить местоположение греческих городов, входивших когда-то в состав Боспорского царства. Собранные им и Дюбрюксом материалы до сих пор представляют известную ценность, поскольку после них такого рода исследованиями долго не занимались, а бывшие тогда еще на поверхности следы древних поселений с тех пор исчезли. В отличие от Дюбрюкса, не имевшего почти никакой специальной подготовки, Стемпковский хорошо знал древние языки. Это позволило ему [131] больше внимания уделить эпиграфическим находкам: в "Одесском вестнике" им был опубликован целый ряд греческих надписей.44

Почти в одно время со Стемпковским заинтересовался античными памятниками Причерноморья Петр Иванович Кёппен (1793 - 1864 гг.).45 Уроженец Харькова и воспитанник Харьковского университета, Кёппен по основному роду своих занятий был статистиком. Как ученый он приобрел известность своими трудами по этнографии России (впоследствии он был членом Петербургской Академии наук). Однако его отличала широта научных интересов; в молодости, да и впоследствии, в зрелые годы, он увлекался археологией, нумизматикой, палеографией, много сделал для развития отечественной славистики. В 1822 г. Кёппен опубликовал большую статью о древностях Северного Причерноморья.46 Статья эта, написанная в качестве рецензии на книгу Рауль-Рошетта, носила вполне самостоятельный характер и состояла из трех частей, посвященных соответственно древней географии, монетам и надписям Северного Причерноморья. В третьей части автор опубликовал ряд надписей, списанных им с большой тщательностью во время своих путешествий по югу России в 1819 и 1821 гг.; в их числе был знаменитый ольвийский декрет в честь Протогена. Своих занятий причерноморскими древностями Кёппен не оставлял и в последующем. В частности, в 30-е годы им было предпринято обследование остатков древних сооружений в южной части Крыма.47

По сравнению с любителями - путешественниками и археологами - ученые специалисты на первых порах принимали значительно меньшее участие в обследовании античных памятников Северного Причерноморья. Из тех немногих, кто заслуживает упоминания в этой связи, первое место безусловно принадлежит петербургскому академику Е. Е. Кёлеру, который живо интересовался причерноморскими [132] древностями и сам дважды, в 1804 и 1821 гг., посетил Крым. Кёлер был ученым филологом-классиком и отличался исключительной эрудицией. В целом ряде статей он касается различных вопросов античного прошлого причерноморских областей: трактует о надписях, монетах, произведениях искусства, религиозной и экономической жизни (включая рыбозасолочный промысел) античных городов Причерноморья.48 Особое значение имели написанные им для Академии наук критические разборы сочинений Рауль-Рошетта и Кёппена. В этих рецензиях, каждая из которых представляет в сущности говоря самостоятельное исследование, Кёлер вскрыл неточности, допускаемые археологами при описании античных памятников; он показал необходимость самого тщательного и всестороннего анализа каждой новой вещи, новой надписи, новой монеты и сам дал высокие образцы такого анализа (между прочим, на примере того же декрета в честь Протогена).

Критика Кёлера, подчас весьма суровая и, может быть, даже излишне придирчивая, несомненно способствовала более внимательному изучению древних памятников, находимых в южной России. С этой точки зрения совершенно оправдана та высокая оценка, которую дают Кёлеру последующие исследователи, в частности автор первого историографического обзора по Причерноморью П. М. Леонтьев, по мнению которого Кёлер "положил основание изучению древностей, находимых на юге России, и поднял его на высокую степень строгой, научной отчетливости".49 Заметим также, что вслед за Кёлером обратились к изучению причерноморских древностей, особенно надписей, и другие петербургские академики - Ф. Б. Грефе и Л. Э. Стефани; о них, как впрочем и о Кёлере, нам еще придется говорить в связи с обзором академических занятий античностью.

Из других петербургских ученых, которые своими работами способствовали развитию классической археологии в России, назовем еще А. Н. Оленина. О нем, как об общественном и литературном деятеле, мы уже упоминали выше. В ученом мире Оленин известен прежде всего своими работами по русской археологии и палеографии: ему удалось полностью прочитать и правильно истолковать [133] надпись на знаменитом Тмутараканском камне. В то же время он много занимался античною археологией, изучал вазовую живопись, написал ряд исследований об античном оружии. Он был большим знатоком всяческий реалий, и к его советам прислушивались многие ученые и переводчики. Гнедич консультировался с ним при переводе Гомера.50

Вернемся. однако, к Причерноморью. Археологические изыскания, начатые там фактически Дюбрюксом и Стемпковским, ограничивались в 1-й половине XIX в. одним, правда, наиболее важным в историко-археологическом отношении районом Керчи; да и в этом районе за недостатком средств работы велись первоначально в очень незначительном масштабе Перелом наступил в начале 30-х годов, когда обилие и замечательные достоинства находок обратили на себя внимание не только общества, но и правительства. Впрочем и здесь, как всегда, археология многим была обязана случаю: в сентябре 1830 г., в 6 км от Керчи, в кургане Куль-Оба, солдатами, ломавшими камень для строительства новых жилищ, был открыт склеп, содержавший погребение скифского царя IV в. до н. э. На месте раскопок своевременно оказались Стемпковский и Дюбрюкс, и последний составил обстоятельное описание обнаруженных в склепе вещей.51 Среди них оказалось много замечательных предметов - произведений греческого и местного, скифского искусства: богато отделанное золотом оружие, облицовочные пластинки из слоновой кости с выгравированными на них сценами из греческой мифологии, золотые пластинки со штампованными изображениями, золотые фигурки людей и зверей, различные драгоценные украшения (ожерелья, браслеты, ювелирной работы подвески с рельефным изображением головы Афины по типу Фидиевой), а также сосуды, среди которых выделяется знаменитая ваза из электрона (сплава золота и серебра) с рельефными изображениями сценок из скифской жизни (царь, выслушивающий донесение воина; скиф, помогающий товарищу перевязывать раненую ногу; еще два скифа, занятые щекотливой операцией удаления зуба; одинокий скиф, натягивающий лук).

Куль-Обские находки произвели сенсацию: стало ясно, что Северное Причерноморье, по крайней мере в некоторых отношениях, [134] может служить таким же источником для пополнения коллекций редких древних вещей, как Греция и Италия. Правительство, заинтересовавшись прежде всего этими возможностями, стало теперь щедро финансировать археологические изыскания. По его поручению, А. Б. Ашик и Д. В. Карейша - чиновники, ставшие монаршею волею археологами - начали с 1832 г. регулярные раскопки в районе Керчи. Впрочем, в первое время раскопки велись довольно бессистемно: в погоне за драгоценными вещами раскапывали главным образом курганные погребения, забросив обследование городищ, начатое Дюбрюксом и Стемпковским. В 30-х и 40-х годах в районе Керчи было раскопано несколько курганов со склепами, действительно содержавшими иногда богатые погребения. Большой склеп IV в. до н. э., служивший, по-видимому, усыпальницей для какого-то боспорского царя, был раскрыт в 1837 г. Ашиком при раскопках так называемого Царского кургана (в 4 км от Керчи). Правда, погребение здесь оказалось ограбленным, однако сама гробница с искусно сложенным коническим куполом, является шедевром древнего строительного искусства. Некоторые из склепов, украшенные замечательной стенной росписью, представляли особую художественную ценность: "склеп пигмеев", открытый Карейшей в 1832 г., с росписью, изображавшей битву пигмеев с журавлями; другой склеп, открытый Ашиком в 1841 г., с необычайно богатыми росписями, изображавшими различные сцены из мифологии и реальной жизни (среди последних - реалистические картины погребальной процессии, конного боя, охоты и даже гладиаторских сражений).

К сожалению, о сохранности раскрытых сооружений должным образом не заботились, места находок не замечались, так что некоторые из памятников, к несчастью, и оба расписных склепа, о которых только что было сказано, позднее затерялись и теперь известны лишь по описаниям открывших их археологов. Крайне прискорбно было и то, что найденные при раскопках предметы старины (различные сосуды, ювелирные изделия, монеты) толком не изучались, а их хранение и вовсе было поставлено из рук вон плохо. По свидетельству современника, видного впоследствии археолога и эпиграфиста Н. Н. Мурзакевича, многие вещи, "по произволу помянутых господ (т. е. Ашика и Карейши. - Э. Ф.), раздавались, кому им нравилось, или сбывались за границу".52

[135] Эти факты достаточно ярко характеризуют ту небрежность, с которой велись тогда археологические работы. Тем не менее нельзя отрицать, что раскопки 30-х и 40-х годов XIX в. дали большие результаты. Керчь стала родиной классической археологии в России. Керченский музей, открытый еще в 1826 г., начал живо наполняться памятниками древности. Позднее лучшие находки стали отправляться в Петербург, для пополнения коллекций Эрмитажа. Открытый как музей в 1852 г., Эрмитаж скоро стал средоточием всех интересных памятников, найденных на территории античных государств Северного Причерноморья. Ядром эрмитажной коллекции явилось собрание боспорских древностей, где одних только золотых вещей было, уже к концу 80-х годов, до 10000.

Раскопки в Крыму доставили новый богатый материал для исследователей классической древности; вместе с тем они послужили толчком к созданию специальных научных обществ, ставивших своей целью систематическое, всестороннее изучение древностей на территории России. В 1839 г. было основано Одесское общество истории и древностей, которое вскоре начало издавать свои "Записки" (с 1844 г.). Затем, в 1846 г., последовало учреждение Археологическо-нумизматического общества в Петербурге, которое вскоре было переименовано в Русское археологическое общество; оно также стало издавать свои труды -"Mevmoires" (с 1847) и "Записки" (с 1849 г.). В ученой деятельности этих обществ вопросы классической археологии занимали видное место; в их трудах регулярно публиковались статьи и материалы, относящиеся к различным сторонам исторического прошлого Северного Причерноморья.53

В 40-х гг. стали появляться первые монографические исследования, посвященные отдельным греческим городам Северного Причерноморья: о Пантикапее - А. Б. Ашика,54 Г. И. Спасского,55 [136] П. П. Сабатье56 и, уже в начале следующего десятилетия, В. В. Григорьева,57 о Херсонесе - Б. В. Кёне,58 о Тире - П. В. Беккера.59 Вновь (после Байера и Татищева) ожил интерес к Геродотовой Скифии; этому вопросу большое исследование посвятил известный московский ученый критик, философ и историк Н. И. Надеждин.60 В то же время проблемами античной истории Северного Причерноморья больше стали интересоваться и западные исследователи; можно сослаться для примера на знаменитого немецкого ученого, основоположника современной эпиграфики А. Бёка, который во 2-м томе своего "Корпуса греческих надписей" (1843 г.) издал известные ему надписи Северного Причерноморья, сопроводив их обширнейшими комментариями.61

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5