"Теория человека и бога". Н. Кузанский

Понятия свёртывания и развёртывания (comlicatio et explicatio) в зародыше находятся у неоплатоников и являются вариантом мистико-неоплатоновской теории эманации, согласно которой бог как бесконечное абсолютное единство создает мир посредством самоизлияния, истечения в мир конечных вещей. Такая трактовка возникновения мира создавала предпосылки для сглаживания противоположности бога и мира; мир превращался в одну из ступеней, правда, низшую, саморазвертывания абсолютного единства. В учении об эманации можно увидеть попытку диалектически осмыслить мир. Теория эманации – это фантастическая теория развития, которое совершается вспять, от более совершенному к менее совершенному, здесь высшее начало – единое – переходит в свою противоположность – в низшее; при этом более совершенное мыслится здесь как простое, а менее совершенное – как сложное. И как писал Плотин: «Процесс происхождения вещей идет не по восходящей, а по нисходящей линии, так что чем дальше он идет, тем больше выступает множественность, между тем как начало на каждой ступени всегда обладает большей простотою, чем то, что от него происходит». Идея нисхождения единого во множество проникла в средневековую философию, особенно в мистику, через Псевдо-Дионисия и Эуригену. Вслед за этими философами мистики придали идее нисхождения пантеистический смысл.

Кузанский принимает теорию эманации не в строгом смысле, как «истечение», а в более широком: высшее находится в низшем и наоборот (53, 90). У него не встречается мысль о постепенном процессе самоизлияния абсолюта: все ступени бытия, начиная с абсолюта, оказываются существующими одновременно, различаясь лишь по степени совершенства.

Вопрос об эманации был тесно связан с философским вопросом о соотношении единства и множества, которую он пытается решить при помощи принципа совпадения противоположностей.

На математических примерах Кузанец поясняет положение о том, что «бесконечное единство есть то, что свертывает все вещи» и что «во всех существующих вещах обнаруживается только максимум» (1, II, III). Абсолютное единство, бога он уподобляет точке, первоначальным развертыванием которой является линия, последующим – поверхность и, наконец, объем. Точка, линия, поверхность, тело – выходящие друг из друга ступени экспликации. Точка свертывает, содержит в себе все формы видимого мира, присутствуя в каждой из них. Точно так же единица развертывает из себя число, а в любом числе находится не что иное, как единица. Точно так же движение есть развёртывание покоя, а время – развёртывание настоящего времени. То, что в боге свёрнуто в абсолютное единство, то в мире развернуто во множество вещей; т.е. вещи, образующие в боге неразличимое единство, в развёрнутом виде приобретают свои индивидуальные особенности, отличаются друг от друга, составляя все многообразие мира. «Бог свертывает в себе все в том смысле, что все – в нем; он является развёртыванием всего в том, что сам он во всем» (там же).

Николай углубляет положение Анаксагора «все во всем». «Истина, высказанная Анаксагором ...может быть, будет видна глубже, чем у Анаксагора» (1, II, V). Для Кузанца любая вещь не просто является отражением любой вещи; каждое существо выявляет бесконечное единство, не совпадая полностью с ним. По-видимому, Кузанец и здесь пытается наметить решение вопроса о соотношении конечного и бесконечного: в конечном заключено бесконечное, а бесконечное включает в себя конечное; однако они не тождественны. Именно так можно понять не раз приводимое философом выражение «бог есть все и ничто из всего», «бог свернутым образом есть все, развернутым — ничто из всего» (5, 31).

Кроме того, здесь просматривается диалектическое решение вопроса о переходе единства во множество: бесконечное единство является совпадением противоположностей многообразия конечных вещей. Позже Бруно развивает эту мысль, отождествляя единство с природой, заключающей в себе все многообразие вещей.

Выводом из учения о свертывании и развертывании может быть только пантеизм и как следствие пантеизма,— отрицание установок христианского богословия. Бог как развертывание вещей в мире оказывается и имманентным миру: вещи в свернутом виде—самим богом. Каждый отрезок линии есть не что иное, как сама точка, так любая вещь есть не что иное, как сам бог: «Бог во всех вещах, как все они в нем» (1, II, V). Нетрудно заметить, что бог, который развертывается в мир, противоположен богу, который творит мир из ничего.

Неясность, противоречивость многих положений Кузанца связана с непоследовательным проведением пантеистической концепции. Допущение теистических тенденций ставило перед Николаем ряд неразрешимых с точки зрения теизма вопросов: «Если же бог есть все вместе взятые вещи, и в этом и состоит творчество, как же можно было понять, что творение не вечно, раз бытие бога вечно, — что говорю я, — сама вечность?... Кто поймет, что какое-нибудь творение исходит из вечности, но само в то же время существует временно?... Кто может понять, каким образом к одной единственной бесконечной форме по-разному причастны различные творения?» (1, II, II).

Уже сама постановка этих вопросов наталкивала на мысль, что их можно решить на основе принятия пантеистической трактовки взаимоотношения между миром и богом. Но эти вопросы не были им решены окончательно, хотя принцип совпадения противоположностей и учение об экспликации и компликации, доведенные до логического конца, т. е. до пантеистического материализма, могли бы помочь ему решить эти вопросы.

Венк обвиняет Кузанца в том, что это учение приводит к разрушению грани между богом и миром. Защищаясь, Кузанец вынужден признать, что «бог есть все в свернутом виде интеллектуально божественным образом» (5, 29), т. е. что в боге находятся лишь идеи вещей. Это положение иногда является аргументом в пользу теистической трактовки принципа «все во всем». «Все во всем» должно быть понято как «все созданное содержится в боге идеально» (45, 140). «Переход конечных вещей из идеального существования в действительное совершается не посредством эманации, но творческого акта» (53, 267).

Говоря о свернутости вещей и боге идеальным образом. Кузанец различает идеальный и действительный мир, причем идеальный мир и бог оказываются идентичными понятиями. Но поскольку идеальный мир признается неразрывной сущностью действительного, а бог — «формой форм», в которой никакое бытие не может быть иным, чем он сам, пантеистическая тенденция не исчезает. Николай пишет, что бог не может отсутствовать в вещах (5, 26). По существу, мир вещей по-прежнему остается абсолютным бытием в конкретной множественности.

Попытка понять развертывание мира из бога дополняется понятием уподобления. Здесь бог называется «Idem Ipsum», «тот же самый», или, тождество с самим собой. «Idem Ipsum» может породить только «Idem Ipsum». Но перед нами мир множества различных вещей. Как понять творение мира, если при этом «тот же самый» остается единым, «тем же самым»? Если «тот же самый» не может быть отождествлен с миром «не тех же самых», различных вещей? Для ответа на этот вопрос Кузанец пользуется понятием уподобления «того же самого» вещам, а вещей — «тому же самому»: «Сотворение мира может быть названо уподоблением абсолютному бытию» (17, 29). Учение об уподоблении по существу является повторением католического учения о причастности вещей богу.

Идея развертывания в XV в. приобретает иной оттенок, отличающий ее от неоплатоновской идеи эманации. Последняя предполагала несовершенство земного бытия как мрака. Николай же, включая в свою систему принцип развертывания, тем самым подчеркивает ценность мира и человека. Мир совершенен, ибо пропитан божественным бытием. Он не таков, как у Фомы, для которого наш мир — «нижний», несовершенный. Мир Кузанца — организм, пронизанный божественной жизнью, в которую включен «второй бог» — человек.

Стремление к сближению небесного и земного мира проявляется и в своеобразной трактовке Николаем одной из новых проблем средневековой философии — проблеме иерархии. Эта проблема связывается им в одно целое с учением о свертывании и развертывании. Католическая трактовка иерархии заключалась в резком разделении иерархических соподчиненных ступеней бытия, что служило одним из теоретических обоснований феодально-кастового разделения общества. «Божественная мудрость, согласно Фоме, - есть причина различия вещей по степени совершенства, причина, — неравенства. Границы ступеней непреодолимы, никто не может выйти за пределы своего рода, полагал Аквинат. Непреодолимы и границы между миром и богом.

Целиком преодолеть средневековые представления об иерархии Кузанец не смог. Типичные для традиционного понимания иерархии положения продолжают оставаться в его трактатах, противореча основным принципам его философии. Каждая вещь, по Кузанцу, обладает определенной степенью совершенства: «в чувственной природе жизнь благороднее, чем в растительной, и еще благороднее в разумной» (20, I, 217),

Однако иерархия ступеней мира, унаследованная философом от схоластической традиции, служит теперь не столько обоснованием идеи противоположности мира небесного и земного, сколько доказательством их родства.

Отдавая дань неоплатоновской традиции, Кузанец различает здесь четыре области единства, которые суть одновременно области бытия: бог, интеллигенции (ангелы), души и тела. Но в отличие от неоплатоников он впервые связывает четыре области в одно целое посредством снятия единства. Первое единство как абсолютное содержит в себе все свернутым образом и все последующие единства развертывает из себя. Для развертывающихся трех единств Кузанец вслед за Псевдо-Дионисием устанавливает закон непрерывности: эти области касаются своих границ таким образом, что высшая сущность низшей области участвует в совершенстве высшей области. В устранении противоположности между миром земным и небесным Кузанец более последователен, нежели Псевдо-Дионисий. Порядок истечения божества сверху вниз отбрасывается Кузанцем. Отвергается и неоплатоновская идея развития вспять. Кузанец последовательно проводит идею взаимосвязи сущего, в том числе небесного и земного мира. Единство (unitas) и «инакость» (alteritas) оказываются взаимосвязанными, причем связь эта носит динамический характер: единство спускается в «инакость», «инакость» поднимается к единству. «Представь себе вселенную и все миры со всем, что в них происходит, образованную из единства и инакости, переходящих друг в друга» (9, 1, XI]. Для пояснения мысли о взаимосвязи, взаимопроникновении высшего и низшего порядков он чертит символическую фигуру: проникновение единства и инакости друг в друга обозначается им как проникновение друг в друга пирамид света и тьмы. Бог — основание пирамиды света, ничто — основание пирамиды тьмы. Характерно, что обе пирамиды на рисунке равны и лежат в одной области. Земной мир Кузанец полагает в середине, в месте пересечения пирамид.

Несмотря на явно неоплатоновский оттенок, эта символическая фигура позволяет Кузанцу прийти к выводу: «Высший мир обладает светом, но не без тьмы, в низшем мире rocподствует тьма, хотя он также не без света» (9, I, XII). Итак, оба мира обладают и светом, и тьмой, различаясь лишь по степени наличия того и другого. Резкое противопоставление того и другого исчезает. Здесь же он подчеркивает важность мысли о взаимопереходах: «Очень важно, что переход из единства в инакость является одновременно переходом иного в единство». В «О предположениях» есть еще одна схема для иллюстрации взаимной связи единства и инакости: в ней «абсолютное единство спускается в духовную бесконечность, последняя – в рассудочную, последняя - в чувственную, которые опять в том же порядке вновь поднимаются к абсолютному единству, так что в абсолютном единстве совпадают конец истечения и начало обратного устремления» (9, II, X). Это является преодолением неоплатоновского «развития вспять» и схоластической неподвижности ступеней бытия. Кроме того, следствием идеи движения мира в двух направлениях (сверху вниз и снизу вверх) является мысль об активности низших областей, не уступающей активности высших областей. Этим Кузанец начинает разрушение воззрения Аристотеля на материю как косное начало, неспособное к проявлению какой бы то ни было активности.

Идея развития от низшего к высшему нередко еще связана с теологическим пониманием явлений природы. «Все в природе содержит в себе самопроизвольное стремление существовать лучше, поскольку это допускают естественные условия» (1, I, I). Не догадка ли это о том, что природе присуща закономерность движения в поступательном направлении?

Смутная догадка о диалектическом движении мира от низшего к высшему появляется и в «Игре шара»: «Сила элементов скрыта в хаосе, в силе развития скрывается чувственная, а в ней — воображающая сила, а в ней — логическая или сила рассудка, в силе рассудка — сила понимания, в силе понимания — духовно видящая, и в духовно видящей — сила сил, т. е. единство» (20, II, 235). Еще отчетливее идея поступательного движения выражена в гносеологии философа, где он приписывает человеку способность бесконечного познавания мира.

Итак, и рассмотрение Кузанцем проблемы иерархии неотделимо от пантеистической тенденции. Мир для него — многообразное, но вместе с тем единое целое. Неподвижная лестница бытия опрокинута; подорвано одно из основных понятий католическо-церковного мировоззрения.

4. НОВАЯ КОСМОЛОГИЯ

4.1 Бесконечность мира во времени и пространстве

Определеннее всего черты нового мировоззрения проявились в учении Кузанца о вселенной, представления о которой в его философии подвергаются самому радикальному пересмотру. Схоластической картине мира, где сотворенный во времени конечный мир ограничен сферой неподвижных звезд, где «перводвигатель» отождествляется с богом христианской религии, Николай Кузанский противопоставляет свое учение о космосе, отвечающее его пантеистическим представлениям о боге и мире.

Идея сотворения мира отсутствовала в античной философии. Мысль о сотворении мира богом, принятая христианством, обосновывалась уже первыми отцами церкви. Августин утверждал, что в мире нет ничего божественного в силу ее творения из ничего. В дальнейшем эта идея сотворения «nihilo»становится господствующей в богословско-философских системах средневековья. Она стала основой христианских представлений о ничтожности и бренности земного мира. Однако целый ряд философов средневековья высказывали идею вечности и несотворенности мира, чаще всего в форме утверждения о «совечности» мира богу. Эти мыслители по существу материалистически решали основной вопрос философии. Ф. Энгельс писал, что в средние века основной вопрос философии на зло церкви принял более острую форму: создан ли мир богом или существует от века?

Вечность и несотворенность мира во времени признавалась немногими философами и осуждалась церковью, среди них были и те философы, в творчестве которых преобладала пантеистическая тенденция. Пантеизм логически связан с идеей совечности мира богу, так как бог и мир в представлении пантеиста максимально сближены.

Кузанский продолжает прогрессивную линию философии эпохи феодализма. Он осмеливается, правда с оговорками, усомниться в истинности библейского учения. И эта осторожность выразилась в обилии богословских рассуждений, в запутанности фраз, в иносказаниях. Доказательства, не выходящие из рамок догмы, неожиданно приводят к смелым и необычным выводам. В сочинении «Об игре шара» он пишет вслед за Августином, что время имело начало в боге. Но что есть бог, как не вечность? Следовательно, мир имел начало в вечности. И вот итог этих рассуждений: «Время, следовательно, называют вечным, ибо оно истекает из вечности, так же и мир вечен, ибо он существует из вечности, не из времени» (20, I, 212). И здесь же: «Ведь мир не имел начала во времени» — «Mundus enim non incocpit in tempore».

Косвенное отрицание христианского представления о сотворении мира из ничего заключено и в учении Кузанца о возможности и действительности, материи и боге. Христианские теологи восприняли аристотелевское учение о материи как возможности в противоположность богу — чистой актуальности (actus purus). Аристотель, однако, был переделан применительно к идеям христианского креационизма: материя, пассивная возможность, утеряла свойство вечности и была превращена ни во что, небытие; она не могла существовать без формы. Некоторые философы средних веков пытались отойти от этой общепринятой точки зрения и приписывали материи актуальное бытие, независимое от формы. Свой вклад в разрушение установившихся христианских взглядов сделали и средневековые мистики, придерживавшиеся, как правило, идей отрицательного богословия. В соответствии с этими идеями мистики приписывали богу свойство небытия, подразумевая тем самым относительность свойств, приписываемых богу и материи: богу приписывается свойство, которым, по учению католической теологии, обладает материя. Идея относительности понятий медленно, но верно разрушает казавшиеся незыблемыми догмы церкви.

Кузанец усугубляет относительность понятий, характеризующих бога и материю: он приписывает богу то свойства бытия, то небытия, то совпадение этих свойств. Бог выступает не только как чистая актуальность, но и как абсолютная возможность (1, II, VIII); в бесконечности абсолюта возможность и действительность совпадают. Мы сталкиваемся здесь с диалектическим развитием учения Аристотеля о возможности и действительности: в бесконечном абсолюте стирается грань между возможностью и действительностью. Материя же характеризуется философом как «ограниченная возможность». Тем самым намечается тенденция к сближению бога и материи — ведь обоим приписывается одно свойство — возможность.

Свои представления о возможности Кузанец развивает в трактате «О бытии-возможности», посвященном рассмотрению абсолюта в качестве «Бытия- возможности»—«Possest». Это своеобразное понятие образовано из двух слои («posse» — мочь и «esse» — быть) и обозначает совпадение противоположностей — возможности и действительности. «Possest» заключает в себе все, что существует: «В самом дело, если не существует возможность бытия, то ничего не существует. А если она существует, то все то, что есть, существует в ней, и за ее пределами нет ничего. Следовательно, все, что произошло, по необходимости, существовало в ней от вечности» (4, 299).

В работе «Об охоте за мудростью» философ различает троякую возможность: возможность творения (posse facere), становления (posse fieri) и ставшую возможность (posse factum), соответственно бог, материя и мир ставших вещей. Кузанец не противопоставляет эти три понятия, хотя различает их. Он приписывает им одно общее свойство: все три понятия — бог, материя и мир, — прежде всего суть возможность. Мысль об однородности всех трех понятий выражена здесь достаточно ясно. Допуская традиционный взгляд на материю как сотворенную богом, Николай, однако, не считает ее ничем. «Бесконечная возможность, или материя» (20, I, 218), «не есть совершенно ничто, ибо ничто не становится из ничего» (20, II, 238). «Материя не уничтожается и не обращается совершенно в ничто» (5, 26).

В «Охоте за мудростью» Кузанец приходит к выводу, что материя (posse fieri) вечна (perpetuum) и никогда не станет ничем (non annihilnbilur) (13,XXXIX), т. е. признает неуничтожимость материи. И другое положение, логически связанное с принципом неуничтожимости материи,— утверждение идеи безначальности материи. Рассматривая соотношение возможности творить, становиться и стать, Кузанец приходит к неожиданному выводу: «как ничто не предшествовало возможности творения, так ничто не предшествовало возможности становления». Обоснование этого положения является богословским и не дает повода для обвинения осторожного кардинала в ереси. Само наличие системы богословских доказательств, предшествующих выводам о неуничтожимости и безначалыюсти материи, убеждает в том, что эти выводы не случайны, ибо доказываются. Вместе с тем это свидетельствует о той свободе, с которой философ обращается с богословским материалом, в котором скрываются иногда отнюдь не ортодоксальные мысли.

Кузанец наряду с понятием «Posse facere» употребляет понятие «Posse» («Возможность»). Оно вытесняет все другие определения абсолюта в «Компендиуме» («Posse Ipsum» — «Сама Возможность»); в последней работе «О вершине созерцания» «Posse» является кратчайшим и вместе с тем всеохватывающим обозначением божественной сущности. В отличие от «Possest» это чистая возможность; теперь Кузанец рассматривает ее как предшествующую бытию-возможности. Он характеризует «Posse» как сущность «чтойность» (quidditas) бытия, жизни и познания: «Возможность есть чтойность и первоначальная сущность всего, в могуществе которой охватывается как то, что есть, так и то, чего нет» (22, 64). Развертывание, с этой точки зрения, есть не что иное, как актуализирование «Posse». Эти рассуждения связаны с пантеизмом: если «Posse» — все, что может существовать, следовательно, она есть также и мир, ибо мир тоже есть то, что может существовать. Кузанец неоднократно подчеркивает появление «Posse» в мире: «Поистине, ее найти легче всего. Какой мальчик или юноша не знает самой возможности, ведь каждый говорит, что он может есть, бегать, или разговаривать» (22, 63). Надо ли доказывать, что божественная возможность здесь предельно приближена к возможности, присущей миру. Кузанец говорит о том, что «все вещи суть не что иное, как обнаружение самой возможности» (22, 72). Бог и мир в основе своей идентичны — вот содержание этих высказываний. Приводимое при этом сравнение подкрепляет этот вывод: бога философ уподобляет свету, мир вещей — цвету, в основе которого лежит свет. Но не обладают ли свет и цвет одной природой?

Итак, в понятии «Posse» содержится идея сущностей общности между богом и миром; утверждение о том, что мир есть проявление бога, может быть понято только в рамках пантеизма и неотделимо от мысли о безначальности и бесконечности времени.

Как и решение проблемы бесконечности мира во времени, принципиальное решение проблемы бесконечности мира в пространстве в эпоху феодализма уже предполагает пантеистическую трактовку природы.

Исходя из теологического положения о том, что «творение было создано наиболее возможно похожим на бога» (1, II, II), Кузанец указывает на черты, роднящие мир с абсолютом. И это черты — не второстепенные, а существенные. Бог представляет собой единство, но мир также един, хотя «его единство ограничено множеством» (1, II, IV). Противоположности совпадают как в боге, так и во вселенной (1, П, IV). Бог является «всем во всем», но и вселенная пребывает во всех вещах (1, II, III). Бога Кузанец называет максимумом, но вселенная тоже получает название максимума, хотя и ограниченного, в отличие or абсолютного максимума. И, наконец, вселенная оказывается подобием бесконечного абсолюта. Тем самым Николай одним из первых философов Возрождения поднимает природу до уровня божества.

В конечном итоге получается, что бог отличается от вселенной лишь тем, что бытие вселенной конкретизируется в вещах, в то время как бог мыслится как абстракция, не имеющая значения в деле познания природы.

Кузанец полагает, что простой абсолютный максимум, единый и актуально бесконечный, скрывающийся в вещах как их сущность, не может быть постигнут сам по себе конечным человеческим умом. Но его можно познать через посредство вселенной. Тем самым Кузанец привлекает внимание современников к изучению многообразной вселенной, обладающей основными свойствами абсолюта. «Бог... пребывает во всех вещах благодаря посредничеству вселенной и мы можем представить, каким образом множественность вещей пребывает и боге, благодаря посредничеству единой вселенной» (1, II, IV).

Отличие бога и вселенной Кузанец видит в том, что бог являет собой «абсолютный максимум», в то время как мир представляется как «ограниченный максимум», «ограниченное единство». Но эту «ограниченность» («contractio») вселенной не следует понимать как наличие предела, границы мира, рассматриваемого как единое целое. Мир является «ограниченным максимумом» потому, что он ограничивается в вещах, в том и этом, потому, что он принимает конкретные очертания, состоит из конечных, «ограниченных» вещей. Мир представляется Кузанцу как конкретизация бесконечного единства, проявление абсолютного единства во множестве и разнообразии. Собственно, это один из аспектов решения философом проблемы генезиса вселенной: проблема происхождения мира решается и посредством учения об ограничении абсолютного максимума. «Сам он (мир), будучи ограниченным, или наглядным, конкретным, воспринимает от абсолютного всё, что он есть, и подражает, насколько может, ибо он—максимум, абсолютному максимуму. То, что нам стало известно из первой книги об абсолютном максимуме, и все то, что ему присуще как абсолютному абсолютным образом и в максимальной степени, мы утверждаем, присуще ограниченным образом и ограниченному максимуму» (1, II , IV).

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8