Философия Л Н Толстого

Философия Л Н Толстого

Реферат по филосифии.

Тема: «Философия Л. Н. Толстого».

Содержание

ВВЕДЕНИЕ

ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ ТОЛСТОГО

ЧТО СКРЫТО ЗА ВОПРОСОМ О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ?

БОГ, СВОБОДА, ДОБРО

ПЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ ХРИСТИАНСТВА

НЕПРОТИВЛЕНИЕ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ ЗАКОНА ЛЮБВИ

НЕПРОТИВЛЕНИЕ ЕСТЬ ЗАКОН

ПОЧЕМУ ЛЮДИ ДЕРЖАТСЯ ЗА СТАРОЕ?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Введение

С точки зрения русского писателя и мыслителя Л. Н. Толстого (1828–1910)

драматизм человеческого бытия состоит в противоречии между неотвратимостью

смерти и присущей человеку жаждой бессмертия. Воплощением этого

противоречия является вопрос о смысле жизни – вопрос, который можно

выразить так: “Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы

неизбежно предстоящей мне смертью?”* Пpимечание: * Здесь и далее кавычками

будут выделяться ссылки на Л. Н. Толстого.. Толстой считает, что жизнь

человека наполняется смыслом в той мере, в какой он подчиняет ее исполнению

воли Бога, а воля Бога дана нам как закон любви, противостоящий закону

насилия. Закон любви полней и точней всего развернут в заповедях Христа.

Чтобы спасти себя, свою душу, чтобы придать жизни смысл человек должен

перестать делать зло, совершать насилие, перестать раз и навсегда и прежде

всего тогда, когда он сам становится объектом зла и насилия. Не отвечать

злом на зло, не противиться злу насилием – такова основа жизнеучения Льва

Николаевича Толстого.

Религии и теме непротивления в той или иной форме посвящено все творчество

Толстого после 1878 года. Соответствующие произведения можно подразделить

на четыре цикла: исповедальный – “

Исповедь” (1879–1881), “В чем моя вера?”(1884); теоретический – “Что такое

религия и в чем сущность ее?

” (1884), “Царство Божие внутри вас” (1890–1893), “Закон насилия и закон

любви” (1908); публицистический – “Не убий” (1900), “Не могу молчать”

(1908); художественный – “Смерть Ивана Ильича” (1886), “Крейцерова соната”

(1887–1879), “Воскресение” (1889–1899), “Отец Сергий” (1898).

Второе рождение Толстого

Сознательная жизнь Толстого – если считать, что она началась с 18 лет –

подразделяется на две равные половины по 32 года, из которых вторая

отличается от первой как день от ночи. Речь идет об изменении, которое

является одновременно духовным просветлением – о радикальной смене

нравственных основ жизни. В сочинении “В чем моя вера?” Толстой пишет: “То,

что прежде казалось мне хорошо, показалось дурно, и то, что прежде казалось

дурно, показалось хорошо. Со мной случилось то, что случается с человеком,

который вышел за делом и вдруг дорогой решил, что дело это ему совсем не

нужно, – и повернул домой. И все, что было справа, – стало слева, и все,

что было слева, – стало справа”.

Первая половина жизни Льва Толстого, по всем общепринятым критериям,

сложилась очень удачно, счастливо. Граф по рождению, он получил хорошее

воспитание и богатое наследство. В жизнь он вступил как типичный

представитель высшей знати. У него была буйная разгульная молодость. В

1851–1854 годах служил на Кавказе, в 1854–1855 годах участвовал в обороне

Севастополя. Однако его основным занятием стала писательская деятельность.

Хотя повести и рассказы приносили славу Толстому, а большие гонорары

укрепляли состояние, тем не менее его писательская вера стала подрываться.

Он увидел, что писатели играют не свою собственную роль: они учат, не зная,

чему учить, и непрерывно спорят между собой о том, чья правда выше, в труде

своем они движимы корыстными мотивами в большей мере, чем обычные люди, не

претендующие на роль наставников общества. Не отказавшись от писательства,

он оставил писательскую среду и после полугодового заграничного путешествия

(1857) занялся педагогической деятельностью среди крестьян (1858–1863). В

течение года (1861–1862) служил мировым посредником в спорах между

крестьянами и помещиками. Ничто не приносило Толстому полного

удовлетворения. Разочарования, которые сопровождали каждую его

деятельность, стали источником нарастающего внутреннего смятения, от

которого ничто не могло спасти. Нараставший духовный кризис привел к

резкому и необратимому перевороту в мировоззренческих взглядах Толстого.

Этот переворот явился началом второй половины жизни.

Вторая половина сознательной жизни Л. Н. Толстого явилась отрицанием

первой. Он пришел к выводу, что он, как и большинство людей, жил жизнью,

лишенной смысла – жил для себя. Все, что он ценил – удовольствия, слава,

богатство, – подвержено тлену и забвению. “Я, – пишет Толстой, – как будто

жил-жил, шел-шел и пришел к пропасти и ясно увидал, что впереди ничего нет,

кроме погибели”. Ложными являются не те или иные шаги в жизни, а само ее

направление, та вера, точнее безверие, которое лежит в ее основании. А что

же не ложь, что не суета? Ответ на этот вопрос Толстой нашел в учении

Христа. Оно учит, что человек должен служить тому, кто послал его в этот

мир – Богу и в своих простых заповедях показывает, как это делать.

Толстой пробудился к новой жизни. Сердцем, умом и волей он принял программу

Христа и посвятил свои силы целиком тому, чтобы следовать ей, обосновывать

и проповедовать ее.

Вопрос о том, чем была обусловлена столь резкая перемена жизнеустоев Л. Н.

Толстого не имеет удовлетворительного объяснения однако некоторые

предположения можно сделать на основе его произведений.

Духовное обновление личности является одной из центральных тем последнего

романа Толстого “

Воскресение” (1899), написанного им в период, когда он вполне стал

христианином и непротивленцем. Главный герой князь Нехлюдов оказывается

присяжным по делу девушки, обвиняемой в убийстве, в которой он узнает

Катюшу Маслову – соблазненную им некогда и брошенную горничную своих

тетушек. Этот факт перевернул жизнь Нехлюдова. Он увидел свою личную вину в

падении Катюши Масловой и вину своего класса в падении миллионов таких

Катюш. “Бог, живший в нем, проснулся в его сознании”, и Нехлюдов обрел ту

точку обзора, которая позволила по-новому взглянуть на жизнь свою и

окружающих и выявить ее полную внутреннюю фальшь. Потрясённый Нехлюдов

порвал со своей средой и поехал вслед за Масловой на каторгу.

Скачкообразное превращение Нехлюдова из барина, легкомысленного прожигателя

жизни в искреннего христианина началось в форме глубокого раскаяния,

пробудившейся совести и сопровождалось напряженной умственной работой.

Кроме того, в личности Нехлюдова Толстой выделяет по крайней мере две

предпосылки, благоприятствовавшие такому преображению, – острый, пытливый

ум, чутко фиксировавший ложь и лицемерие в человеческих отношениях, а также

ярко выраженная склонность к переменам. Второе особенно важно: “Каждый

человек носит в себе зачатки всех людских свойств и иногда проявляет одни,

иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между

тем одним и самим собою. У некоторых людей эти перемены бывают особенно

резки. И к таким людям принадлежал Нехлюдов”.

Если перенести толстовский анализ духовной революции Нехлюдова на самого

Толстого, то видно много схожего. Толстому также в высшей степени была

свойственна склонность к резким переменам, он пробовал себя на разных

поприщах. На опыте собственной жизни он испытал все основные мотивы,

связанные с мирскими представлениями о счастье, и пришел к выводу, что они

не приносят успокоения души. Именно эта полнота опыта, не оставлявшая

иллюзий, будто что-то новое может придать жизни смысл, стала важной

предпосылкой духовного переворота.

Чтобы жизненный выбор получил достойный статус, в глазах Толстого он должен

был оправдаться перед разумом. При таком постоянном бодрствовании разума

мало оставалось лазеек для обмана и самообмана, прикрывавших изначальную

безнравственность, бесчеловечность так называемых цивилизованных форм

жизни. В их разоблачении Толстой был беспощаден.

Есть аналогия с нехлюдовской моделью и в том, как протекал духовный кризис

Толстого. Он начался с непроизвольных внутренних реакций,

свидетельствовавших о неполадках в строе жизни, “со мною, – пишет Толстой,

– стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты

сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что

мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал

жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще

и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда

одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а потом?”.

Также внешним толчком к духовному преображению Толстого мог послужить 50-

летний рубеж жизни. 50-летие – особый возраст в жизни каждого человека,

напоминание, что жизнь имеет конец. И Толстому оно напоминало о том же

самом. Проблема смерти волновала Толстого и раньше. Толстого смерть, в

особенности смерть в форме законных убийств, всегда ставила в тупик. В 1866

году он безуспешно защищал в суде солдата, ударившего командира и

обреченного на смертный приговор. Особенно сильно подействовали на Толстого

смертная казнь гильотиной, которую он наблюдал в Париже в 1857 году, а

позже – смерть любимого старшего брата Николая в 37-летнем возрасте в 1860

году. Толстой давно стал задумываться над общим смыслом жизни, соотношении

жизни и смерти. Однако раньше это была боковая тема, теперь она стала

основной, теперь уже смерть воспринималась как скорый и неизбежный конец.

Встав перед необходимостью выяснить личное отношение к смерти, Толстой

обнаружил, что его жизнь, его ценности не выдерживают проверки смертью. “Я

не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей

жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого в самом начале.

Все это так давно всем известно. Не нынче завтра придут болезни, смерть (и

приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме

смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся – раньше,

позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать?”. Эти слова Толстого

из “Исповеди” раскрывают и природу, и непосредственный источник его

духовного недуга, который можно было бы обозначить как панику перед

смертью. Он ясно понял, что только такая жизнь может считаться осмысленной,

которая способна утверждать себя перед лицом неизбежной смерти, выдержать

проверку вопросом: “Из чего же хлопотать, ради чего вообще жить, если все

будет поглощено смертью?”. Толстой поставил перед собой цель – найти то,

что не подвластно смерти.

Что скрыто за вопросом о смысле жизни?

По мнению Толстого человек находится в разногласии, разладе с самим собой.

В нем как бы живут два человека – внутренний и внешний, из которых первый

недоволен тем, что делает второй, а второй не делает того, чего хочет

первый. Эта противоречивость, саморазорванность обнаруживается в разных

людях с разной степенью остроты, но она присуща им всем. Противоречивый в

себе, раздираемый взаимно отрицающими стремлениями, человек обречен на то,

чтобы страдать, быть недовольным собой. Человек постоянно стремится

преодолеть себя, стать другим.

Однако мало сказать, что человеку свойственно страдать и быть недовольным.

Человек сверх того еще знает, что он страдает, и недоволен собой, он не

приемлет своего страдательного положения. Его недовольство и страдания

удваиваются: к самим страданиям и недовольству добавляется сознание того,

что это плохо. Человек не просто стремится стать другим, устранить все, что

порождает страдания и чувство недовольства; он стремится стать свободным от

страданий. Человек не просто живет, он хочет еще, чтобы его жизнь имела

смысл.

Осуществление своих желаний люди связывают с цивилизацией, изменением

внешних форм жизни, природной и социальной среды. Предполагается, что

человек может освободиться от страдательного положения с помощью науки,

искусств, роста экономики, развития техники, создания уютного быта и т. д.

Такой ход мыслей, по преимуществу свойственный привилегированным и

образованным слоям общества, заимствовал Л. Н. Толстой и руководствовался

им в течение первой половины своей сознательной жизни. Однако как раз

личный опыт и наблюдения над людьми своего круга убедили его в том, что

этот путь является ложным. Чем выше поднимается человек в своих мирских

занятиях и увлечениях, чем несметней богатства, глубже познания, тем

сильнее душевное беспокойство, недовольство и страдания, от которых он в

этих своих занятиях хотел освободиться. Можно подумать, что если активность

и прогресс умножают страдания, то бездеятельность будет способствовать их

уменьшению. Такое предположение неверно. Причиной страданий является не сам

по себе прогресс, а ожидания, которые с ним связываются, та совершенно

неоправданная надежда, будто увеличением скорости поездов, повышением

урожайности полей можно добиться чего-то еще сверх того, что человек будет

быстрее передвигаться и лучше питаться. С этой точки зрения нет большой

разницы, делается ли акцент на активность и прогресс или бездеятельность.

Ошибочной является сама установка придать человеческой жизни смысл путем

изменения ее внешних форм. Эта установка исходит из убеждения, что

внутренний человек зависит от внешнего, что состояние души и сознания

человека является следствием его положения в мире и среди людей. Но если бы

это было так, то между ними с самого начала не возникло бы конфликта.

Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они означают:

материальный и культурный прогресс. Они не затрагивают страданий души.

Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в том, что прогресс

обессмысливается, если рассматривать его в перспективе смерти человека. К

чему деньги, власть и т. п., к чему вообще стараться, чего-то добиваться,

если все неизбежно оканчивается смертью и забвением. “Можно жить только,

покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это –

только обман, и глупый обман!”. Трагизм человеческого бытия, по мнению

Толстого, хорошо передает восточная (древнеиндийская) басня про путника,

застигнутого в степи разъяренным зверем. “Спасаясь от зверя, путник

вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона,

разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы

не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца,

чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветки растущего в

расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и

он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон

ждущей его, но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и

видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину

куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам собой обломится и

оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и знает, что

он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на

листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их”. Белая и черная

мышь, день и ночь, неминуемо ведут человека к смерти – и не вообще

человека, а каждого из нас, и не где-то и когда-то, а здесь и теперь, “и

это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда”. И

ничто от этого не спасет – ни огромные богатства, ни изысканный вкус, ни

обширные знания.

Вывод о бессмысленности жизни, к которому как будто бы подводит опыт и

который подтверждается философской мудростью, является с точки зрения

Толстого явно противоречивым логически, чтобы можно было с ним согласиться.

Как может разум обосновать бессмысленность жизни, если он сам является

порождением жизни? У него нет оснований для такого обоснования. Поэтому в

самом утверждении, о бессмысленности жизни содержится его собственное

опровержение: человек, который пришел к такому выводу, должен был бы прежде

всего свести свои собственные счеты с жизнью, и тогда он не мог бы

рассуждать о ее бессмысленности, если же он рассуждает о бессмысленности

жизни и тем самым продолжает жить жизнью, которая хуже смерти, значит, в

действительности она не такая бессмысленная и плохая, как об этом

говорится. Далее, вывод о бессмысленности жизни означает, что человек

способен ставить цели, которые не может осуществить, и формулировать

вопросы, на которые не может ответить. Но разве эти цели и вопросы ставятся

не тем же самым человеком? И если у него нет сил реализовать их, то откуда

у него взялись силы поставить их? Не менее убедительно возражение Толстого:

если жизнь бессмысленна, то как же жили и живут миллионы и миллионы людей,

все человечество? И раз они живут, радуются жизни и продолжают жить,

значит, они находят в ней какой-то важный смысл? Какой?

Не удовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Л. Н.

Толстой обратился к духовному опыту простых людей, живущих собственным

трудом, опыту народа.

Простые люди хорошо знакомы с вопросом о смысле жизни, в котором для них

нет никакой трудности, никакой загадки. Они знают, что надо жить по закону

божьему и жить так, чтобы не погубить свою душу. Они знают о своем

материальном ничтожестве, но оно их не пугает, ибо остается душа, связанная

с Богом. Малообразованность этих людей, отсутствие у них философских и

научных познаний не препятствует пониманию истины жизни, скорее наоборот,

помогает. Странным образом оказалось, что невежественные, полные

предрассудков крестьяне сознают всю глубину вопроса о смысле жизни, они

понимают, что их спрашивают о вечном, неумирающем значении их жизни и о

том, не боятся ли они предстоящей смерти.

Вслушиваясь в слова простых людей, вглядываясь в их жизнь, Толстой пришел к

заключению, что их устами глаголет истина. Они поняли вопрос о смысле жизни

глубже, точнее, чем все величайшие мыслители и философы.

Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении конечного и бесконечного в

ней, то есть о том, имеет ли конечная жизнь вечное, неуничтожимое значение

и если да, то в чем оно состоит? Есть ли в ней что-либо бессмертное? Если

бы конечная жизнь человека заключала свой смысл в себе, то не было бы

самого этого вопроса. “Для решения этого вопроса одинаково недостаточно

приравнивать конечное к конечному и бесконечное к бесконечному”, надо

выявить отношение одного к другому. Следовательно, вопрос о смысле жизни

шире охвата логического знания, он требует выхода за рамки той области,

которая подвластна разуму. “Нельзя было искать в разумном знании ответа на

мой вопрос

”, – пишет Толстой. Приходилось признать, что “у всего живущего

человечества есть еще какое-то другое знание, неразумное – вера, дающая

возможность жить”.

Наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно

осмысленное отношение к собственной жизни при ясном понимании ее

ничтожности, и правильно понятая логика самого вопроса о смысле жизни

подводят Толстого к одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле

жизни есть вопрос веры, а не знания. В философии Толстого понятие веры

имеет особое содержание, не совпадающее с традиционным. Это – не

осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. “Вера есть сознание

человеком такого своего положения в мире, которое обязывает его к известным

поступкам”. “Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие

которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни”. Из

этих определений становится понятным, что для Толстого жизнь, имеющая

смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

Понятие веры в толстовском понимании совершенно не связано с непостижимыми

тайнами, неправдоподобно чудесными, превращениями и иными предрассудками.

Более того, оно вовсе не означает, будто человеческое познание имеет какой-

либо иной инструментарий, помимо разума, основанного на опыте и

подчиненного строгим законам логики. Характеризуя особенность знания веры,

Толстой пишет: “Я не буду искать объяснения всего. Я знаю, что объяснение

всего должно скрываться, как начало всего, в бесконечности. Но я хочу

понять так, чтобы быть приведенным к неизбежно-необъяснимому, я хочу, чтобы

все то, что необъяснимо, было таково не потому, что требования моего ума

неправильны (они правильны, и вне их я ничего понять не могу), но потому,

что я вижу пределы своего ума. Я хочу понять так, чтобы всякое необъяснимое

положение представлялось мне как необходимость разума же, а не как

обязательство поверить”. Толстой не признавал бездоказательного знания. Он

не принимал ничего на веру, кроме самой веры. Вера как сила жизни выходит

за пределы компетенции разума. В этом смысле понятие веры есть проявление

честности разума, который не хочет брать на себя больше того, что может.

Из такого понимания веры вытекает, что за вопросом о смысле жизни скрыто

сомнение и смятение. Смысл жизни становится вопросом тогда, когда жизнь

лишается смысла. “Я понял, – пишет Толстой, – что для того, чтобы понять

смысл жизни, надо прежде всего, чтобы жизнь была не бессмысленна и зла, а

потом уже – разум для того, чтобы понять ее”. Растерянное вопрошание о том,

ради чего жить, – верный признак того, что жизнь является неправильной. Из

произведений написанных Толстым вытекает один-единственный вывод: смысл

жизни не может заключаться в том, что умирает вместе со смертью человека.

Это значит: он не может заключаться в жизни для себя, как и в жизни для

других людей, ибо и они умирают, как и в жизни для человечества, ибо и оно

не вечно. “Жизнь для себя не может иметь никакого смысла... Чтобы жить

разумно, надо жить так, чтобы смерть не могла разрушить жизни”.

Бог, свобода, добро

То бесконечное, бессмертное начало, в сопряжении с которым жизнь только и

обретает смысл, называется Богом. И ничего другого о Боге с достоверностью

утверждать нельзя. Разум может знать, что существует Бог, но он не может

постичь самого Бога (поэтому Толстой решительно отвергал церковные суждения

о Боге, о триединстве Бога, творении им мира в шесть дней, легенды об

ангелах и дьяволах, грехопадении человека, непорочном зачатии и т. п.,

считая все это грубыми предрассудками). Любое содержательное утверждение о

Боге, даже такое, что Бог един, противоречит самому себе, ибо понятие Бога

по определению означает то, чего нельзя определить. Для Толстого понятие

Бога было человеческим понятием, которое выражает то, что мы, люди, можем

чувствовать и знать о Боге, но никак не то, что Бог думает о людях и мире.

В нем, в этом понятии, как его понимает Толстой, не было ничего

таинственного, кроме того, что оно обозначает таинственное основание жизни

и познания. Бог – причина познания, но никак не его предмет. “Так как

понятие Бога не может быть иное, как понятие начала всего того, что познает

разум, то очевидно, что Бог, как начало всего, не может быть постижим для

разума. Только идя по пути разумного мышления, на крайнем пределе разума

Страницы: 1, 2