Жан Бодрийар - аналитик современного общества

Жан Бодрийар - аналитик современного общества

Московский Государственный Университет

им. М.В.Ломоносова

Химический Факультет

Реферат

“Жан Бодрийар - аналитик современного общества”

Аспирант 1-го года обучения

Ф. И. О.

Преподаватель

Ф. И. О.

Москва

2003

Содержание.

1. Введение.

2. Краткая биография Ж. Бодрийара.

3. Основные идеи и тексты Бодрийара.

4. Библиография.

Введение.

По мере развития цивилизации, расширения научных и информационных

рамок нашего социума, общение между индивидуумами постоянно изменяется.

Совершенно очевидно, что меняется, по крайней мере, форма передачи

информации между субъектами – и, вопрос, открытый для обсуждения, -

меняется ли, хоть несколько, содержание… Важной проблемой, по-видимому,

является осознание истинности многих информационных построений, а также

понимание полезности (или, напротив, вреда) в использовании определенного

подхода (к примеру, чрезмерной открытости вопроса – то, что привыкли

называть демократичностью в широком смысле этого слова) к той или иной

области человеческих взаимоотношений (как то, интимное общение – ранее

сильно табуированная область). Можно с большой долей уверенности

утверждать, что современная информационная реальность наполнена фантомами;

что “детабуирование” некоторых сторон жизни человека в попытке явить истину

глазам социума привело к эмоциональному, энергетическому истощению этих

отношений и созданный образ сразу же перестал соответствовать

действительности, которую он должен был бы отображать. Подобное

“опустошение отображений реальности” и построение отображений этих

отображений (и без того уже «пустых» и ни чему не соответствующих) один из

наиболее сильных признаков наступившего информационного века. Это –

«построение многоэтажных воздушных замков, основанием которых служит

пропасть». Следует отметить, что человек, сталкиваясь с подобной подменой

реальности, переживает ее отнюдь не безболезненно.

Современный человек, подкупленный неутихающими хвалебными рассуждениями про

наступающую абсолютную информационную глобализацию, привык думать, что

информирован буквально обо всем происходящем в мире и обществе. Он перестал

себе задавать вопрос о истинности, для него этот вопрос дискомфортен – он

помнит, что «информация – значит власть» , и полагая себя информированным,

может думать о некой могущественности. Тестирование окружающего его

информационного поля на истинность покажет ему реальный мир, в котором он

не может полагаться буквально ни на один из привычных источников

информации, а ощущение могущественности сменится ощущением беспомощности,

дезориентированности и информационной слепоты. Однако, стоит заметить, что

благодаря той же самой информационной глобализации и усилиям людей,

создающих информационную картину нашего мира, сталкивается человек с

реальностью все реже и реже. Впрочем, и впечатление от подобного

столкновения, должно быть все больнее.

Зададимся вопросом – откуда мы узнаем о событиях в мире? – и поймем, что

это TV и Internet. Можно конечно возразить, что есть еще радио, книги,

фильмы и общение с окружающими людьми – но, боюсь, все добавленные

источники информации сведутся к первым двум. Причины? Причины просты: TV и

Internet наиболее глобальны, наиболее разнородны по составу (имеются в виду

телекомпании либо сайты), и вызывают у нас наименьшие сомнения. Здесь и

кроется одна из крупнейших ошибок современного человека – это доверие.

Люди доверяют мнениям, доверяют «картинке» на TV экране, доверяют

содержимому сайтов. Возможно, это будет несколько неожиданным примером,

однако задумайтесь: О каком количестве крупных событий, произошедших в

мире, допустим, за последние 10 лет мы можем утверждать, что знаем

истинную, доказанную и реальную картину. Произошло несколько войн, крупных

техногенных катастроф, террористических актов… И не удивительно, что в

подобной ситуации проблема реальности и кажимости, возникает достаточно

остро. Намного хуже, что начиная отрицать окружающую информационную среду ,

человек отрицает ее столь же категорично и слепо, как ранее в нее верил.

Краткая биография Ж. Бодрийара.

Родился в 1929 г. в Реймсе. Французский философ и социолог,фотограф.

Изучал историю германской литературы. Переводчик (труды К. Маркса),

преподаватель (университет в Нантерре). Редактор журналов "Utopie",

"Traverses". Переводил

сочинения Б. Брехта. Участник событий мая 1968 г. Заметки, написанные им

для парижской газеты Либерасьон были впоследствие опубликованы отдельной

книгой («Ecran total»), др. работы: “Система объектов” (1968), “Общество

потребления” (1970), “К критике политической экономии знака” (1972),

“Зеркало производства или критическая иллюзия исторического материализма”

(1973), “Символический обмен и смерть” (1976), “Забыть Фуко” (1977), “Об

обольстительности” (1979), “Симулякры и симуляция” (1981), “Фатальные

стратегии” (1983), “Прозрачность зла” (1990), “Безразличный пароксит”

(1997). Сегодня - французский эстетик, культуролог и социолог. Преподает

социологию в Парижском университете. Начав свою карьеру как социолог, Жан

Бодрийяр сегодня является одним из известнейших мировых мыслителей,

исследующих феномен так называемого "постмодерна".

Основные идеи и тексты Бодрийaра.

Понятие симулякры.

Основным понятием, обусловившим популярность данного философа

(возможно, даже более соответствующего званию социолога) является понятие

симулякры. Симулякра не есть отображение реальность, симулякра – это

реальность, отображение ничто. Это отражение в зеркале, которое не требует

более ни зеркала ни исходного предмета.

«The simulacrum is never that which conceals the truth--it is the truth

which

conceals that there is none.

The simulacrum is true.»

Ecclesiastes

Почти дословно: «Симулякра – это не то, что соотносится с истиной; это

истина, соотносящаяся с несуществующим. Симулякра – истинна. » [1].

Можно задаться вопросом – как же появляются симулякры в нашей

информационной реальности, если они при этом не являются отражением чего-

либо истинного. Так или иначе, все наши идеи имеют корни в происходящем и

окружающем нас. Ж. Бодрийар предлагает рассматривать симулякры как

финальную стадию эволюции отображений (имиджей) действительности [1]:

«Каковы могут быть фазы имиджа?

1. Имидж – это отображение существующей действительности

2. Имидж маскирует и извращает существующую действительность

3. Имидж маскирует отсутствие действительности

4. Имидж не имеет связей вообще с какой-либо действительностью: это

чистая симулякра

В первом случае, имидж – явление скорее позитивное: это представление

имеющее порядок знака, символа. Во втором, негативное – имидж как пагубное

проявление. В третьем – представление играет роль колдовства, маскируя

отсутствие. В четвертом – это феномен, вовсе не являющийся представлением –

это симуляция. »

В качестве примера симуляции Бодрийар ссылается на феномен Диснейлэнда [1].

«Гиперреальный и воображаемый Диснейлэнд - совершенная модель запутанных

законов симуляции. Для начала – это игра иллюзий и фантомов: пираты,

границы, будущий мир и т.п. Этот воображаемый мир, как предполагается,

существует, что и делает все это успешным. Но, что притягивает людей

гораздо больше – это социальный микрокосм, миниатюризированная и

религиозная Америка со всеми ее преимуществами и недостатками. Вы

паркуетесь вне Диснейэнда, становитесь в очередь внутри и, – уже не желаете

выходить. В этом воображаемом мире единственной фантасмагорией является

свойственная толпе теплота и притягательность, а также чрезмерное

количество устройств, призванных создавать и поддерживать этот эффект

множественных переживаний. В абсолютном контрасте с этим находится

одиночество, изолированность парковочной площадки вне Диснейленда – это же

настоящий концентрационный лагерь! Или: внутри – все разнообразие самых

разных устройств притягивает людей, а вовне – только одиночество направлено

на устройство, это устройство – автомобиль. И по совершенно невероятному

совпадению (такие совпадения – несомненно, одно из наиболее очаровательных

свойств этого мира) этот сильно замороженный инфантильный мир был создан

человеком, Уолтом Диснеем, впоследствии замороженным самим, и дожидающимся

ныне при минус ста восьмидесяти градусах по Цельсию своего воскрешения.»

Можем ли мы сказать, что данный пример единственный и, вообще,

специфический, так как Диснейлэнд и его гиперреальность это область

детского восприятия? Можем ли мы утверждать, что «взрослый мир» более

«серьезен»? Нет. Более того, фантомов взрослого мира гораздо больше и верят

в них гораздо безотчетнее. Современная политика, экономика, понятие

«демократии», «объективность» масс-медиа, реальность компьютерной

реальности… И это лишь капля в море наших современных заблуждений. Когда

нам говорят слово «демократия» (а мы привыкли его слышать) мы уже не

спрашиваем себя действительно ли слышен голос народа, действительно ли в

стране о которой это говорится нет узурпированности власти 2-3-мя партиями,

не подвергаем это лживое понятие критике. Когда нам сообщают по новостным

каналам, что какой-либо терракт совершен определенной группировкой или

человеком мы не стремимся отвергнуть эту информацию как недоказанную, более

того, возможно фальсифицированную. В данном ключе, мы более склонны

интересоваться правдой, касающейся событий давно минувших, как то:

Карибский кризис, убийство Кеннеди, история 3 рейха… Почему? Почему мы,

зная, что большая часть информации, поступающей к обывателю лжива, не можем

отказаться от восприятия этого потока. В сущности, люди сами склонны жить в

иллюзиях, мистификациях и не стремятся видеть реальный мир. Современный

человек не может сказать «не знаю» о чем-либо происходящем – он желает

иметь своё собственное мнение, пускай, и сформированное, базируясь на

недостоверной информации. Анализировать же факты прошлых лет и указывать на

то, что людей тогда намеренно дезинформировали, - это популярно и

привлекательно, так как выставляет людей современных в более

информированном, выгодном положении по сравнению с людьми 60-х или, к

примеру, 80-х годов.

О проблеме масс-медиа Бодрийар пишет в своей работе [2]:

“Характерной чертой масс-медиа является то, что они предстают в качестве

антипроводника, что они нетранзитивны, что они антикоммуникативны, - если

мы примем определение коммуникации как обмена, как пространства взаимосвязи

слова и ответа, а следовательно, и ответственности, - что они вовсе не

обладают психологической и моральной ответственностью, но выступают в

качестве личностной корреляции одной и другой стороны в процессе обмена.

Иными словами, если мы определяем коммуникацию как нечто иное, нежели

просто передача/прием информации, то последняя подвержена обратимости в

форме feed-back (обратная связь).

Таким образом, вся современная архитектура масс-медиа основывается на этом

нашем последнем определении: они являют собой то, что навсегда запрещает

ответ, что делает невозможным процесс обмена (разве только в формах

симуляции ответа, которые сами оказываются интегрированными в процесс

передачи информации, что, однако, ничего не меняет в однонаправленности

коммуникации). Именно в этом - их подлинная абстракция. И именно на этой

абстракции основывается система социального контроля и власти.

Для того, чтобы хорошо уяснить себе смысл термина "ответ", последний нужно

взять в строгом его смысле, а для этого нужно обратиться к эквиваленту

этого термина в "примитивных" обществах: власть принадлежит тому, кто

способен ее дать и кому она не может быть возвращена. Отдать и сделать так,

чтобы вам было невозможно вернуть отданное, означает: разорвать процесс

обмена в свою пользу и установить монополию - тем самым социальный процесс

оказывается нарушенным. Вернуть отданное, напротив, означает разрушить

властные отношения и образовать (или вновь образовать) на основе

антагонистической взаимосвязи цепь символического обмена. То же самое

происходит и в области масс-медиа: нечто оказывается произнесенным, и все

делается таким образом, чтобы на эти слова не было получено никакого

ответа. Поэтому-то единственно возможная революция в этой области - как,

впрочем, и во всех других областях (т. е. просто революция) - есть

восстановление возможности ответа. Эта простая возможность предполагает

переворот во всей современной структуре масс-медиа.

Никакой иной возможной теории или стратегии не существует. Все робкие

попытки демократизировать содержание, разрушить его, восстановить

"прозрачность кода", контролировать процесс передачи информации, создать

обратимость связей или взять контроль над масс-медиа представляются

абсолютно безнадежными, если не разрушена монополия слова. Причем разрушить

эту монополию надо не для того, чтобы дать это слово лично каждому, но так,

чтобы это слово вступило в процесс обмена, обрело бы способность быть

переданным и быть возвращенным, подобно взгляду, а порой и улыбке, и так,

чтобы этот процесс никогда бы не смог быть остановлен, заморожен, скован и

заново воссоздан в каком-либо ином месте социального процесса.

На настоящий момент мы пребываем в состоянии не-ответа, безответственности.

"Минимальная автономная деятельность со стороны наблюдателя или

избирателя", - говорил Энзенбергер. И действительно, первым и самым

прекрасным из всех масс-медиа является избирательная система: ее вершиной

выступает референдум, в котором ответ уже заключен в вопросе; равно как и в

разного рода опросах слово везде отвечает самому себе посредством уловки,

замаскированной под ответ, и здесь также абсолютизация слова под формальной

личиной обмена выступает в виде самого определения власти…”

Масс-медиа не является обменным информационным инструментом [2]: “В этом -

суть развития масс-медиа. Это не просто совокупность технических средств

для распространения содержания информации, это навязывание моделей. В

данном контексте формула МакЛухана подлежит пересмотру: Medium is Message

осуществляет перенос смысла на само средство как технологическую структуру

Она также отдает технологическим идеализмом. На самом деле великое Средство

есть Модель. Передаче подлежит не то, что проходит через прессу, ТВ, радио,

но то, что улавливается формой/знаком, оказывается артикулировано в

моделях, управляется кодом. Точно так же товар - это не то, что производит

промышленность, а то, что опосредованно системой , абстракций меновой

стоимости…”

Отношение к сексуальному и диалог с Фуко.

ХХ век осветил многие вопросы, ранее считавшиеся закрытыми. Один из

важных социальных вопросов – это интимные отношения людей – скрытое,

личное, сексуальное. Первыми об этой тематике заговорили врачи, но до

определенной поры обсуждение этих вопросов оставалось в профессиональной

врачебной среде. Затем увеличивающееся количество неврозов повысило интерес

к возможным корням невротического, которыми, как сейчас уже очевидно, чаще

всего являлись сексуальные конфликты. Обсуждение фрейдисткого метода

излечения (метод свободных ассоциаций), а также текстов Фрейда привело к

детабуированию секса. Естественно, происходило подобное «открытие» темы

отнюдь не мгновенно – требовалась смена , по крайней мере, двух поколений –

и все же к семидесятым годам становится очевидным изменение отношения

общества к сексуальному. Впоследствии, это изменение оборачивается

сексуальной революцией.

И вот, мы живем во время, когда разрешено почти все, мы уважаем проявления

любых «особенностей» человека, к каким бы «меньшинствам» он не относился.

На порнографию в искусстве принято реагировать спокойно. Дескать, выражение

«свободы художественного слова». Присутствие эротических тем в голливудских

фильмах, в рекламе – практически обязательно. По сути, все и вся, нас

окружающее, пропитано сексом и сексуальным. Везде слишком много намеков и

подтекстов. Может показаться, что жизнь современного человека только из

секса и состоит, и только секс его интересует. На самом же деле, ситуация с

сексом очень похожа на ранее приведенный пример с Диснейлэндом. Нет, не

стоит думать, что секса не существует, как не существует Микки Мауса. Секс

– в том вездесущем виде, в котором нам его представляют – большей частью

мираж, фантом, симулякра. Бодрийар в своей работе [3] вступает в диалог с

Фуко по поводу сексуального, его роли и будущего в нашем обществе:

«А что, если все красноречие, с которым Фуко говорил нам о сексуальности (в

конце концов, это аналитический дискурс о сексе, не захваченный пафосом

секса и сохраняющий текстуальную ясность дискурсов, которые предшествуют

открытию бессознательного и которые не нуждаются в вымогательстве

сокровенного, чтобы сказать то, что они должны сказать), объясняется лишь

тем, что сама сексуальность, это великое производство нашей культуры (и оно

тоже), как и власть, близится к исчезновению? Секс, подобно человеку или

социальному, имеет свой срок. И что, если эффект реальности секса,

присутствовавший на горизонте дискурса сексуальности, начал постепенно, но

неотвратимо исчезать, уступая место другим симулякрам, увлекая за собой

великие референты желания, тела, бессознательного, — все, что сегодня

слилось в один, столь мощно звучащий речитатив? Вывод о грядущей смерти

секса следует из самой гипотезы Фуко. Психоанализ, который, как нам

кажется, открывает золотой век секса и желания, возможно, выводит их на

всеобщее обозрение, прежде чем они полностью обратятся в ничто. В известном

отношении психоанализ кладет конец бессознательному и желанию, так же как

марксизм кладет конец классовой борьбе, поскольку гипостазирует классы и

роет им могилу в своем теоретическом проекте. Теперь мы достигли метаязыка

желания в дискурсе о сексе, который не является самим собой, в котором

удвоение знаков секса маскирует неопределенность и глубинную разгрузку:

господствующий лозунг сексуального становится теперь равноценным инертной

сексуальной среде. С сексом дело обстоит так же, как и с политикой: «Вы

помните, в 68-м, нужны были забастовки и баррикады, речи и камни, чтобы

стали признавать, что все — политика. Распространение порнографии, которое,

в ответ на запреты, будет только усиливаться, заставит их увидеть, что все

— сексуальность» (Арт Пресс, номер о порнографии). В этом двойной абсурд

(все — политика, все — сексуальность) : параллельный абсурд двух лозунгов,

выдвинутых в то самое время, когда политика перестает существовать, когда

сам секс регрессирует и исчезает в качестве устойчивого референта в

гиперреальности «освобожденной» сексуальности.»

Нам угрожает опасность потерять то, что мы столь настойчиво хотели

«оживить» - секс. Подобно тому, как «чувство – рассуждением можно убить».

Мы проанализировали секс, сделали его механистичным и понятным, мы отвергли

ощущение тайны и запретности и – получили концепцию первичности, примата

чистого физиологического акта. Мы посчитали, что именно это и должно

притягивать человека. Появление порнографии (вначале в форме кино- и

видеопродукции, а затем и в Интернете) ознаменовало предложение чистой

физиологии “незамутненной” какими-либо мыслями и переживаниями.

“ Сексуальность растворяется не в сублимации, подавлении и морали, а в

гораздо более сексуальном, чем секс: в порно. Порно — это современная

гиперсексуальность гиперреальности”[5].

“ Порнография — это только парадоксальный предел сексуального:

реалистическое усиление и маниакальная одержимость реальным и есть

«обсценное» в этимологическом и во всех остальных смыслах этого слова. Но

разве само сексуальное уже не насильственная материализация, разве

пришествие сексуальности уже не составляет части западного понятия

реального — одержимости нашей культуры, которая все превращает в инстанции

и инструменты? Точно так же абсурдно выделять в других культурах

религиозное, экономическое, политическое, юридическое, а также социальное и

другие фантасмагорические категории, потому что они там отсутствуют, и

инфицировать эти культуры, словно венерическими заболеваниями, подобными

понятиями, чтобы лучше «понять»; поэтому не менее абсурдно представлять

сексуальное в виде автономной инстанции и непреодолимой «данности», к

которой мы можем свести все остальное. Мы нуждаемся в критике сексуального

разума или, скорее, в генеалогии сексуального разума, вроде той генеалогии

морали, которую создал Ницше, ибо это наша новая мораль. О сексуальности

можно сказать то же самое, что и о смерти: «Это складка, с которой наше

сознание свыклось не так давно».

В этих культурах, которые нам не понятны или вызывают определенное

сочувствие, сексуальный акт не имеет цели как таковой, а сексуальность не

лишена нашего убийственно серьезного отношения к высвобождению энергии, к

Страницы: 1, 2, 3