Реферат: Российско-германские отношения перед ВОВ

Во время беседы Шуленберг был необычайно скованным, проявлял сугубую осторожность в разговоре, Молотов отвечал резко с иронией.

«Подозрение» и «старое советское недоверие» к немецкой тактике и целям – так охарактеризовал посол реакцию Молотова. Шуленберг долго пытался убедить его в том, что у германского правительства есть» определенные желания урегулировать экономические отношения с СССР, на это я ответил, что мы пришли к выводу о необходимости создания соответствующий политической базы для успеха экономических переговоров. Без такой политической  базы, как показал опыт переговоров с Германией, нельзя разрешить экономических вопросов».

Важные моменты свидетельствуют, однако, что,  во-первых, стремление к «политической базе» являлось выражением принципиальной советской потребности в прочных связях. В новой ситуации советское правительство не хотело больше мириться с капризами немецкого зигзагообразного курса, с бесцеремонным отношением к себе и с насмешками в иностранной прессе.

Обмен товарами и технологиями, в которых СССР теперь, как никогда раньше, действительно нуждался для развития своей оборонной промышленности, не должен был, как прежде, «висеть в воздухе», его следовало поставить на упорядоченную и надежную основу. Во-вторых, за стремлением к «политической базе» могло скрываться намерение поддерживать переговоры, в какой-то мере способствовать стабилизации отношений и тем самым предупредить новые неожиданные потрясения. В Берлине эту формулу не без основания истолковали как выражение минимального сомнения относительно «существования политической базы для возобновления переговоров. Шуленберг с этой поры стал употреблять выражение «политическая база», настаивая на том, чтобы нарком более подробно изложил желания и намерения советского правительства. Посол изложил свои пожелания на счет «политической базы» в докладе Риббентропу, но в лихорадочной и нервозной атмосфере Вильгельмштрассе, его предложения не встретили понимания. На данный момент Риббентроп еще не считал, что нужно бороться за «благосклонность Сталина», ибо поступившие из-за границы сообщения казались ему благоприятными. В Англии премьер-министр Чемберлен как раз 20 мая пришел к выводу, что он скорее «подаст в отставку, чем заключит союз с Советами», а полпред Майский заявил в газете «Таймс», «что в свете последних английских высказываний у его правительства нет никаких оснований на подписание соглашения». Встреча между Гагифаксом и Боннэ / Деладье, состоявшаяся в тот же день в Париже, не обещала единства в ближайшее время, хотя французская сторона, ссылаясь на опасность полного советского поворота, настаивала на заключении соглашения между тремя государствами. Из Японии посол Отт докладывал, что военный министр Итагаки теперь, девять дней спустя  после начала Японией военных действий на монгольской границе, неожиданно сообщил о решении вступить в запланированный военный пакт. Беседы, проведенные Риббентропом и Гитлером с министром иностранных дел, в известной степени гарантировали, что прибалтийские государства будут послушно держаться германских интересов.

Под впечатлением этих представлений о собственной силе Риббентроп просто не воспринял серьезно  позицию Шуленберга, а решил при первой же возможности отстранить «закостенелого» и излишне принципиального посла, а в качестве посредников для контактов использовать частных промышленников.

Гитлер, как видно, воспринял доклад Шуленберга более серьезно, боялся, что из Москвы последует отказ, о том, как менялось его отношение с СССР, свидетельствует его доклад 23 мая на совещании в рейхсканцелярии, где он умышленно вычеркнул Россию из списка своих врагов. До этого момента Гитлер колебался, но когда Чемберлен 24 мая заявил, что по важным пунктам с Советским Союзом в общих чертах достигнута договоренность, Гитлер решил сделать еще один шаг к сближению. В тот же день Вайцзеккер получил указание узнать через посольство в Москве, когда полпред  Мерекалов возвратится в Берлин. Смысл поручения был ясен: в Берлине на высоком уровне, в обход германского посольства в Москве, задумали предпринять еще одну попытку воспрепятствовать переговорам трех держав путем тактического сближения с Советским правительством. 25мая Шуленберг ответил, что Мерекалов, будучи депутатом, участвует в заседаниях Верховного Совета, которые продлятся десять дней. Это было преувеличение, т.к. сессия Верховного Совета намечалась на период с 25 по 31 мая. Шуленберг намеренно не пытался ускорить германо-советский диалог, полагая, что его быстротечность могла лишь навредить  установлению дипломатических контактов.

На следующий день, очевидно догадываясь о планах посла Риббентроп передал Шуленбергу предписание проявлять больше активности, если не удастся «быстро добиться» беседы с Молотовым, провести ее с Потемкиным, или организовать через Хильгера и Микояна. Прогресс в переговорах относительно англо-франко-русского союза серьезно озаботил Риббентропа. Не обращавший ранее внимания на доклады Шуленберга  из Москвы, на данный момент  министр иностранных дел подхватил в свои руки инициативу в установлении контактов с СССР.

На этот раз сомнения в своевременности диалога охватили Гитлера. Видя колебания фюрера, Риббентроп стал искать поддержки у союзников. Однако, они тоже отнеслись к идее «навязчивого сближения» отрицательно. Не одобрил Гитлер и инструкции, посланной в Москву Шуленбергу. Вайцзеккер в тот же вечер, 26 мая, телеграфировал послу, что, несмотря на имевшиеся другие соображения, в силе остается прежнее «распоряжение об абсолютной сдержанности».

Но уже 27 мая новые известия о продвижении англо-франко-русских переговоров заставили изменить решение. Риббентроп стал добиваться согласия Италии на прямое посредничество в Москве в интересах Германии. В отказе Японии он не сомневался.

Утром, 30 мая, по просьбе Вайцзеккера, на Вильгельмштрассе пришел Астахов. Беседу предполагалось провести относительно торгового представительства в Праге, однако проблема интересовала немецкую сторону не сама по себе, а как повод к дальнейшим разговорам. Вайцзеккер, отметив, что политику и экономику нельзя разделить, согласно немецкой протокольной записи заявил следующее: «В немецкой политической  лавке России предоставляется довольно разнообразный выбор – от нормализации отношений,  до непримиримой вражды» и добавил, что « украинский вопрос снимается», что сей вопрос, есть порождение польской, а не германской политики.  Советская сторона на предложение Германии о сотрудничестве реагировала сдержанно. В конце беседы Вайцзеккеру удалось заручиться обещание Астахова проинформировать во всех подробностях об этом разговоре правительство. Как показывают документы,  данная попытка с предложением изменении германской тактики. Послу вменялось держаться следующей схемы – за исходную точку контактов выдавать советское ходатайство, предоставить  торговому представительству СССР в Праге статус филиала торгового  представительства  в Берлине. К рассмотрению этого вопроса подключился имперский министр иностранных дел, который предоставил доклад фюреру:  нормализация отношений возможна при наличии обоюдной заинтересованности.

 31 мая в Москве Молотов произнес свою первую  речь, которую ожидали во всем мире. Нарком иностранных дел обрисовал изменения в международной обстановке после Мюнхенского соглашения.

 Молотов представил подробные сведения о состоянии англо-франко–советских переговоров. Предстоящего решения требовал вопрос о гарантиях третьих стран

 « Ведя переговоры с Англией и Францией, - сказал Молотов, мы вовсе не считаем необходимым отказываться от деловых связей с Германией и Италией. Еще в начале прошлого  года по инициативе  германского правительства начались переговоры о торговом соглашении и новых кредитах. Тогда  со стороны Германии было сделано предложение о предоставлении кредита в 200 миллионов марок. Поскольку об условиях соглашения мы не договорились, то вопрос снят. В конце 1938 г. германское правительство вновь поставило вопрос об экономический переговорах. При этом с германской стороны была выражена готовность пойти на ряд уступок… Переговоры… были прерваны. Судя по некоторым признакам, не исключено, что переговоры могут возобновиться».

Слушавшие речь послы обеих стран «ОСИ», Шуленберг и Россо, которые присутствовали  в комиссии, сделали из казанного вывод, « что Советский Союз, невзирая на сильное недоверие, и впредь готов заключить договор с Англией и Францией, если все его требования будут приняты».

 Вскоре к установлению более тесных связей с Россией был подключен Густав Хильгер – « культурный русский», с самого зарождения Советского государства  лично знавший его высших руководителей, имел хорошие  отношения с Микояном.

 Беседа Хильгера с Микояном состоялась в четверг, 2 июня. В этот день Советское правительство после тщательных консультаций и в ответ на предложение западных держав от 27 мая представило готовый проект соглашения. Однако спорным остался вопрос о прибалтийских государствах. Чтобы урегулировать его английское правительство направило в Москву молодого сотрудника Форинофиса Уильяма Стренга. Его полномочия были также ограничены, как и способность вести переговоры, все это еще более усугубило советское недоверие.

 На таком фоне прошло зондирование Хильгера  в Наркомате внешней торговли СССР. В беседе Микоян высказал Хильгеру, что нерешительный и резко меняющийся стиль поведения германской стороны «поставил его в очень  неловкое положение» перед правительством, вследствие чего он «потерял охоту и желание разговаривать по этому вопросу».

Изучение предложения о возобновлении экономических переговоров, даже если отставить в стороне неопределенность и лежащий в их основе политический расчет гитлеровского правительства, должно быть, поставило Советское правительство перед трудными вопросами. С одной стороны, хотелось  воспользоваться предложенными выгодными кредитами, и была нужда в технологии для создания и развития военной промышленности, а с другой Советское правительство не было заинтересовано в том, чтобы снабжать Германскую военную промышленность важным в военном отношении сырьем.

А поскольку оно составляло основу германских интересов, то это обстоятельство ограничивало советскую готовность к переговорам. Немецкие военные планы на западе и востоке заставляли быть максимально сдержанными.

Германскому руководству было известно, что для «собственного воинского и промышленного развития Россия сама нуждалась в большинстве видов сырья, включая нефтепродукты и марганец, которые Германия хотела бы импортировать, и что, кроме того, Россия в последние два года не выражала желания поставлять крупные партии материалов, которые прямо или косвенно способствовали бы увеличению военной мощи Германии…Немецкая сторона в свою очередь не было расположена поставлять России военные материалы, станки и другие изделия, предназначенные для создания промышленности по выпуску боеприпасов.

7 июня в затяжной процесс зондирования  включился Карл Шнурре, руководитель восточноевропейской рефернтуры отдела экономической политики МИД. После предварительной беседы Хильгера с Микояном, обе стороны казалось пришли к согласию. Однако Хильгера неожиданно вызывавают в Берлин. При возвращении в Москву, проведенные в Микояном беседы оказались безрезультатными.

Тем не менее, заинтересованные круги в Берлине очень надеялись на заключения торгового соглашения. Его перспективы сильно увлекали, прежде всего, Геринга.

В рамках своей деятельности Шуленберг 17 июня посетил советского поверенного в делах Астахова. В ходе беседы Шуленберг обратил внимание Астахова на цель и смысл зондажа Вайцзенкера, которые сводились к тому, что немецкая сторона «была готова к нормализации и улучшению отношений в СССР, и что от Советского Союза зависит сделать выбор. » Немецкий посол очень откровенно говорил с Астаховым о германо-советских отношениях, и кое-что сообщил о своей собственной инициативе. Шуленберг уведомил, что Берлин готов сотрудничать в СССР в пределах возможного, и дал понять, что «лично он приветствует требования Наркома «политической базы», но что СССР следует отказаться от позиции недоверия и, наконец, объявить свои условия. 26 июня в НКИД получил телеграмму поверенного в делах СССР и Италии о его беседе с итальянским министром иностранных дел Г. Чияно. Последний упомянул о существовании «плана Шуленберга». Чияно сказал, что Шуленберг, находясь в Берлине, предложил стать на путь решительного улучшения германо-советских отношений.

28 июня Шулунберг во второй раз встретился с Молотовым. В доказательство изменившегося отношения Германии к Советскому союзу Шуленберг привел пакты о ненападении с Эстонией и Литвой. Он дал понять, что  признает «деликатный характер» вопроса Прибалтийских государств, но не считает, что подписание данных договоров не является шагом «неприятным для СССР». Молотов, воздержался от какой бы то ни было политики, и выразил сомнение в постоянстве германских намерений и напомнил о расторжении германо-польского пакта о ненападении. Обсуждение коснулось и русско-германского договора от 1926 года, который был продлен Гитлером в 1933 году.

Астахов спросил, не находит ли посол, что заключенные в последнее время договора, например «антикоминтерновский пакт», находятся в противоречии с германо-советским договором 1926 г. Шуленберг стал уверять, что не следует возвращаться к прошлому.

В этот период германское посольство в Москве видело свою основную задачу в том, чтобы, несмотря на резкое ограничение своих  возможностей к переговорам из-за указаний Гитлера от 29 и 30 июня, поддержать едва начавшийся германо-советский обмен мнениями. У служащих немецкого посольства сложилось  мнение, что предстоят изменения в личном составе, по-видимому, Гитлер был недоволен работой дипломатов.

Ю. Шнурре отмечал в подготовленный им 30 июня записке, что главной причиной сдержанных позиций советской стороны является, должно быть, нежелание одновременно с происходящими в Москве переговорами с англичанами и французами вести также переговоры с Германией.

Вскоре Германия прибегла к помощи союзников. В Москве контакт с Наркоматом иностранных дел установил его итальянский коллега. В беседе с Потемкиным 4 июля Россо намекнул на последнюю беседу Шуленберга с Молотовым и на немецкое желание нормализации отношений. В беседе Потемкин проявил крайнюю сдержанность. 7 июля 1939 года германское посольство в Москве получило указание выступить с предложением по экономическим вопросам. Берлин выражал готовность предоставить кредит СССР в размере 200 млн. рейхсмарок для размещения в Германии советских заказов. Три  дня спустя советник посольства в Москве Г. Хильгер передал эти предложения Наркому внешней торговли А.И. Микояну. Ведение переговоров по этому  вопросу было поручено зам. торгпреда СССР в Германии Е.И. Бабарину.

С этим германо-советские переговоры, хотя и медленно, пришли в  движение. 10 июля 1939 года Хильгер сообщил  Микояну германское  решение. 16 июля 1939 г. Микоян известил  Хильгера о том, что некоторые вопросы требовали дополнительного разъяснения, и что он поручил заместителю руководителя советского торгового представительства в Берлине Бабарину разобраться с ними.

В это время  на Вильгельмштрассе за переговоры с Россией решительнее всего  выступал отдел  экономической политики. Именно там для Шуленберга  были  составлены новые инструкции, с которыми тот должен  был обратиться к Сталину.

Следующим этапом на пути к сближению был  личный прием у  Гитлера советского поверенного в делах. По приглашению статс-секретаря Астахов в этом  году впервые  поехал в Мюнхен  на фестиваль германского искусства. Гитлер использовал этот повод, чтобы  представителя Сталина в Германии, к которому и так "относились с особым вниманием", лично поприветствовать с подчеркнутой любезностью, учитывая осложнявшуюся  изо дня в день международную  обстановку. Именно  в таких  условиях  советское правительство  решило пойти навстречу неоднократным немецким предложениям. Уже 21 июля  было объявлено о возобновлении экономических переговоров. Советские  газеты сообщали, что переговоры в Берлине с советской стороны ведет "т. Бабарин, от германской стороны - г. Шнурре". Шуленберг, докладывая в МИД Германии и ранее отмечал, что советское  правительство решило  четко отделить политические переговоры (в Москве) от экономических (в Берлине) и не допустить, чтобы последние были истолкованы как  политические  переговоры и средство  давления на западные державы. Ни Молотов, ни Микоян в последних беседах не употребляли словосочетание "политическая база".

Когда в последующие дин из Москвы просочились сведения, что политические переговоры с западными державами формально завершились 24 июля в парафировании проекта договора и что западные  страны теперь готовы приступить в Москве к переговорам о военной  конвенции. Гитлер окончательно  решил захватить  инициативу по отношению к Советскому Союзу. По словам очевидца Клейста - именно с этого момента Гитлер немедленно поручил  министру иностранных дел окончательно перевести стрелки на  сближение со Сталиным.

25 июля 1939 г. он пригласил  обоих высокопоставленных советских представителей в Берлине - Астахова и  Бабарина вечером 26 июля  на ужин в  отдельный  кабинет элегантного  берлинского  ресторана "Эвест". В беседе Шнурре конкретно ставил  вопрос о продлении или освежении советско-германского  политического договора. Однако, как отмечал в докладной записке Шнурре, что пассивная  позиция русских  обуславливалась, по-видимому тем, что в Москве еще не  принято никакого  решения. В разговоре он также заявил, что  запланированное  выступление Германии  против Польши не должно  привести к столкновению интересов Германии  и Советского Союза. Германия будет уважать целостность Прибалтийских  государств и Финляндии, а также учитывать  жизненно важные  русские  вопросы, причем дружественные германо-японские отношения не затронут Россию, а будут  обращены против Англии.

Астахов, по-видимому, не только удивлялся глобальному характеру немецкого предложения, он еще  не верил  ни изложенной  точке зрения, ни самому собеседнику. По результатам этой важной  встречи он направил письмо Потемкину. В нем он писал, что  Шнурре всячески пытается уговорить советскую сторону  пойти на  обмен мнениями относительно будущего сближения и  ссылался  при этом "на Риббентропа как инициатора подобной  постановки вопроса, которую будто бы разделяет  и Гитлер".

"Я мог бы отметить, - продолжал Астахов, - что стремление немцев улучшить отношения  с нами носит упорный характер и подтверждается полным прекращением  газетной и прочей кампании против нас. Я не  сомневаюсь, что если бы мы захотели, мы могли бы  втянуть немцев в далеко  идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим  нас вопросам. Какова была бы цена этим заверениям и на столь долгий  срок сохранили бы они свою силу -  это разумеется, вопрос другой".

Ответная  телеграмма Молотова от 28 июля В.М. Молотов послал Г.А. Астахову  еще одну  телеграмму,  в которой были соображения по поводу советско-германских  отношений "если теперь немцы искренне меняют вехи  и действительно  хотят улучшить политические  отношения с  СССР, то они  обязаны сказать, как они  представляют  конкретно это улучшение... Дело зависит здесь целиком от немцев".

Германское  правительство не устраивало неопределенность исхода такой  встречи. Она побуждала  Риббентропа продолжать  увеличивать пакет территориальных предложений, с помощью  которых  немецкое  руководство стремилось  склонить Советское  правительство к заключению соглашения и компенсировать его нейтралитет в польском  вопросе.

 В условиях такого  усиленного сватовства позиция посла в Москве оказалась в центре интересов Гитлера. Шуленберг, должно быть понял, что его  представления о  советско-германском  примирении в корне  отличались от  представлений  Гитлера. Если Шуленберг стремился  к восстановлению с Советским Союзом прежних добрых отношений,  то Гитлер с помощью договора с СССР  намеривался купить согласие Сталина на немецкое  вторжение в Польшу.

Посол отреагировал тем, что с этого момента стал интенсивнее тормозить предложенный  Берлином форсированный темп и еще  сильнее подчеркивать советское недоверие, рассчитывая тем  самым направить  переговоры в более медленное, но  надежное русло.

1 августа английское правительство объявило о сформировании британской военной миссии. С точки зрения Риббентропа следовало максимально поторопиться. 2 августа Ю. Шнурре информировал Ф. Шуленберга, что "проблема Россию рассматривать  здесь в политическом плане с исключительной срочностью".

Поэтому министр дал указание пригласить  2 августа 1939 г. на   Вильгельмштрассе советского  поверенного в делах. По пути к германской резиденции Астахов мог простым глазом заметить наличие в Берлине и окрестностях всевозможных частей, не входящий в состав местного гарнизона. От своих французских и английских коллег он знал  о начавшихся перебросках  германских войск в направлении восточной границы, особенно в Силезии. До германского  нападения на Польшу оставалось немного времени.

На продолжавшейся  больше часа встрече Риббентропа совершенно недвусмысленно подтвердил предложения, сделанные Шнурре, и выразил "германское желание" кардинального  преобразования отношений. Он подчеркнул, что считает это возможным при двух предпосылках: взаимное  невмешательство во внутренние дела друг друга, и отказ от политики, идущей вразрез с жизненными интересами Германии (это подразумевало под собой отказаться тот тройственного пакта между Англией и Францией).

Далее Риббенторп подчеркнул, что в зоне Балтийского моря есть место для обоих и что русские интересы вовсе не обязательно должны столкнуться с немецкими.

Немецкое правительство выразило также готовность «договориться с Россией о судьбе Польши». В связи с наметившимися военными действиями против Польши Риббентроп предложил СССР в качестве компенсации за его невмешательство урегулировать три важнейшие для него в этот момент проблемы. Речь шла о проблеме германской кампании в Польше, которая из-за советско-польского пакта о ненападении могла привести к столкновению Германии с СССР, на втором месте стояла проблема Прибалтики, которая в это время стояла на первом плане советских интересов безопасности. При согласии СССР на переговоры на предложенной основе Риббентроп обязался соблюдать строжайшую тайну.

Поскольку Советское правительство в течении нескольких последующий дней продолжало молчать, возник план, хотя бы в связи с более успешными экономическими переговорами, выработать какое-то письменное обязательство, которое связало бы Советскому правительству руки на тат случай, если к моменту нападения на Польшу не удалось бы достичь политического соглашения.

3 августа Шнурре пригласил Астахова для уточнения некоторых деталей. В беседе он предложил включить в преамбулу  «дополнительный секретный протокол», к запланированному экономическому соглашению пункт о «политических намерениях».

Отсутствие положительной советской реакции вновь породило у Риббентропа и Гитленра колебания и сомнения. Теперь свои надежды они связывали с послом Шуленбергом и с его завоеванным доверием у Советского правительства.

Шуленбегу делается поручение «немедленно» запросится на прием к Молотову и поторопить его с ответом на соображения Риббентропа. По ходу беседы посол призвал не ворошить прошлое, а думать а «новых путях».

4авлуста Шубенберг доложил в Берлин свой вывод: СССР «преисполнен решимости договориться с Англией и Францией». Шуленберг докладывая своему МИДУ, что «как стало известно от английского источника, военные миссии с самого начала имели инструкцию вести работу в Москве в замедленном темпе и по возможности затянуть ее до октября».

В начале августа в трехсторонних переговорах наступила затяжка. Причиной тому была проблема, связанная с определением «косвенной агрессии». Советское недоверие к английскому ведению переговоров получило импульс 3 августа, когда германский посол в Лондоне Герберт фон Дирксен приступил к широкомасштабным переговорам относительно германо-английского компромисса. На этих переговорах, по мнению советской стороны, печь шла о новом «переделе мира».

3 августа Советское правительство решило выслушать германского посла, давно ожидавшего аудиенции. Беседа длилась один час и пятнадцать минут. Во время нее Нарком иностранных дел по донесению Шуленберга, впервые «оставил привычную пассивность и показал себя необычно заинтересованным».

Страницы: 1, 2, 3, 4