Философские проблемы войны

За тысячи лет до Рождества Христова приемы психологического воздействия

использовались в религиозно-мистических и политических целях. Так, в

папирусе Эберса рассказывается о простейших способах гипнотизации для

повышения влияния жрецов на народ. Весьма правдоподобно описывает Болеслав

Прус в книге «Фараон» приемы воздействия с политическими целями жреца и

кудесника Бероэса на молодого фараона. Но молодой Рамсес оказался

маловнушаемым и не обнаружил связи между тем, что Бероэс умеет подниматься

в воздух и тем, что Египет должен отдать Финикию Ассирии. Этот эпизод

интересен тем, что в нем содержится один из ключевых элементов

психологической войны: Для повышения эффективности психологического

воздействия вначале нужно разрушить антисуггестивный барьер и повысить

внушаемость человека или толпы. С древнейших времен и до сегодняшнего дня

для этих целей используются фокусники и болтуны различных жанров, которые

предстают перед людьми под личиной звездочетов, астрологов, предсказателей,

целителей, гипнотизеров, знахарей, прорицателей, тибетских лам и

рассказчиков анекдотов. Вначале они убеждают толпу в своих

сверхъестественных дарованиях, а затем приступают к политическому и

экономическому оболваниванию. Прекрасным примером этого служат современные

трасты, концерны, фонды, которые обобрали население постсоветских

государств, используя феномен внушаемости. Религия и религиозные деятели

всегда были на острие психологической борьбы. Определенным этапом в

развитии форм психологической войны стало возникновение и развитие

дипломатии в современном ее виде. Сегодня дипломатические представительства

в подавляющем большинстве случаев являются придатком спецслужб и

политических кланов, посредством которых соперничающие государства ведут

между собой психологическую войну.

Новые формы войны стали появляться с развитием письменности. Появилась

возможность распространения неперсонифицированной информации. Ранее, когда

информация распространялась из уст в уста, почти всегда можно было

установить ее источник. Появление письменности затруднило поиск анонимных

авторов. Из истории хорошо известно, насколько сильное воздействие на толпу

оказывали т.н. предметные грамоты, которые подбрасывались в нужном месте и

в нужное время. Через них организовывались массовые акции неповиновения,

бунты, сводились счеты с соперниками. Появление печатного слова поставило

службу дезинформации на индустриальную основу.

Новые горизонты ведения психологической войны открыло радио, которое стало

неотъемлемой частью среды обитания человека. Его удельный вес в

информационном пространстве превзошел прессу. В процессе усовершенствования

приемов психологического воздействия оно стало практически полностью

служить формированию общественного сознания и его управлению. Значительную

роль в этом сыграл феномен анонимности радиоинформации и трудности в ее

архивной обработке. Если газеты и книги можно хранить, перечитывать,

сравнивать, изучать фамилии, псевдонимы, прошлый опыт авторов, видеть

издателя, определять его принадлежность, то радиоинформация гораздо труднее

поддается такому анализу, а для обычного гражданина это совсем трудная

задача. Изобретение телевидения и его распространение по миру привело к

стремительному росту возможностей манипулирования сознанием людей. В связи

с этим естественным образом возник вопрос контроля эфирного пространства.

Сегодня это одна из важнейших задач любого правящего режима. На это идут

колоссальные материальные и интеллектуальные ресурсы.

Решающее значение для успеха психологической войны имеет атомизация

общества, недопущение консолидации государств или политических групп,

организация постоянного противостояния и «войны всех против всех». Для

этого необходимо разукрупнение стран-противников, создание карликовых

государств с марионеточными правительствами, которые осуществляют роль

надсмотрщика над своим народом ради благополучия господина, развернув армию

штыками внутрь.

По этой причине наибольшему давлению всегда подвергаются крупные мощные

государства с целью их развала. При этом важное значение имеет формирование

в противостоящих странах мощной «пятой колонны». Она может действовать под

видом борцов за права человека, за чистоту окружающей среды, за равноправие

мужчин, женщин и животных и т.д. Главной их задачей является дестабилизация

обстановки в государстве.

О мощи средств психологической войны свидетельствует тот факт, что в конце

ХХ века удалось разрушить, прежде всего невоенными методами, все три

славянских силовых центра: СССР, Чехословакию, Югославию.

4. Воин – или проблема Человека в войне.

Начиная эту часть реферата я хотел бы прояснить её проблемное поле и

задачи. Так как война понимаемая как историческое событие в той или иной

форме охватывает все общество ( народ, нацию и т.п.) то возникает широкое

проблемное поле для анализа «места и роли» индивида, точнее спектра

социальных ролей индивида в войне. Например, проблема домохозяйки /учителя

, главы государства, мясника, водителя , …./ в войне. Преодолеть эту

методологическую проблему можно если допустить что война, случившись, делит

общество на причастных к боевым действиям и непричастных к ним: воинов

(военных) и «некамбанатов» - мирных жителей. Психологические механизмы

формирования сообществ (общностей) и история их существования убедительно

свидетельствуют о том что войны случаются довольно часто и поэтому

ожидаемы.Следовательно в структуре человеческого общества , особенно в

такой его форме как государство, и в «мирное» и в «военное» время

сохраняется деление на причастных - военных и непричастных - мирных

(правильно, наверное, называть их «не-военными») членов. Основной задачей

причастных таким образом становиться убийство представителей одного с ними

биологического вида но «чужих» в плане территории, культуры, племени, расы,

политического строя и т.д. Проблема того как это убийство, акт приравненный

к работе, возможно является задачей для рассмотрения в данной части.

4.1 Furor: герой и его безумие

Общепринятой дефиниции «человеческого» нет. Однако существует негласная

практика использования дефиниций «по умолчанию». «Если не заявлено иное»,

то будем считать вот это — тем-то, а то — тем-то, ко всеобщему

удовольствию. Такой «дефиницией по умолчанию» является, среди всего

прочего, известнейшее аристотелевское суждение о человеке как о zoon

politikon, «общественном животном». Оно возбуждает наименьшее

неудовольствие: каждый признает, что «нечто важное» оно ухватывает.

В начале «Политики» Аристотель пишет следующее: «Что человек есть существо

общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные

животные, ясно из следующего: природа, согласно нашему утверждению, ничего

не делает напрасно; между тем один только человек из всех живых существ

одарен речью. Голос выражает печаль и радость, поэтому он свойствен и

остальным живым существам... Но речь способна выражать и то, что полезно и

что вредно, равно как и то, что справедливо и что несправедливо. Это

свойство людей отличает их от остальных живых существ: только человек

способен к восприятию таких понятий, как добро и зло, справедливость и

несправедливость и т. п.»[7]

Однако в том же самом аристотелевском тексте содержатся тревожащие

рассуждения о том, как относиться к тем, «кто в силу своей природы, а не

вследствие случайных обстоятельств живет вне государства» (читай —

общества). Оказывается, «недоразвитое в нравственном смысле существо, либо

сверхчеловек... Такой человек по своей природе только и жаждет войны;

сравнить его можно с изолированной пешкой на игральной доске... А тот, кто

не способен вступить в общение или, считая себя существом самодовлеющим, не

чувствует потребности ни в чем, уже не составляет элемента государства,

становясь либо животным, либо божеством». Более того, «человек, живущий вне

закона и права— наихудший из всех, ибо несправедливость, владеющая оружием,

тяжелее всего; природа же дала человеку в руки оружие — умственную и

нравственную силу, а ими вполне можно пользоваться в обратную сторону»[8]

Определение «человеческого» предполагает и определение «нечеловеческого».

Это «нечеловеческое» жестко завязано на человеческие же способности, но

употребляемые неким недолжным образом: «умственную и нравственную силу»

можно, оказывается, повернуть в обратную сторону.

Обратим внимание, как точно Аристотель — невольно, но точно — определяет

суть того, что мы называем «оружием». Понятно, что дубинка, маузер, или

атомная бомба, есть прежде всего порождения ума. Единственным естественным

оружием человека является именно что «умственная и нравственная сила».

Умственная сила способна найти человеческим орудиям труда новое применение.

Не случайно, практически все инструменты войны имели аналоги в мирной

жизни. «Боевой топор» - это именно что топор, используемый как оружие. Еще

важнее то, что и «нравственная сила», «добродетель», используемая неким

«обратным способом», может стать опасной. Если ум снабжает убийцу орудиями,

то «нравственная сила» вооружает его принципами, идеями, поводами к

убийству.

А тот, кто способен это сделать — «безнравственное существо или

сверхчеловек; либо животное, либо божество».

По сути дела, Аристотель говорит о герое — причем так, как его понимала

античная традиция. Герой, как правило, угрюм, опасен, живет вдали от людей

— или же люди сторонятся его. Он с избытком наделен силой и храбростью,

точнее говоря — «божественным неистовством», умением впадать в особое

состояние, сходное с безумием. В этом состоянии — греки называли его menos

— герой и совершает свои подвиги. Впрочем, герой все время рискует впасть,

подобно Гераклу, в «окончательное безумие». Прочие герои в этом отношении

немногим уступали Гераклу: сочетание силы, «божественного неистовства» и

постоянно подстерегающая опасность сойти с ума — это обычный, типовой

набор, с которым очередной воитель выступает в поход против всего мира.

Это особое «неистовство», впрочем, знакомо не только грекам. Римляне

называли то же самое чувство furor — первонально обозначавшее «жар»,

«пылкость», «приступом накатывающую отвагу», а попросту говоря — воинское

бешенство. Считалось, что римские воины могли впадать в furor, пересекая

границу померия — священной черты, окружающей Город, символическую границу

«своего» общества. Но точно то же самое означало и древнегерманское wut —

«неистовство» (от этого слова производится имя Вотана), и севернорейнское

odhr — «бешеное исступление» (от которого имя Одина).

Furor герою необходим для того, чтобы вывести его за пределы «слишком

человеческого» в способности убивать себе подобных. А слишком человеческое

состоит в том, что человек не может убить человека, точнее — ему это очень

сложно сделать, убийство оказывается делом глубоко противоестественным с

«естественной», биологической, точки зрения

4.2 Человек как добыча

Если обратиться к биологии, то самым странным из всех человеческих свойств

является человеческая способность систематически убивать других людей. Речь

идет не об убийстве соперников — за еду, самку, статус в племени. С этой

точки зрения, люди ничем не отличаются от других животных. Более того,

«мир» в зверином царстве является скорее исключением, чем правилом. Однако

волки не охотятся на волков. Опять же, имеется в виду не «выяснение

отношений между собой» (сколь угодно кровавое), а именно охота. Волчья стая

может воспринимать другую волчью стаю как соперников, но не как добычу.

Охота на «таких же, как я» выходит за рамки биологического здравого смысла.

Ни одно живое существо не может систематически питаться особями своего же

вида — по тем же причинам, по которым ни одно живое существо не может

питаться собственным мясом. Энергия в замкнутую систему должна поступать

извне, а биологический вид — замкнутая система. Соответствующим попыткам

отдельных малосознательных существ (и тем более — коллективов) полакомиться

братьями по крови препятствуют многочисленные — и практически непреодолимые

— биологические ограничения.

Человек является единственным исключением из этого правила. Люди способны

охотиться на других людей, рассматривать их как свою добычу. Люди всеядны,

причем их возможности поглощать разнообразную пищу выходят далеко за

пределы, отведенные биологией: человек способен обрабатывать «неподходящую»

для него еду. Первым «обрабатываемым материалом» был не камень, не кость, и

не глина, а «неположенное» человеку природой мясо животных. И эта

способность рассматривать абсолютно все живое как свою потенциальную добычу

не могла не привести к тому, что люди смогли посмотреть с этой же точки

зрения и на самих себя, «отнестись к себе как к предмету»[9]

Это, конечно, не означает, что жертву нужно непременно убивать и есть.

История вида homo есть история использования человека человеком — в

качестве источника белков, как жертвы разбоя, потом как раба, потом как

объекта эксплуатации, со временем становящейся все более и более

изощренной. Но все это основывается на способности людей охотиться на себе

подобных.

Можно сказать, что человек стал человеком не тогда, когда увидел в ближнем

«своего», «такого же, как он сам» (на это-то как раз способны «и мышонок, и

лягушка»), или «соперника и конкурента» (что тоже не выходит за рамки

обычных внутривидовых отношений) — а тогда, когда увидел в ближнем именно

не-человека, абсолютно чужого, потенциальную жертву.

4.3 Furor как технология

Как возможно убийство?

Всякий, кто хоть раз принимал участие в обыкновенной драке, знает, что

убить человека — то есть нанести ему «повреждения, несовместимые с жизнью»—

не так уж и сложно, но очень трудно это сделать сознательно. Например,

практически невозможно заставить себя ткнуть пальцем в глаз противнику:

«все нутро» сопротивляется этому. Между тем удар костяшкой среднего пальца

в глазницу — один из самых простых и самых действенных приемов самозащиты.

Очень трудно задушить противника, даже если удалось добраться до горла:

первые же признаки агонии заставляют разжать пальцы. И, во всяком случае,

сильнейшим переживанием является совершившееся убийство. Сам вид трупа —

неподвижного, безопасного, уже не способного ничем повредить — может

заставить убийцу (вольного или невольного) впасть в тяжелейшую депрессию.

Нам кажется, что подобные переживания — признак нашей «изнеженности и

цивилизованности». На самом деле — это работа биологических запретов.

Древним людям было не проще, чем нам, переступить порог «убийства ближнего»

— именно потому, что они были ближе к своей биологической основе.

Существуют пути, позволяющие обойти «биологическую защиту вида». Природа

предусмотрела механизм для временного снятия этой защиты. Он работает

только в очень редких ситуациях — например, в момент схватки «не на жизнь,

а на смерть». В таком случае, однако, исчезают и многие другие

биологические защитные механизмы — притупляется боль, умолкает инстинкт

самосохранения. Способность убить «такого же, как я» дается только вместе с

готовностью умереть[10]. Это и есть биологическая основа того, что мы

обозначили как furor: «исступление», «выход из себя», «готовность к

смерти».

Этот механизм можно запустить двумя способами. Первый — естественный:

поставить себя в ситуацию, когда furor «вскипит в крови» сам собой. Отсюда

— богатейшая культура оскорбления, вырабатываемая в соответствующих

сообществах. Оскорбление врага — особенно публичное, брошенное ему в лицо —

предназначается не столько для подавления психики оскорбляемого, сколько

для разжигания ярости оскорбителя. При этом молчание, «проглатывание»

оскорбления биологически эквивалентно принятию «позы подчинения» в

поединке, а ответ на него разжигает в оскорбляющем furor. Отсюда —

изощренная, иногда многочасовая перебранка противников перед началом

схватки.

Можно использовать обходные пути — разжечь в себе furor искусственно.

Простейшим — и хорошо исследованным — средством для этого является особый

вид отравления: опьянение. Практически все известные нам от древних времен

психоактивные вещества (и прежде всего алкоголь) имеют основной целью

именно специфическое помутнение сознания, цель которого — разжигание

агрессивности, впадение в ярость, включение furor’a.

Все эти способы, однако, несовершенны, поскольку предполагают, что

происходит противоборство, т. е. жертва загнана в угол и вынуждена принять

бой. Но охота на скрывающуюся, прячущуюся, убегающую жертву (и, тем более

война — как методичное убиение себе подобных) требует совсем другого

настроя. Она требует, прежде всего, хладнокровия.

4.4 Рождение абстрактного мышления из духа армейской дисциплины

Одним из самых известных «философов милитаризма» является Гегель. Его

рассуждения о «сословии храбрости» (так он называл военных), созерцание из

йенского окна въезжающего в город Наполеона (его он назвал «мировым духом»

), и уж тем более — знаменитая «диалектика раба и господина» — составили

ему прочную репутацию знатока вопроса. Мы намерены говорить о гегелевском

милитаризме, обратившись совсем не к тем текстам, которые немедленно

приходят на ум. Немецкому мыслителю принадлежит короткое, бойко написанное

эссе на тему форм мышления. Называется оно «Кто мыслит абстрактно?»[11]

(«Wer denkt abstrakt?») и обычно цитируется в качестве образчика так

называемого «философского юмора». Хотя ничего смешного в этом тексте нет.

Гегель не определяет понятия абстрактного мышления. «Мы находимся в

приличном обществе, где принято считать, что каждый из присутствующих точно

знает, что такое «мышление» и что такое «абстрактное», — легко обходит он

тему. — Стало быть, остается лишь выяснить, кто мыслит абстрактно. Дальше

публике предъявляется парадокс: «Кто мыслит абстрактно? — Необразованный

человек, а вовсе не просвещенный. В приличном обществе не мыслят абстрактно

потому, что это слишком просто, слишком неблагородно (неблагородно не в

смысле принадлежности к низшему сословию), и вовсе не из тщеславного

желания задирать нос перед тем, чего сами не умеют делать, а в силу

внутренней пустоты этого занятия».

Дальше приводится пример абстрактного мышления. «Ведут на казнь убийцу. Для

толпы он убийца — и только. Дамы, может статься, заметят, что он сильный,

красивый, интересный мужчина. Такое замечание возмутит толпу: как так?

Убийца — красив? Можно ли думать столь дурно, можно ли называть убийцу —

красивым? Сами, небось, не лучше! Это свидетельствует о моральном

разложении знати, добавит, быть может, священник, привыкший глядеть в

глубину вещей и сердец… Это и называется «мыслить абстрактно» — видеть в

убийце только одно абстрактное — что он убийца и называнием такого качества

уничтожать в нем все остальное, что составляет человеческое существо».

Ирония Гегеля понятна — однако предлагаемый пример крайне любопытен сам по

себе. Необходимо перестать видеть в убийце «человеческое существо» — и

увидеть только «убийцу» — чтобы его казнить. Та же самая проблема стоит и

перед «охотником за человеком». Для того, чтобы спокойно и хладнокровно

убить «другого», необходимо перестать видеть в нем человека. То есть нужно

абстрагироваться от этого факта.

Этот прием — абстрагирование — является необходимой частью обучения воина.

Ярость, furor, odhr — всего этого недостаточно, если жертва не принимает

боя, не вступает в отношение соперничества. В таком случае нужно внушить

себе, что охота идет «просто на добычу», в которой нет ничего

«человеческого».

Роль абстрагирования в армейской жизни трудно переоценить. Снова

предоставим слово Гегелю. «У пруссаков, — пишет он, полагая, что

иронизирует, — положено бить солдата, и солдат поэтому — каналья;

действительно, тот, кто обязан пассивно сносить побои, и есть каналья.

Посему рядовой солдат и выглядит в глазах офицера как некая абстракция

субъекта побоев, с коим вынужден возиться господин в мундире с портупеей,

хотя и для него это занятие чертовски неприятно». На самом деле здесь

изложен простейший механизм передачи навыков абстрактного мышления: для

того, чтобы солдат начал понимать, чего именно от него ждут, к нему надо

перестать относиться как к человеку. Ту же роль играет пресловутая

«дисциплина», «плац», «надраенные пуговицы». Все это — механизмы обучения

абстрагированию. Естественное, целостное мышление, которое видит все

стороны предмета, просто немеет при столкновении с армейским дисциплинарным

абсурдом. Зачем надо тянуть носок и чистить пряжку? — Нет такого слова

«зачем», есть слово «надо». Зачем бьют солдата? — «Положено». — Зачем? —

«Делай, что тебе говорят». Соответствующие практики направлены на одно:

солдат, если он хочет «сохранить здравый рассудок», должен время от времени

откладывать его в сторону.

И, наконец, наступает самое важное — учения. В руках у солдата — автомат,

он целится в человекоподобный силуэт. Он точно знает, что стреляет не в

человека: это всего лишь картонка.

Зато потом, когда в перекрестии прицела окажется бегущая фигурка и надо

будет нажать на курок, старший товарищ скажет ему главную фразу: «представь

себе, что ты на стрельбах».

И курок будет нажат.

Фигурка упадет.

Биологический запрет на убийство преодолен

Итак. Армия — это инструмент абстрагирования, поддерживающий способность

воспринимать «такого же», как «иного», не видеть в другом человеке —

человека, «представителя своего вида». Армейский образ жизни, армейская

дисциплина, армейская «технология» — это обретение человеком способности

«убивать людей и уничтожать вещи», не сходя при этом с ума, не превращаясь

окончательно в «антиобщественное животное».

Из этого сразу же следует несколько важных выводов. Обретя способность к

абстрагированию (и преодолению «видового запрета» на убийство), люди начали

вырабатывать механизм закрепления этого результата. Теперь запрет на

убийство «своего» должен отключаться автоматически, по предъявлению какого-

то признака «чуждости». Формируется универсальное понятие «чужого» — «с

виду человека», но на самом деле — «законной добычи». Следующим шагом

является установление какого-нибудь критерия, который позволил бы нам

отличать «настоящих людей» от «ненастоящих». Таковым может быть все что

угодно — язык (или хотя бы акцент, сколь угодно легкий — достаточно того,

чтобы он воспринимался на слух), внешность (любые внешние отличия),

религиозные, идеологические, и любые прочие различия. Все они, в конечном

итоге, нужны для того, чтобы отделить «своих» от «чужих» и помочь

воспринять «чужого» как потенциальную жертву. Выработка критериев

абстрагирования, опираясь на которые одни люди могут убивать других людей,

стала универсальным механизмом структурирования общества. В этом смысле не

случайно, что армия оказывается одним из наиболее успешных инструментов не

Страницы: 1, 2, 3, 4