Предмет философии

-   структурное отставании гуманитарных наук от естественных на срок порядка 100 - 150 лет. Положительная сторона - значительный массив накопленных естественнонаучных знаний может быть без особого труда использован в гуманитарных исследованиях.

Вырисовывается следующая группа "междисциплинарных задач":

-   создание юридической и экономической базы гуманитарного знания;

-   четкое описание гуманитарных систем и их специфики;

-   определение условий применимости естественнонаучных моделей к гуманитарным системам;

-   конвертация накопленного естественнонаучного знания в гуманитарное.

Первым важным шагом на пути достижения подлинной междисциплинарности может стать описание естественнонаучных границ гуманитарных исследований. Речь идет о проверке соответствия полученных гуманитариями результатов и надежно установленных естественниками законов природы

Следующим шагом должно стать знакомство гуманитариев с естественнонаучными методологиями. Нередко сетования гуманитариев на "сложность" предмета исследования их науки связаны с неумением или нежеланием построить адекватную рабочую модель и разработать методы теории возмущений (исключением является теория З.Фрейда).

Естественные науки методологически атеистичны, гуманитарные же более или менее настойчиво постулируют существование Бога. Но согласно принципу относительности, результат исследований не должен зависеть от философской калибровки. Это означает не только необходимость для гуманитария уметь формулировать и обосновывать свои модели в рамках атеистической картины мира, но и обязанность для естественника согласовывать свои научные представления с существованием Бога, этической анизотропией Вселенной и существованием универсальной этики.

В рамках естественнонаучной методологии человек безусловно смертен. В рамках гуманитарного подхода он столь же безусловно бессмертен. Гуманитарные науки разрешают это противоречие через дуализм физического тела и бессмертной сущности - души. Естественники игнорируют "парадокс бессмертия", хотя регулярно встречаются с ним в очень разнообразных обличиях.

Естественная наука с характерным для нее стремлением к точным "абсолютным" формулировкам превратила некоторую часть совокупного исторического знания в законы природы. При всей фундаментальности этих законов следует иметь в виду, что в них "содержится только то, что в них содержится".

Важным достижением гуманитарного познания является принцип антипричинности, дополнительный к естественнонаучному постулату причинности. Если последний утверждает, что лишь прошлое способно влиять на будущее, то первый указывает, что существует и обратное влияние, более того, в каких-то случаях оно может быть определяющим (историческое и психологическое время нелинейно и может обретать цикличную форму).

Гуманитарное познание, в отличие от естественнонаучного, не выработало сколько-нибудь целостной методологии научного исследования. Тем более ценными представляются те разрозненные гуманитарные "техники", которые удается выделить и отрефлектировать. Важнейшим методологическим достижением гуманитарного познания является обнаружение неустранимого противоречия между текстом и мыслью.

Одной из важнейших междисциплинарных задач является, на сегодняшний день, создание системы Протоколов общения, оптимизирующих процессы распаковки, трансляции и присоединения смыслов.

Современная методология проектирования выделяет три основных коммуникативных уровня, каждый из которых порождает свой класс Протоколов. "Внизу" находится уровень отдельных научных дисциплин (теоретических и прикладных), выше лежит междисциплинарный концептуальный уровень, еще выше - уровень междисциплинарного (целеполагающего) синтеза.

В рамках "протокольной технологии" первому уровню соответствуют конфликтологические и подобные им Протоколы общения. На втором уровне должны применяться трансляционные и системные Протоколы, наконец, семантика уровня целеполагающего синтеза определяется метафорическими Протоколами.

74. Этические принципы современной науки

  Дж. Э. Муром выделял два основных принципа этической системы. Первый можно назвать натуралистическим, второй – метафизическим. Во всех натуралистических этических учениях добро рассматривается как нечто, что может соотноситься с природными вещами. Метафизические моральные системы отличаются от натуралистических тем, что добро понимается в них как внеприродный феномен, существующий вне пространства и времени. В терминах кантовской философии эта мысль может быть выражена следующим образом: этические сущности трансцендентны миру вещей.

Но дихотомия натуралистического и метафизического спосо­бов понимания сущности человеческого поступка сохраняется и после открытия деятельностного подхода. Возникает вопрос о том, являются ли этические нормы формальными, или они должны быть содержательными. На первый взгляд вопрос кажется абсурдным: ведь норма должна мыслиться как формальная по определению. Однако в XIX столетии сразу несколько философских течений осу­ществили своеобразную атаку на идею и статус формального как та­кового. Формальной логике была противопоставлена диалектическая, формальному праву — фактическое. Как отмечал Вебер, «...с про­буждением интереса к истории в нашей науке утвердилось сочета­ние этического эволюционизма с историческим релятивизмом, ко­торое поставило перед собой цель лишить этические нормы их фор­мального характера».

В итоге социологический способ рассмотрения придает совер­шенно иной смысл понятиям этики и морали. Они по-прежнему со­держат нечто возвышающее человека, утверждая его в качестве нрав­ственного существа. Но теперь уже главенствующее значение приоб­ретает не благо как таковое, а человеческая способность действовать в соответствии со своим представлением о благе. Ибо эта способность позволяет ему не только действовать, но и взаимодействовать.

Веберовское разделение человеческих действий на целераци-ональные и ценностнорациональные стратегически ориентирова­но на сохранение элементов этики. Досоциологический дискурс Канта о телеологической способности суждения и внесоциологи-ческое учение неокантианцев о ценностях создали основу для это­го разделения.

В последние десятилетия все более активными становятся по­пытки возрождения этического дискурса в том же виде, в котором он существовал до признания общества реальностью. Французский философ П. Рикер задается вопросом о возможности идентифика­ции субъекта действия именно как могущего (sujet capable). Про­цедура идентифицирования последнего затрудняется тем обстоя­тельством, что субъект оценивается при помощи высших эталонов, позволяющих оценивать степень успешности индивидуальной де­ятельности.

Рикер вслед за Ж. М. Ферри вводит понятие «порядок призна­ния», обозначая им важную составляющую механизма взаимодей­ствия личности и социальной структуры. Он проводит аналогию между письмом и порядком признания, считая что «также, как письмо устанавливает разрыв между «ты» дружеского отношения и «третьим» неограниченной коммуникации, социальные систе­мы различного порядка вклиниваются между отдельными действи­ями тех или иных агентов»1.

Применяемый здесь герменевтический подход к идентифика­ции субъекта призван, по мнению автора, преодолеть последствия одностороннего социологического теоретизирования. Ведь вывер­нутый вовне актор никак не может мыслиться волящим или могу­щим, а значит, и входить в этическое рассмотрение. Даже изучаю­щая человека «изнутри» психологическая наука не оказывается ни на шаг ближе к такому субъекту.

Вопрос об этической или моральной идентичности превраща­ется в герменевтической перспективе в вопрос об идентичности повествовательной. Не «Что?», не «Почему?», а «Кто?» есть воп­рос, направленный на идентификацию. В противном случае мы бы вели речь об описании или об объяснении. Таким образом, этичес­кий человек возвращается через язык, речь и текст. Его способность говорить и рассказывать превращают его из актора в автора, во вла­дельца собственной биографии.

Итак, идея этики способна сосуществовать с понятием сопи альной реальности. Но вот насколько при этом данное понятие сохраняет свое прежнее содержание — вопрос, нуждающийся в отдельном рассмотрении. Ведь при возврате к классическим эти­ческим смыслам и образам происходит определенная трансфор­мация всех объектов, хотя бы минимальную степень соотнесен­ности (т. е. соизмеримости) с которыми призвана гарантировать новая теоретическая конструкция. Понятия социальных инсти­тутов и организаций, изначально вводимые для описания дей­ствий акторов, теперь должны объяснять поступки волящего и могущего субъекта. Другими словами, этим объектам необходи­мо дать новое аналитическое определение с тем, чтобы придать им новые операциональные возможности. Без такой ревизии сама возможность их «встречи» с вновь вводимым объектом в простран­стве социального теоретизирования окажется маловероятной.

Морально-этическое измерение социальной реальности в со­временной теории общества разрабатывалось различными путя­ми. Необходимость его поиска осознали многие исследователи второй половины XX столетия. В концентрированном виде его идею выразил американский философ Дж. Ролз: «Справедли­вость — это первая добродетель общественных институтов, точ­но так же, как истина — первая добродетель систем мысли»1. Это чрезвычайно глубокое сравнение действительно создает опреде­ленные условия для встречи этического дискурса и общества, по­нятого в качестве реальности.

75. Соотношение истины и ценностей в научном познании

Разведение истины и ценностей, как и проблема их взаимоотношения, возни­кает в силу конкретных причин. Она порождена феноменом клас­сической науки, когда ценность относилась к субъекту, а знание — к его отрицанию. Это предполагало, что для функционирования и развития общества научное знание необходимо. Поэтому оно становится цен­ностью, а любые ценностные отношения рассматриваются как де­формация истины.

Современная наука требует включения в знание ценностных параметров, поскольку ее объектами являются человекоразмерные системы. Поэтому ценность представляют не столько «объектные» истины, сколько те, которые сопоставимы с непосредственным бытием людей. Истина и ценность здесь не про­тивостоят друг другу. Первая акцентирует обращенность рациональной активности вовне, а вторая — ее соотнесенность с человеком.

Можно выделить три основных философских теории истины. Во-первых, теории, которые обосновывают абсолютную достовер­ность знаний, апеллируя к Богу (Декарт). Во-вторых, теории, сво­дящие обоснование объективности и абсолютности истины к миру объективной реальности — материальной или идеальной (как, например у Платона или в материализме). В-третьих, трансцедентально-субъективистские теории истины, согласно которым объективность истины обосновываются структурами трансценден­тального субъекта, который сам может истолковываться по-разно­му (Кант). Все три вида обоснований истинности знания имеют смысл, потому что схватывают некоторые вполне реально присут­ствующие в знании и в его динамике моменты. В силу этого Л. А. Микешина го­ворит о необходимости разработки антропологической трактовки истины, которая позволит преодолеть узость прежних рамок ра­циональности.

Новое понимание познания должно, по ее мнению, относиться ко всей области знания (научного и ненаучного) и осуществлять це­лостный подход к проблеме его результата, то есть выявлять смысл как истины, так и заблуждения. При ведущей роли субъективного начала получение истины в качестве необходимой предпосылки содержит личное творчество, риск, ответственность. Человек выступает, таким образом, в качестве необходимого основания ис­тины. Л. А. Микешина указывает на важность обоснования принципа доверия субъекту, поскольку личность несет ответственность не только за практические действия, но и за полученные знания. Этот подход придает проблеме соответствия истины и субъекта не гносеологический, а метафизический и мировоззренческий харак­тер.

Подобные трактовки истины уже были разработаны в исто­рии философской мысли, поэтому имеет смысл рассмотреть их более детально. М. Фуко полагал, что еще в античности произош­ла дифференциация двух подходов к познанию. С целью иллю­страции этого он анализирует преобладающий в античной ментальности философский принцип epimeleia (заботы, попечения). Это, с одной стороны, общее отношение к себе, миру, другим людям, предполагающее изменение и преобразование себя, а с другой, свод законов, определяющих способ существования субъекта. Эта концепция, определившая историю человеческой субъективности, была сформулирована Платоном, как условие политического и нравственного действия. Он подчеркивает, что необходимым условием познания является стремление ввысь, т. е. работа над собой, изменение, в противном случае человек ста­новится подвержен мнениям и теряет разум. Фуко подчеркива­ет: «С точки зрения духовного опыта, никогда акт познания сам по себе и как таковой не мог бы обеспечить постижение исти­ны, не будь он подготовлен, сопровожден, дублируем, заверша­ем определенным преобразованием субъекта — не индивидуу­ма, а самого субъекта в его бытии как субъекта. Гнозис — это, в конечном счете, то, что всегда стремится переместить, перенес­ти в сам познавательный акт условия, формы и следствия духов­ного опыта».

Аристотель же свел духовную работу субъекта к познанию. Однако он также полагал, что только разум и Бог являются пос­ледними основаниями философской мысли. Тем не менее, и к душе он подходит как ученый, считая, что ее познание проясняет сущность познания истины. Фуко полагает, что аристотелевский подход получает свое окончательное развитие лишь в Новое вре­мя «...Современная теория истины ведет свой отчет с того момен­та, когда познание, и лишь оно одно, становится единственным способом постижения истины, то есть этот отсчет начинается с того момента, когда философ, или ученый, или просто человек, пытающийся найти истину, становится способным разбираться в

самом себе посредством лишь одних актов познания, когда боль­ше от него ничего не требуется — ни модификации, ни измене­ния его бытия». Тем не менее, платоновский подход все-таки со­храняется в философии, когда указывается на то, что познание и стремление к истине только один из планов жизни, что способ­ность новоевропейского человека к науке сама зависит от каких-то других начал.

Антропологическая исходная позиция отчетливо прослежи­вается в различных направлениях современной философии. Здесь, в отличие от классической философской традиции, ут­верждается иная система отношений между миром и человеком, призванная преодолеть ограниченность субъект-объектного противопоставления. Суть этого нового подхода заключается в обосновании экзистенциально или трансцендентально антропо­логической исходной основополагающей инстанции, в подчер­кивании обусловленности мира вещей и наших представлений о нем различными формами человеческой деятельности. На этой основе не только пересматриваются традиционные представле­ния об истине, но и создается новая концепция социальной де­ятельности.

76. Социокультурные и экзистенциальные предпосылки кризиса научной рациональности.

В рамках современной техногенной цивилизации наука при­обретает особую значимость. Поэтому вплоть до XX века раз­личные философские системы, несмотря на полярность миро­воззренческих установок, сохраняют в шкале фундаментальных ориентации ценность научного знания и основанного на нем об­щественного прогресса. Однако в XX столетии эти ценности под­вергаются сомнению благодаря возникшим вследствие научно-технического развития проблемам. Конец 60-х — начало 70-х го­дов отмечены развертыванием острой критики науки. Возникают контрнаучные движения, стремящиеся возродить иные — тра­диционные формы культуры. Появляются антисциентические концепции, подвергающие критике науку и пессимистично на­строенные к ее способностям обеспечить прогрессивное разви­тие. Одновременно с этим подвергаются отрицанию идеи исти­ны, рациональности и т. д. Появление контранаучных движений — серьезный симптом кризиса науки, который касается не столько ее интеллектуальных возможностей, сколько взаимоотношений с обществом.

С. Тулмин связывает контрнаучное движение с контркульту­рой, причем для него критика науки составляет одну из важных тенденций истории культуры. Он выделил ряд наиболее значимых принципов, характерных для всех вариантов критики науки:

1) требование гуманизации знания;

2) противопоставление научной и художественной деятельно­сти, поскольку научная деятельность не позволяет выразить
индивидуальность ученого, подчиняя его интеллект мнению
профессиональной группы;

3)  подавление в науке воображения;

4)пренебрежение качественной стороной явлений ради их
количественной соизмеримости;

5)  абстрактный характер научных идей, лишающий науку гуманистического содержания.

Известный физик Э. Вайнберг выделил следующие группы критиков науки:

1)  разоблачители, подвергающие критике современные фор­
мы институциализации науки, ее связь с истэблишментом;

2)  вдумчивые законодатели и администраторы, критикующие
естественников за отсутствие у них чувства ответственнос­ти, политических установок и интересов;

3)  технологические критики, подвергающие критике науку за
отрицательные последствия ее технического приложения;

4)нигилисты и аболиционисты, усматривающие в научно-
техническом прогрессе вообще угрозу существования че­ловечеству.

Большое место в контранаучном движении занимает критика сциентизма, который рассматривается как определенная идеология. В сборнике документов и статей «Само-Критика науки», вышедшем в Париже в 1973 году, выделены основные мифы сциентистской иде­ологии, совокупность которых и составляет ее кредо. Миф 1: только научное знание является истинным и объективным, лишь оно, буду­чи квантитативным и формализованным, оказывается универсальным и инвариантным во все времена и во всех культурах. Миф 2: объект научного познания может быть выражен в количественных парамет­рах и лабораторном эксперименте. Миф 3: мечта науки — построение «механической», «формализуемой» природы, редукция сложных про­цессов к физико-химическим процессам. Миф 4: только мнение экс­пертов существенно, сами они принадлежат к технократии, поэтому абсолютизация роли экспертов — абсолютизация роли технократии. Миф 5: наука и технология, основанная на научных исследованиях, способны решить все проблемы человечества. Миф 6: только экс­перты обладают знанием, необходимым для принятия решений. Важно то, что идеология сциентизма господствует не только среди ученых, а навязывается всему обществу, что в значительной степе­ни актуализирует необходимость борьбы с засильем сциентистс­ких взглядов.

Одним из радикальных подходов научной критики является критика мировоззренческих последствий ее развития. Она исхо­дит из того, что мировоззрение техногенной цивилизации, зало­женное в научной рациональности Нового времени, породило кри­зис самой этой рациональности и продуцируемого ею мироотношения. В основе такого вопроса лежит сомнение в возможности объективного на­учного знания быть источником человеческих суждений о мире, поскольку в сознании современного человека гуманизм и научность перестали совпадать.

Хайдеггером была установлена связь развития технической цивилизации и картины мира Нового времени. Он отмечает, что научная картина мира вовсе не тождественна представлению об этом мире.

Хайдеггер относит, проблему истины к числу основополагаю­щих философских, а не научных вопросов. Наука, с его точки зре­ния, не являет нам истину бытия, поскольку сама определенным образом уже «расположена» к ней. Научное отношение, в отличие от донаучного, изначально конституируется актом опредмечива­ния. Таким образом, основная ошибка науки и метафизики состоит в подстановке вместо истинного бытия того или иного су­щего, то есть вещественной или идеальной конкретности.

Хайдеггер отмечает, что для получения истины человек должен быть специально подготовлен, должен получить доступ к непотаенно­му, алетейе. Истина, следовательно, зависит от свободы и место­пребывания познающего.

Хайдеггер полагает, что отделение идеального сущего от бы­тия породило неявное допущение науки об идеальном исследо­вателе. На этом основана трактовка истины как соответствия по­ложению дел, которая создает возможность отвлечения от субъек­та, что считается условием получения объективной истины.

Гуссерль полагает, что причина евро­пейского кризиса заключается в его отчуждении от рационального жизненного смыс­ла. Гуссерль представляет движение европейской истории как рас­крытие заключенной в ней имманентной разумной цели, телоса. За всеми историческими событиями он усматривает телеологи­ческий разум, придающий единство историческому процессу.

М. М. Бахтин, подчеркивая диалогический характер мышле­ния и зависимость субъекта от познаваемого духовного явления, провозглашает принцип ответственности ученого перед жизнью, связывая гуманитарное познание с духовной работой. Современный человек чувствует себя более уве­ренно в этом мире, где он поступает не от себя, а следуя общему закону. Принципа перехода от него к реальному миру не суще­ствует. Чтобы преодолеть дуализм познания и жизни Бахтин вво­дит понятие поступка. Только из него и его ответственности есть выход к бытию.

Поступок означает стремление к истине. Истина и правда — это два взаимодополнительных понятия. Правда — это не тожде­ственно себе равная содержательная истина, а единственная пози­ция каждого человека, правда его конкретного существования. Она доступна лишь участному сознанию, то есть ответственному, при­частному бытию.

77. Научная рациональность и техника

Одной из наиболее общепринятых характеристик модерно­вого общества является его обозначение в качестве рационально­го. При этом выявление его особенностей строится на основе пос­ледовательного ряда исторических сопоставлений с прошлым со­стоянием социума. Э. Гидденс, к примеру, вы­деляет следующие институты модерна как исторического перио­да: капитализм, индустриализм, всеподнадзорность, нация-госу­дарство и военная сила. При таком подходе модерн предстает в качестве «посттрадиционного» социального порядка, отличитель­ными особенностями которого становятся рациональность, ин­новации и динамизм.

Процесс рационализации, сопровождающий становление ин­дустриального западноевропейского общества описан в классичес­кой социальной теории еще Вебером. Господство формально-ра­ционального начала, отличающее индустриальное общество от тра­диционных, возникло, по его мнению, благодаря взаимодействию сразу нескольких социальных феноменов, каждый из которых нес в себе собственное рациональное начало: галилеевская наука, рациональное римское право, рациональный способ ведения хозяй­ства и рациональная этика протестантской религии. Этот процесс не всегда позитивен, так как ведет к ограничению свободы и появ­лению жестких форм господства и отчуждения, лишая человека, в конечном счете, индивидуальной свободы. В данной парадигме ра- ционализация рассматривается как вытеснение целерациональным действием всех остальных видов рационального действия.

Подобная точка зрения, характерная для многих исследовате­лей, исходит из отождествления социальной рациональности ин­дустриального общества с рациональностью классической науки.

Идея свободы предполагает также возможность непрерывной экспансии и прогресса. Причем для возникновения категории прогресса также необходима научно-теоретическая основа, вы­ражающаяся прежде всего в изменении понятия времени, в пере­ходе от цикличности аграрного общества к стреле времени инду­стриальной цивилизации. Понятия свободы и прогресса и идео­логия, основанная на естественнонаучном мировоззрении, обещают жесткий контроль над всеми аномалиями и обосновы­вают необходимость демиургической деятельности человека. Здесь уже свобода выступает как средство, позволяющее игнори­ровать любые пределы. Для ощущения свободы и бесконечности прогресса было существенно и то, что в картине мира человек был выведен за пределы природы, противостоял ей, познавал и по­беждал ее.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18