Читая Монтеня

Читая Монтеня

ЧИТАЯ МОНТЕНЯ

Мишель Монтень является французским философом эпохи Возрождения. Годы

жизни: 1533-1592. На надгробном камне могилы Монтеня выбита надпись: "Он

догматы Христа соединил со скептицизмом Пиррона".

Философская мысль Монтеня опирается на изучение античного

наследия и на то немногое, что дала ему философская литература

современности. Пиррон называл скептиков "ищущими". "Ищущим ка-

кую-нибудь вещь приходится или найти ее, или дойти до отрица-

ния нахождения ее и признания ее невоспринимаемости или упорс-

твовать в ее отыскании. Поэтому, может быть, и в отношении ве-

щей, искомых в философии, одни говорили, что нашли истину,

другие высказывались, что воспринять ее невозможно, третьи еще

ищут". Идею бога Пиррон отвергал: "то, что бог существует, не

является вполне очевидным". В историю Монтень вошел как осно-

ватель скептицизма, как продолжатель античного скептицизма

Пиррона.

Отправным пунктом философии Монтеня является предоставле-

ние человеку права на сомнение.Сомнению подвергаются догматы

религии, само христианское понятие о боге.Отвергая религиозное

учение о бессмертии души, Монтень подходит к пониманию созна-

ния как свойства материи.В отличие от агностиков, Монтень не

отрицает познаваемости мира.Главным принципом его морали явля-

ется убеждение в том, что человек не должен пассивно ожидать

своего счастья, которое обещано ему на небесах, он вправе

стремиться к счастью в земной жизни.

Основным произведением Монтеня являются "Опыты". В "Опы-

тах" Монтень продолжает культурные традиции, связанные со сто-

ицизмом и эпикурейством; с ними Монтень познакомился, читая

произведения римского философа Сенеки и историка Плутарха. Се-

нека много писал о человеческой мудрости, которая заключается

в том, чтобы стать над страданиями и смертью, презреть их:

стоики учили о превосходстве разума над чувствами, прежде все-

го такими, как боль, страдание и страх смерти. Выше всех чело-

веческих качеств для писателя оказывается "добродетель", кото-

рая может быть лишь следствием постоянного и неослабевающего

усилия воли, и этим она отличается от обычной, естественной

доброты. Там, где человеку не нужно предпринимать усилий,

вступать в борьбу со страстями, там нет "добродетели".Этот

конфликт, борьба возможны только при активном участии разума,

который один лишь может победить страх смерти и подчинить себе

страсти. Такая интерпретация роли разума, человеческой воли,

активности направлена против подчинения судьбе, провидени, фа-

тальной необходимости.

1. О СМЕРТИ

"Философствовать - значит учиться умирать" - так называ-

ется одна из интереснейших глав "Опытов". "Блаженство и

счастье, которыми светится добродетель, заливают ярким сиянием

все имеющее к ним отношение, начиная с преддверия и кончая

последним ее пределом. И одно из главнейших благодеяний ее -

презрение к смерти; оно придает нашей жизни спокойствие и без-

мятежность, оно позволяет вкушать ее чистые и мирные радости;

когда же этого нет - отравлены и все прочие наслаждения." Мо-

жет быть, несколько утрированно, но абсолютно верно, не правда

ли? "Все философские учения в один голос предписывают нам пре-

зирать страдания, нищету и другие невзгоды, которым подвержена

жизнь человека, но все же не это должно быть первейшей забо-

той... потому, что эти невзгоды не так уж и неизбежны, можно

прибегнуть к помощи смерти... Если бы смерть была подобна вра-

гу, от которого можно убежать, я посоветовал бы воспользовать-

ся этим оружием трусов. Но так как от нее ускользнуть невоз-

можно ... надо научиться встречать ее грудью и вступать с ней

в единоборство. И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем

путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности,

присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, не-

жели о чем-либо другом. Будем всюду и всегда вызывать в себе

ее образ, и притом во всех возможных ее обличиях. Благодаря

этому мы окрепнем, сделаемся более стойкими. Посреди празд-

нества пусть неизменно звучит в ваших ушах все тот же припев,

напоминающий о нашем уделе; не будем позволять удовольствиям

захватывать нас настолько, чтобы время от времени у нас не

мелькала мысль: как наша веселость непрочна, будучи постоянно

мишенью смерти, и каким только ударам не подвержена наша

жизнь! Так поступали египтяне, у которых был обычай вносить в

торжественную залу, наряду с лучшими яствами и напитками, му-

мию какогонибудь покойника, чтобы она служила им напоминанием

для пирующих." Позволю себе заметить некоторое, на мой взгляд,

не совсем логичное в высказывании философа, хотя сразу огово-

рюсь, что ничуть не претендую на принятие отрицания мнения

Монтеня: мысль о смерти отравляет нам наслаждения, испытывае-

мые в жизни. Но зачем же тогда постоянно помнить о ней и в ми-

нуты празднества? Это было бы логично, если бы мы уже приучили

себя к мыслям о ней, но, думается, на такое "приучивание" у

"среднего" человека может уйти очень очень и очень много вре-

мени, может быть, даже вся жизнь. Высказывание Монтеня стано-

вится приемлемым, если допустить, что он говорит не о "сред-

них" людях, а о людях "высокого класса", что он и оговаривает,

но чуть ниже. Вообще же, эти призывы чем-то напоминают рели-

гию, а, может быть, и вся философия Монтеня в какой-то мере

своеобразная религия?..

"Неизвестно, где поджидает нас смерть; так будем же ожи-

дать ее всюду. Размышлять о смерти - значить размышлять о сво-

боде. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом." Может

быть, здесь логичное объяснение предыдущих призывов? "Готов-

ность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принужде-

ния... В схватке между нами и смертью нет места притворству,

приходится говорить начистоту и показать, наконец, без утайки,

что у тебя за душой. Вот почему это испытание - окончательная

проверка и пробный камень всего того, что совершено нами в

жизни.Этот день - верховный день, судья всех остальных наших

дней. Этот день, как говорит один древний автор, судит все мои

прошлые годы. Смерти предоставлю я оценить плоды моей деятель-

ности, и тогда станет ясно, исходили ли мои речи только из уст

или также из сердца."

"У нас не окажется недостатка в хороших руководителях,

способных преподать нам простую мудрость природы. Один из них

- Сократ. Своим судьям он говорил приблизительно следующее:

"Если бы я стал, господа, просить вас пощадить мою жизнь, то

боюсь, что тем самым подтвердил бы наветы моих обвините-

лей,будто я изображаю себя человеком, знающим больше, чем все

другие, ведающим о том, что скрыто от нас в небесах и в преис-

подней. Могу сказать, что со смертью я не знаком, что ничего о

ней мне не известно и что я не видел ни одного человека, кото-

рый на собственном опыте познал бы ее и мог просветить меня на

этот счет. Те, кто боятся смерти, полагают, видимо, что знают

ее. Что до меня, то я не ведаю, что она собою представляет и

что делается на том свете. Смерть может быть безразличной, а

может быть и желанной. Я стараюсь избегать того, что, как мне

ведомо, дурно, - например, обижать ближнего или не подчиняться

тому, кто выше тебя, будь то бог или человек. Но того, о чем я

не знаю, хорошо это или дурно, я не страшусь. Если я умру, а

вы останетесь в живых, то одни боги ведают, кому из нас будет

лучше. Поэтому решайте, как вам заблагорассудится. Но, следуя

своему обыкновению давать советы о том, что справедливо и по-

лезно, я сказал бы, что вам по совести своей лучше бы было оп-

равдать меня, если в моем деле вы разбираетесь не лучше, чем я

сам..."

"Жизнь сама по себе - ни благо, ни зло: она вместилище и

блага и зла, смотря по тому, во что вы сами превратили ее."

Монтень довольно резко отвергает идеи фаталистического учения.

"И если вы прожили один-единственный день, вы видели уже все."

По-моему, достаточно точно подмечено. " Каждый день таков же,

как все прочие дни. Нет ни другого света, ни другой тьмы. Это

солнце, эта луна, эти звезды, это устройство вселенной - все

это то же, от чего вкусили пращуры ваши и что взрастит ваших

потомков... Освободите место другим, как другие освободили его

для вас. Равенство есть первый шаг к справедливости. Кто может

жаловаться на то, что он обречен, если все другие тоже обрече-

ны? Сколько бы вы ни жили, вам не сократить того срока, в те-

чение которого вы будете мертвыми. Все усилия здесь бесцельны:

вы будете пребывать в том состоянии, которое внушает вам такой

ужас, столько же времени, как если бы умерли на руках кормили-

цы."

По мнению Монтеня, природа поступила с изумительной муд-

ростью, предусмотрев смерть. Вот как природа оправдывает этот

свой поступок:

"Ни людей, ни жизнь человеческую не измерить локтями. Вду-

майтесь хорошенько в то, что называют вечной жизнью, и вы пой-

мете, насколько была бы она более тягостной и нестерпимой, чем

та, что я даровала ему. Если бы у вас не было смерти, вы без

конца осыпали б меня проклятиями за то, что я вас лишила ее. Я

сознательно подмешала к ней чуточку горечи, дабы, принимая во

внимание доступность ее, воспрепятствовать вам слишком жадно и

безрассудно устремляться навстречу ей. Чтобы привить вам ту

умеренность, которой я от вас требую, а именно, чтобы вы не

отвращались от жизни и вместе с тем не бежали от смерти, я

сделала и ту и другую наполовину сладостными и наполовину

скорбными. Я внушила Фалесу, первому из ваших мудрецов, ту

мысль, что жить и умирать - одно и то же. И когда кто-то спро-

сил его, почему же, в таком случае он все-таки не умирает, он

весьма мудро ответил: "Именно потому, что это одно и то же."

Возникает вопрос, почему же тогда смерть на войне много

менее страшнее, чем у себя дома. У Монтеня можно найти ответ и

на этот вопрос: "Я полагаю, что тут дело в печальных лицах и

устрашающей обстановке, среди которых мы ее видим и которые

порождают в нас страх еще больший, чем сама смерть. Мы как бы

уже заживо облачены в саван и преданы погребению...Благостна

смерть, не давшая времени для этих пышных приготовлений."

Довольно пессимистично, однако полагать Монтеня пессимис-

том , на мой взгляд, было бы неверным. Его надо считать скорее

гуманистом, которые полагал, что человек не должен смириться

перед судьбой, богом, провидением, способен полностью отвечать

за свои поступки. Стоицизм Монтеня ориентировался прежде всего

на природу, на естественное, носил эпикурейский характер; ему

чужды жертвенность, отречение во имя потусторонних идеалов:

"Презрение к жизни - нелепое чувство, ибо в конечном счете она

- все, что у нас есть, она - все наше бытие... Жизнь ведет нас

за руку по отлогому, почти неприметному склону, потихоньку да

полегоньку, пока не ввергнет в это жалкое состояние, заставив

исподволь свыкнуться с ним. Вот почему мы не ощущаем никаких

потрясений, когда наступает смерть нашей молодости, которая,

право же, по своей сущности гораздо более жестока, нежели кон-

чина еле теплящейся жизни или кончина нашей старости. Ведь

прыжок от бытия-прозябания к небытию менее тягостен, чем от

бытия-радости и процветания к бытию-скорби и муке." На мой

взгляд, Монтень очень верно подметил и оценил этот момент с

точки зрения психологической природы человека.

2. ВСЛУШИВАТЬСЯ В ПРИРОДУ

Монтеневский стоицизм отдает несомненную дань уважения

природе, это мировоззрение в очень большой мере характерно для

людей эпохи Возрождения. "Не беспокойтесь, что не сумеете уме-

реть: сама природа, когда придет срок, достаточно основательно

научит вас этому. Она сама все за вас сделает, не занимайте

этим своих мыслей."

Цель человека - вслушиваться в природу; наиболее верное

средство для человека, помогающее преодолевать стоящие перед

ним трудности, - умеренность, она позволяет избегать уничтожа-

ющих личность крайностей, позволяет ей существовать в тех пре-

делах, которые поставлены самой природой.

"Мудрецы затратили немало усилий, чтобы предостеречь нас

от ловушек наших страстей и научить отличать истинные, полно-

весные удовольствия от таких, к которым примешиваются заботы и

которые омрачены ими. Ибо большинство удовольствий, по их сло-

вам, щекочет и увлекает нас лишь для того, чтобы задушить до

смерти, как это делали те разбойники, которых египтяне называ-

ли филетами. И если бы головная боль начинала нас мучить рань-

ше опьянения, мы остерегались бы пить через меру. Но наслажде-

ние, чтобы нас обмануть, идет впереди, прикрывая собой своих

спутников. Книги приятны, но если, погрузившись в них, мы ут-

рачиваем в конце концов здоровье и бодрость - самое ценное

достояние наше, - не лучше ли оставить и их." Думаю, здесь

уместно было бы вспомнить и известное изречение: " за удоволь-

ствия надо платить". Дело в том, что ничто не происходит в на-

шем мире, не оставляя следа. И у наслаждения, как и у любой

вещи, существуют в качестве присущих ему свойств различного

рода противоречия. Вопрос весь в том, как найти разумное рав-

новесие и уметь его поддержать.

"Красоту и изящество мы замечаем лишь тогда, когда они

предстают перед нами искуственно заостренными, напыщенными и

надутыми. Если же они скрыты за непосредственностью и просто-

той,то легко исчезают из поля столь грубого зрения, как наше.

Прелесть их - неброская, потаенная: лишь очень ясный и чистый

взор может уловить это тихое сияние." Мне кажется, что важную

роль здесь играет и настрой нашего зрения: что мы хотим уви-

деть, что разглядеть. И насколько это для нас важно: сколько

мы согласны потратить усилий ума, чтобы найти желаемое. Удов-

летворяющийся поверхностным взглядом, конечно же, не увидит

то, что внутри.

" Любой из нас гораздо богаче, чем ему кажется, но мы при-

учены жить займами и подаяниями, мы воспитаны так, чтобы охот-

неее брать у других, чем извлекать нечто из самих себя. Ни в

чем не умеет человек ограничиться лишь тем, что ему необходи-

мо. Любовных утех, богатства, власти - всего этого он хочет

получить больше, чем в состоянии насладиться ими. Алчность его

не знает удержу. Я полагаю, что то же самое налицо и в стрем-

лении к знанию. Человек притязает на то, чтобы сделать больше,

чем ему по силам и чем это вообще нужно, считая в науке полез-

ным для себя все без исключения, что она охватывает." Но мне

кажется, что такая тяга к "поглощаемости вещей" свойственна

людям изначально, по природе своей. Изменить же положение мож-

но, очевидно, волею разума.

3. ЕСТЕСТВЕННОСТЬ ИЛИ ВЕЛИКИЙ УМ

Для Монтеня примером стоического мужества являются прос-

тые люди, поступающие по велению своей натуры, стойко выдержи-

вающие все страдания и беды. "Сколько мне приходилось видеть

бедняков, не боящихся своей бедности! Сколько таких, что жела-

ют смерти или принимают ее без страха и скорби! Человек, рабо-

тающий у меня в саду, похоронил нынче утром отца или сына. Да-

же слова, которыми простой человек обозначает болезни, словно

смягчают и ослабляют их тяжесть. О чахотке он говорит "ка-

шель", о дизентерии - "расстройство желудка", о плеврите -

"простуда", и, именуя их более мягко, он переносит их легче."

Честно говоря, не думаю, чтобы бедняки "желали смерти" по

собственной воле, без давления на них определенных обстоятель-

ств жизни, бедности, нужды. И к слову об обозначении болезней:

действительно, достаточно часто встречаются случаи, когда уп-

рощая, делая менее "страшным" название болезни, люди и перено-

сят ее легче - но здесь все зависит от особенностей характера

человека: есть натуры, для которых преграды, опасности - лишь

дополнительный стимул к борьбе за выживание, вызывающий в них

новые жизненные соки; есть и другие, легче переносящие жизнен-

ные трудности тогда, когда их не воспринимать слишком сложны-

ми, тяжелыми. Однако я не о различиях душевных свойств людей.

Мне кажется, что, знай бедняки верные названия своих болезней,

не все из них упрощали бы "страшные названия", и вопрос здесь

стоит о хотя бы элементарном образовании людей, не теряя, ко-

нечно же, столь любимой Монтенем естественности.

Отождествление высокой философской мудрости и народной муд-

рости позволяет Монтеню провести параллель между людьми высо-

чайшей просвещенности и образованности и людьми самыми просты-

ми. Только эти две категории людей, считает Монтень, достойны

уважения. "Метисы же, пренебрегшие состоянием первоначального

неведения всех наук и не сумевшие достигнуть второго, высшего

состояния ... опасны, вредны и глупы: они то и вносят в мир

смуту." Такое же суждение высказывается и в отношении твор-

чества: "Поэзия посредственная, занимающая место между народ-

ною и тою, которая достигла высшего совершенства, заслуживает

пренебрежения, недостойна того, чтобы цениться и почитаться."

Однако со свойственным ему самоуничижением к "сидящим между

двух стульев метисам" Монтень относит и себя, как, впрочем, и

большинство своего поколения. Ушедшие от первоначального неве-

дения по великой гордыне своей и не дошедшие до "великих умов"

по скудости ума своего, метисы - есть усомнившиеся. "Что каса-

ется меня, - говорит Монтень, - то я стараюсь, насколько это в

моих силах, вернуться к первоначальному, естественному состоя-

нию, которое совсем напрасно пытался покинуть."

В качестве примера "естественной" жизни Монтень приводит

жизнь туземцев Нового Света. Монтень проявляет интерес к осо-

бенностям социального строя, жизни и обычаев туземцев Америки,

противопоставляя эти нравы и обычаи порядкам, принятым у него

на родине. Устройство общественной жизни туземцев, по мнению

Монтеня, ближе к естественному, первоначальному состоянию лю-

дей, не исковерканных противоестественными социальными уста-

новлениями. "Эти народы кажутся мне варварскими только в том

смысле, что их разум еще мало возделан и они еще очень близки

к первозданной непосредственности и простоте. Ими все еще уп-

равляют естественные законы, почти не извращенные нашими. Они

все еще пребывают в такой чистоте, что я порою досадую, почему

сведения о них не достигли нас раньше, в те времена, когда жи-

ли такие люди, которые могли бы судить об этом лучше, чем мы.

Мне досадно, что ничего не знали о них ни Ликург, ни Платон;

ибо то, что мы видим у этих народов своими глазами, превосхо-

дит, по моему, не только все картины, которыми поэзия изуукра-

сила золотой век, и все ее выдумки и фантазии о счастливом

состоянии человечества, но даже и самые представления о поже-

лании философии. Философы не были в состоянии вообразить себе

столь простую и чистую непосредственность, как та, которую мы

видим собственными глазами; они не могли поверить, что наше

общество может существовать без всяких искусственных ограниче-

ний, налагаемых на человека. Вот народ, мог бы сказать я Пла-

тону, у которого нет никакой торговли, никакой письменности,

никакого знакомства со счетом, никаких признаков власти или

превосходства над остальными, никаких следов рабства, никакого

богатства, никакой бедности, никаких наследств, никаких разде-

лов имущества, никаких занятий, кроме праздности, никакого

особого почитания родственных связей, никаких одежд, никакого

земледелия, никакого употребления металлов, вина или хлеба.

Нет даже слов, обозначающих ложь, предательство, притворство,

скупость, зависть, злословие, прощение..." Не будучи достаточ-

но хорошо знакомой с историей туземцев Нового Света, я, одна-

ко, позволю себе заметить, что "столь простая и чистая непос-

редственность" отнюдь не вечна, она имеет место быть постоль-

ку, поскольку возраст этого общества еще не достиг того преде-

ла, за которым возникают разного рода проблемы, без решения

которых ставится под сомнение сам факт дальнейшего существова-

ния этого общества. Это может быть и проблема природных ресур-

сов, и целый комплекс вопросов, связанных с психологией людей,

например, неудовлетворенность какого-либо члена общества своим

социальным положением, ролью в обществе; и в случае, если в

таком положении окажется человек с задатками лидера, способный

убеждать и вести за собой, то наличие хотя бы конфликтных си-

туаций уже обеспечено (особенно, если таких людей окажется

несколько). Я не очень доверяю теории "положительности" чело-

века, ибо, на мой взгляд, в человеке изначально присутствует и

"черное" и "белое", причем приблизительно в равных пропорциях;

и это соотношение может сохраниться, наверное, только в соци-

альном вакууме. По ходу развития общества, как и любого орга-

низма, будут возникать и многие другие проблемы, требующие ре-

шения. Следовательно, сохраниться значениям всех описа-

тельнных "атрибутов" этого общества (отсутствие торговли, власти

и, конечно же,занятий, деятельности, необходимость в которой,

может быть, и является одной из первопричин развития общества) ,

не измениться в какой-то мере и укладу, структуре общества,

наверное, не удастся. А, следовательно, возможно и возникнове-

ние разного рода "искусственных" ограничений, накладываемых на

человека, и такое, изменившееся общество вряд ли уже будет так

восторгать Монтеня. Однако философ старается не рассматривать

подобных перспектив, восхищаясь укладом жизни и нравами

"чистого общества" (что на мой взгляд, несколько похоже на

праздные мечтания, но что, впрочем, можно понять, если

вспомнить, какая ситуация сложилась во Франции в годы напи-

сания "Опытов"), все же понимая временность такого благо-

получия: "Их способ ведения войны честен и благороден, и даже

извинителен и красив настолько, насколько может быть изви-

нителен и красив этот недуг человечества: основанием для их

войн является исключительно влечение к доблести. Они начинают

войну не ради завоевания новых земель, ибо все еще наслаждаются

плодородием девственной природы, снабжающей их, без всякого

усилия с их стороны, всем необходимым для жизни в таком изобилии,

что им незачем расширять собственные пределы. Они пребывают в

том благословенном состоянии духа, когда в человеке еще нет

желаний сверх вызываемых его естественными потребностями; все

то, что превосходит эти потребности им ни к чему. Всех своих

единомышленников, которые примерно одинакового с ними воз-

Страницы: 1, 2, 3