Реферат: Федор Иванович Карпов - политический и общественный мыслитель начала XVI века

Но, если в канонических богословских вопросах греческий монах[32] бог дать ответ и хороший совет, то в увлечении Карпова астрологией, тот уже не являлся для него авторитетом.[33] «Идеи, пришедшие к нам с Запада, временно отвлекли Карпова от старого русла нашей культуры, но не оторвали окончательно. Чувствуя себя между двумя течениями, он стремился одно примерить с другим и поэтому со всеми возникавшими недоумениями обращался к такому авторитету византийской образованности, каким был Максим».[34]

Своё послание Максим Грек начинает словами: «Я прочёл твоё послание ко мне». Он ругает Карпова за то, что тот далёк от «понимания церкви», обличает его в невежестве. Но, «выступая против заблуждений Карпова, Грек остаётся высокого мнения о его уме и способностях».[35] Это видно по тону его посланий: он пишет, что астрологические взгляды не достойны «благочестию и разуму твоему», называет Ф. Карпова «честнейшим Фёдором», «мудрейшим Фёдором», и т.д. Это свидетельствует о том, что между Ф. Карповым и Максимом Греком существовали не только внешние, но и глубокие дружеские связи.[36]

В другом послании, Максим Грек, узнав, что одно из его сочинений, адресованных Николаю Немчину, вызывает неблагоприятные толки, в том числе и со стороны Ф. Карпова, гневно упрекает последнего: «вы достигли такого возраста и столь искушены в божественных писаниях, такая догма ускользнула от вас…».[37] Догма, высказанная Греком, гласила, что «бог Отец безначален и беспричинен». Этим он, по-видимому, спорил с гностицистическими высказываниями немца. В ответ Крапов написал, что Максим Грек слишком скоро судит и руководствуется слухами. На самом деле, один из священников церкви, которую он посещал за несколько дней до этого, обратился к нему со своими сомнениями по поводу основательности этой догмы, описанной Греком. Заканчивает Карпов свой ответ философским замечанием, в укор Максиму: «Не всё, - говорят, - делаем, что можем, и не всему верим, что слышим, и не всё говорим, что узнаём».[38]

На это письмо Максим ответил примирительным посланием, принося извинения за необдуманную резкость: «Прости же меня по-дружески за то, что я как человек погрешил и будущем смело пиши мне и требуй то, что тебе нужно. Я буду тебя слушать во всём… А священника того исправить не ленись».[39] Возможно, именно в ответ на это предложение, Карпов написал «Послание о Третьей книге Ездры».

«Пишет Ездра в Третьей своей книге: «В третий день, - говорит он, - повелел Господь водам собраться на седьмой части земли, а шесть частей осушил». Первый мой вопрос: божественное Писание о бесчисленных водах говорит под землёй в безднах и на земле, в морях, и озёрах, и реках, также и на тверди небесной. Так ли об этом следует нам понимать?»[40]. Карпова  удивляет, что в этой книге[41] имеются несоответствия с другими библейскими текстами, он не делает из этого никаких нигилистических выводов, но просит Максима Грека дать своё толкование этого вопроса: «о воде, и о земле, и о Енохе, и о Левиафане».[42]

Усомнившись в чём-то один раз, Карпов уже не мог не ставить под сомнение остальные, прежде бесспорные истины.

Карпов всерьёз стал заниматься звёздами и астрология, «причудливо соединявшая в себе точное знание, мистические чаяния и суеверный предрассудок»[43], двумя своими сторонами привлекали его: убеждением о зависимости жизни людей от светил, исходя их которого, он вывел необходимость этой науки царям и правителям для управления своими подданными[44], и астрономическими наблюдениями, вызывавшими у него удивление и восхищение. Фёдора Карпова привлекала  гармония природы, красота мира, о которых он писал, используя сочинение Григория Богослова[45], где отразилось влияние на него античной философии.[46]

Н.В. Синицына провела сопоставление всех произведений Максима Грека с конкретно адресованными к Фёдору Карпову: «Если первое послание Максима Грека, - пишет она, - написано в духе остальных его сочинений, то второе содержит указание на то, что первое послание не убедило адресата, и он отправил Максиму ответное послание, в котором «востал… на церковное мудрование». Аргументация второго письма значительно отличается от аргументации других сочинений автора на эту тему и характеризует интерес Фёдора Карпова к астрологии как принадлежащей «внешним наукам» (семь «свободных светских искусств» средневековья) и содержащей практические сведения по астрономии, а не только предсказания по звёздам»[47]

 Карпов не прекратил изучение светил даже после специального Послания Максима Грека, где тот советовал Карпову «не мудрствовати тако о поспешествах и утверждении царей, яко глаголати: Не мощно кроме астрологии споспешествовати тем…». «Карпов стремился изучать астрологию, чтобы помочь укреплению самодержавия».[48]

Та же картина вырисовывается и в отношении к науке – не только астрономии, но и медицине, философии. Карпов упрекает Максима за то, что он враждебно относился к науке вообще. На это Максим отвечал, что наука не должна отделяться от религии, что она должна помогать людям жить согласно религии.

Здесь уместно заметить, что ещё не ставшая актуальной на Руси, но уже вполне расхожая в Европе «теория двух Истин» Абеляра, вполне могла бы стать выходом в вопросах, терзавших Карпова.

Итак, и Максим, и Фёдор Карпов ценили науку. Но оценка их имела различный смысл: Максим ставил её на путь служения евангельской истине, у Карпова, наоборот, сопоставлял и возносил науку над христианскими догмами, как более фундаментальное знание. Отсюда и его гуманистический интерес к науке. И не странно, что у него возникали недоумения при чтении священного писания.

Несправедливость, допущенная в отношении одного человека, является угрозой всем.

Шарль Луи Монтескье

Терпение – прекрасное качество, но жизнь слишком коротка, чтобы долго терпеть.

Абу-ль-Фарадж

Послание митрополиту Даниилу

Пытливость Карпова выразительно проявлялась в его посланиях. Не мог не заметить этого и Максим Грек. Об одном из не дошедших до нас посланий Фёдора Карпова он писал: «Как мёд, по словам врачей, вместе с естественной сладостью соединяет острую и очистительную силу, так и епистолия Карпова, упитанная духовной сладостью, не только услаждает разум, но тайно волнует и как-то остро возбуждает ум к просветлению».[49]

«До нас дошли жалкие осколки сочинений Карпова. По изяществу изложения, сжатости и выразительности слога, отсутствию традиционных длинных цитат, по образности языка и смелости мысли произведения Карпова могут считаться шедевром русской публицистики XVI века».[50]

Лучшее и наиболее объёмное из них – послание митрополиту Даниилу. Дата его написания неизвестна. В нём Карпов разворачивает философскую дискуссию о смысле «терпения» и касается очень сложной проблемы – проблемы управления государством. Форму произведения следует признать достойной ума и эстетического чувства Карпова.

Государственным катехизисом того времени была идея божественного происхождения власти, доставшаяся в наследство от павшей Византии. Её трактовали по разному. Одна из крайних концепций – митрополита Даниила, известного писателя XVI века, воинствующего иосифлянина – провозглашала безусловное повиновение власти. Он написал Слово под заглавием: «Яко подобает къ властемъ послушанiе имети и честь имъ вездати и еже на врагы божiа», в котором говорил, что власти установлены богом: «въ отмщенiе злодеемъ, въ похвалу же благотворящим, чтобы люди, боясь земных начальстве не поглотили друг друга, как рыбы».[51]

Он обратился с проповедью терпения в области гражданских отношений к Фёдору Карпову[52], когда тот подвергся опале. Е.Н. Кимеева делает верное замечание, что в тексте нет прямого указания на то, что Карпов в это время находился в опале, лишь некоторые косвенные: «Увы, сейчас время, не подходящее для написания посланий, но время для рыдания», «Своими словами ты призываешь меня быть до конца стойким в терпении, в печалях и несчастьях моих…».[53] Кимеева[54], отсекая принятые ранее всеми исследователями причины «рыдания» - служебные неудачи или опалу, делает предположение, что событием, возмутившим боярина настолько, что он, «пренебрегая последствиями, высказался открыто», могло явиться осуждение и заточение Максима Грека под стражу, которое он считал несправедливым. В таком случае, Кимеева полагает, что Послание можно датировать 1526 годом, так как собор, осудивший Максима, состоялся в 1525 г.

Диаметрально противоположную позицию отстаивает А.И. Клибанов. Он утверждает, что, так как оба переписывающихся не были друзьями и единомышленниками, то есть основания предположить, что доверительность слога Послания указывает на факт общения двух впавших в немилость представителей общественных кругов. Такой вывод может способствовать определению времени переписки[55] и характеристике политической борьбы того периода.

По мнению А.А. Зимина, невооружённым взглядом видно, что все факты Кимеевой притянуты к единственному тезису её работы – доказательству, того что Карпов находился в агрессивной, подпольной оппозиции центральной власти. Клибанов же старается подтвердить наличие скрытого подтекста в Послании и его связь с сочинениями Аристотеля. Несомненными являются лишь  нижеследующие утверждения:

·     Послание Карпова – ответ на «епистолию» митрополита Даниила.

·     Автор Послания был «великими скорбъми одержим».

·     В своём Послании митрополит Даниил был расположен к Карпову: «славиши мя честию, ей же убо не достоин есмь; везде о мне проповедаеши, и, писании твоими угоднейшими мене чествуа, поздравляеши»[56]

По моему мнению, уместнее предположить, что Карпов нашёл повод вступить в  полемику с митрополитом и высказать ему давно терзавшие его философские идеи. «Послание к Даниилу не только политический трактат…, но письмо человека, ярко отражающее его настроение».[57]

Я хотел бы схематично дать логическую цепь рассуждений Карпова, чтобы объективно оценить его взгляды.

I)       Начинается Послание панегириком, витиеватой похвалой митрополиту Даниилу. Этой теме уделена значительная часть Послания. Ф.И. Карпов не скупится на хвалы, говорит о совершенстве митрополита, о его широкой образованности, однако, самый преувеличенный, лестный тон этих похвал, контрастирующий со всем произведением вообще, наводит на мысль об ироническом отношении к адресату: «Поэтому не истощится в сердце моём любовь, и голос мой не устанет от похвалы, и помыслы мои от почитания величия твоего… Более пространное и полное, хорошее слово, приличествующее тебе и твоим добродетелям, мы в другое время составим… Не усомнюсь и звездой светлой назвать тебя, от которой лучи дурные не исходят. Ты светильник горящий, который не омрачается; ты благовонный цветок добродетели, который смрада клеветы гнушается…»[58] и т.п. С помощью тонкой иронии, Карпов издевается над митрополитом, который, к своему несчастью, отважился посочувствовать опальному боярину. Не остались не затронутыми даже гастрономические вкусы митрополита Даниила: «Ведь я желаю, чтобы сочиненьице это неучёное для твоих учёных ушей столь же приятно было бы, как для уст моих была приятна твоя рыбица, даром мне данная».[59]

II)      Основная часть

1)  В начале основной части Карпов широко и независимо поставил затронутый вопрос, перелагая мысль митрополита: «Для устойчивости дела народного,[60] или царства, или власти важнее правда или терпение?»[61]

a)   Допустим, что нужно терпение. Если так, если все должны руководствоваться принципом терпения, «тогда воотще сложены суть законы. Тогда обычаи святые и благые уставы разърушени и въ царствехъ, в начальствех, во градехъ, сожительство человекъ живеть безъ чину»[62]. «…Тогда несть треба царьству или владычьству правители и князи; престанет убо начальство, владычьство и господьство, и живется безъ чину; с молвою силный погнетет безсилнаго, да трепение имать. Ниже треба будетъ судей въ царстве имети, иже коемуждо правду учинят, зане трепение вся исполнитъ». «Дело народное въ градехъ и царствехъ погибнет длъгодушьствомъ трепениа,  долготрепение в людехъ безъ правды и закона общества добро разърушает и дело народное ни во что низводитъ, злыа нравы в царствехъ вводит и творитъ людей государемъ непослушныхъ за нищету», - показывает автор. Нельзя отрицать, что Карпов оценивает терпение и со своей позиции, позиции состоятельного боярина, который при подобной государственной политике может потерять всё своё имущество и лишиться атрибутов своего высокого происхождения. Если он тоже будет обязан терпеть, то «оставится от отечьства, изгонится от службы честны, причтется нищъ ко службе непотребне и не како по его отечьству». Обобщая, можно сказать, что по Карпову терпение вводит анархию, дурные нравы и беззаконие, рушащие общество и государство. Терпение без закона – скрытая взрывная сила, которая в любой момент может вылиться в неподчинение людей своим государям.

b)  Если не терпение[63], то правда важнее для государства. Карпов прибегает к авторитету Аристотеля: «Сего ради всякъ градъ и всяко царьство, по Аристотелю, управлятися имать от начальникъ въ правде и известными законы праведными, а не трепениемъ». Причину необходимости закона Карпов видит в том, что «человечьский род немощенъ есть и паче похотению последуеть чювственому, неже правому словества суду». Всю историю он делит на три периода с тремя законами: «во вся времяна под законы жити: первое, въ время естества, под закономъ естественымъ; второе, во время закона, под закономъ Моисейским; третьее, и ныне, во время благодати, под законом Христовым». Историческая цепь законодательств и преступлений («от пръваго зла Каинова дажъ до последняго злачеловеци в сем смертном мире всегда будуть злии меж добрыхъ смешны») обосновывают необходимость закона: «Закономъ быти нужа бъ, да техъ страхом человеческая дерзость запретится». Для народа необходимы начальники, которые восстановят справедливость. Идеал такого начальника – библейский «гуслей игрец Давид», который из разнообразных струн извлекает единый аккорд, согласие, гармонию. Так же и «начальникъ всякого самодръжства блудящихъ и врежающихъ грешникъ понудити имать на согласие благых грозою закона и правды, а добрыхъ подвластныхъ беречи своимъ жалованием и уроженною милостью и раздражати къ добродетелемъ…, злых же казньми полутшати…, ненасыщаемыхъ же и злых… отнюдь истребити».

2)  Мы установили, что Карпов был сторонником монархии. Какими же качествами должен был обладать этот монарх, помимо честности и организационных способностей?

a)   Он должен пресекать, не игнорировать насилие над тем же терпением и творить справедливый, равный для всех суд, потому что это его религиозная обязанность и если « не сотворит ниже прилеженъ въ попечении своихъ подвластных будеть, но неповинных от силныхъ погнестися попустит, тогда грехи и насильства погнетающих своа творитъ и за тая ответъ въздати велиему Судыи…».

b)  При том закон нужен ещё и для того, чтобы правитель не злоупотреблял своим положением: «Того ради даны законы, да не кто силне вся възможетъ».[64]

3)  Необходимо отметить, что Карпов не отрицает терпение полностью: «Всемъ бо христовернымъ имеемо есть терпение такоже под заповедию и евангельскимъ советомъ – овемъ боле, овемъ менши по разчинию лицъ, и дела, и времени». Это личное дело каждого человека, христианский опыт нравственного совершенствования[65], подвига, поэтому «ин есть судъ въ духовныхъ лицехъ, а инъ въ мирьском начальстве». Терпение не должно быть всеобщим гражданским законом. Это удел праведников, который не должен давать повод для проповеди мазохизма. «Иже убо возжелает въистину терпелив быти, треба есть ему мысль горделивую оставити, Христу последовати и от мира сего плыти ко пристанищу пустынному; а иже в въ буряхъ и волненияхъ сего мира съблюсти возможеть, далече блаженнее будеть».

4)  Терпение Карпов понимает ещё в одном аспекте: как милость, снисходительность к преступникам. «Если «правда» у Карпова – это справедливое управление государством, то закон – нормы человеческого общежития, понимаемые сквозь призму христианства»[66]. Милость же – это неотъемлемая часть государственного управления. Она сглаживает строгость закона и правды, делает их приложимыми к каждому конкретному случаю.  Фёдор Карпов даёт очень мудрую формулировку: «Милость бо безъ справды малодушьство есть, а правда безъ милости мучительство есть… милость правдою подстрекаема, а правда милостью укрощаема сохраняють царя царство въ многоденьстве». За милость подвластные любят своих правителей: «ради милости бо предстатель и князь от подвластных велми любится».

III)      Так заканчивается основная часть, в которой Карпов излагал свою концепцию. В заключительной части он снова начинает диалог с Митрополитом. Намекая, что начинает новую тему («сиа предрекши, некая тебе новая составлю»), он, в то же время, продолжает уже о практике своей теории.

1)  Боярин характеризует современное ему время так: «По апостолу «яко дние злие суть» мню, конци векъ достигоша». В.Ф. Ржига обнаружил в послании, в этой части Послания буквальный перевод двух стихов из «Метаморфоз» Овидия, которыми Карпов старается подтвердить свои слова:[67]

Златыа веки суть въистинну ныне: много златомъ

Приходит санъ, златомъ съветуется любовь.

Въ цене цена ныне есть, деть кенсон саны,

Кенсон[68] дружбы, убогий везде лежитъ празденъ.[69]

Ныне живут от похищениа; несть гостиникъ от гостя

безъ боязни.

Несть тесть от зятя; и братская убо любовь редка есть.

Д. Фрейданк указал в том же послании ещё на две цитаты из Овидия («Искусство любви», «Фасты»).[70]

Карпов восклицает, что «такъже и Петръ, апостольский началникъ, днесь аще съ теологиею и разныхъ силъ с чюдесы приидеть, аще ничего не принесетъ, дверемъ затвореннымъ, извержется вонъ». Это фрагмент безусловно также является реминисценцией из Овидия («Искусство любви»), только Гомер Овидия заменён на апостола Петра.

«Никоторый порокъ не скуденъ и грехъ похотный, от него же дело опщее человеческое падаеть[71]. Много ныне в мире в наши времяна льстей и лукавьствы…», - далее идёт перечисление пороков[72]. Сразу бросается в глаза, что Карпова больше тревожит нравственное растление народа. Своей тирадой Карпов хочет продемонстрировать митрополиту, к каким результатам приводит человечество, в том числе и в моральном отношении, отказ от следования его истинной государственной модели,  что ясно показывает заключительная реплика: «От сихъ бо цело уразумелъ еси, коль вредными и неугодными стезями хромыми ногами, слепыма очима она земная власть и все естество человечьское ходить ныне».

2)  В заключительном абзаце Карпов прощается с митрополитом и уже искренно желает ему обрести путь к христианскому спасению и Царствие небесное[73], аллегорическое описание которого он даёт. Этот путь для Карпова – в истинном служении Отечеству.

Всякий человек, обладающий властью склонен злоупотреблять ею.

Шарль Луи Монтескье

Плохие законы – худший вид тирании.

Эдмунд Бёрк

Справедливость – это истина в действии. Справедливость без силы и сила без справедливости – обе ужасны.

Жозеф Жубер

Приложение. Карпов и Аристотель. [74]

Для составления более полной картины мировоззрения русского публициста, необходимо привлечь сочинение А.И. Клибанова, которое, по моему мнению, представляет собой наизамечательнейшее рассуждение на эту тему, хотя по некоторым пунктам принять его довольно трудно.

Главная мысль А.И. Клибанова в том, что если карьера боярина не была стабильной и он писал митрополиту Даниилу, отдавая себе отчёт в политической «неблагонамеренности» своих идей, то следует искать подтекст в Послании.

Интересна также гипотеза о том, что Карпов поёт дифирамб Даниилу, воспевает его достоинства, уповая на лояльность митрополита: как на то, что митрополит не станет распускать слухов по поводу мыслей, высказываемых ему в послании, так и на то, что не будет доверять слухам, враждебным Карпову. Но Даниил не разделял мыслей боярина, почему же тот доверился митрополиту в своей полемике? Об это уже говорилось выше – они могли одновременно впасть в немилость.

Подтекст «епистолии» связан с Аристотелевской «Политикой», а не только с «Этикой к Никомаху», о которой пишет Карпов. А.И. Клибанов утверждает, что слишком много совпадений между учением Аристотеля об идеальном государстве и произведением Карпова. Вот они:

ü  Первый – довольно мутный довод о том, что библейского «игреца Давида» возможно отождествить с упоминанием в книге Аристотеля необходимости «музыкального обучения и воспитания граждан».

ü  Карпов разрабатывает утопию Аристотеля, причём в некоторых местах почти дословно его перелагая: «…законодатели должны привлекать к добродетели и побуждать граждан к прекрасному (У Карпова: «…раздражати къ добродетелемъ и добрымъ деломъ»), в предположении, что те послушаются нравственности (У Карпова: «на согласие благыхъ»), а на непослушных и недаровитых от природы должно налагать наказания (У Карпова: «…злых же казньми полутшати»)»[75].

ü  Далее у Аристотеля: «совершенно же неизлечимых (У Карпова: «…иже лечьбы полутшениа приняти не хотятъ») должно удалять их из пределов городов («…не исцельных же весьма от среды благых возьмут»).

ü  Карпов знал не одну десятую книгу «Никомаховой этики» Аристотеля. Рассмотрим узловые понятия, которыми пользуется Карпов в своём Послании. Во-первых, это понятие «закона», которое он противопоставляет понятию «терпения». Рядом с «законом» у Карпова везде фигурирует «правда», как абсолютно справедливый закон. Аналогичная мысль присутствует в пятой книге Аристотеля. Иными словами, категория закона и правды разнится тем, что последняя является индивидуализацией законной нормы, применятся в конкретном случае: «правда есть потребна во всякомъ градскомъ деле и царстве… поне же единому комоуждо еже свое воздается…». Карпов пользуется и понятием Милость, которое тоже есть у Аристотеля, а именно в шестой книге «Этики к Никомаху»: «Правда есть правильное суждение о должном, требующего снисходительно отношения к людям»[76]. Итак, Карпов использует в своём сочинении 5,6 и 10 книги «Никомаховой этики», но только ли?

ü  Политический пафос Послания Карпова в противопоставлении «правды», «закона», «милости» - «терпению», «долгодушству терпения». А идеал государственного строя – монархия. Что же пишет на это счёт Аристотель? Интересно то, что он тоже говорит о монархии, как наилучшей государственной форме и решительно противопоставляет ей извращённую форму, а именно тиранию. Критерием различия у него являлось то, что монарх преследует как высшую цель общественную пользу, тогда как тиран – личные цели, используя свою силу (вспомним «сильных» у Карпова). Тирания превращает свободных граждан в раба, а единственная «добродетель» раба – терпение. Все эти вопросы Аристотель рассматривает не в «Никомаховой этике», а в «Политике».

Страницы: 1, 2, 3