Дипломная работа: История Нижнетагильского металлургического комбината в XVIII в.

Но вот и другие данные…

Иначе обращались Демидовы со своими крепостными - «работными людишками». Страшная картина открывается со страниц журналов наказаний частных заводов тех лет и со страниц рапортов управителей и приказчиков владельцам, хозяевам заводов. Порой эти канцелярские деловито-хладнокровные рапорты, спокойно перечислявшие, сколько за истекшую неделю высечено розгами, сколько заковано в кандалы, а сколько просто так замордовано мастеровых и крестьян, представляют собой единственный документ, по которому можно проследить истоки дела или найти автора изобретения. «Со страниц рапортов с аккуратно выполненными таблицами, - с горечью писал Б. Кафенгауз, изучая архивные документы демидовских заводов, - заполненных тщательно цифрами, доносится голос жестоко замученных людей, топивших в вине свое горе и неволю. Они «отлучались» от тяжких работ или, не выдержав, разражались «дерзкой» речью против ближайших мучителей. Порка, выстрижение лба, цепи, кандалы и заводская тюрьма назначались несчастным по простому распоряжению приказчиков или по велению владельца, без какого-либо контроля со стороны властей».

«Железо сибирское, - писал В.Н.Татищев в 1736 году, лутчее есть в России, и оного ныне до полумиллиона пудов в Англию и Голландию продается, дешевле шведского. Вскоре же, чаятельно, оного вчетверо и более умножится».

Как свидетельствуют архивные документы, из всех уральских заводов лишь два – казенный Екатеринбургский и демидовский Нижнетагильский – отличались постоянством работы и четко организованным ритмом. На абсолютном большинстве заводов, как отмечает Д.Кашинцев, «доменные печи бездействовали годами, а периоды работ выявляли весьма сильные колебания в отношении выхода продукции. Более или менее на одном высоком уровне держался Екатеринбургский завод, эти перебои создавались многими причинами – и засушливыми годами, когда высыхали пруды, и нехваткой рабочих рук, и традиционной сезонностью работы, которая заставляла отпускать на сельскохозяйственные работы не только приписных крестьян, но и самых мастеровых. Лишь «домны Демидова, - заключает Д.Кашинцев, - действовали несравненно исправнее казенных. Годичные колебания продукции его заводов соответствовали, надо думать, колебаниям лучшего из казенных Екатеринбургского завода». Но достигалось это благополучие жестокой эксплуатацией мастеровых, горняков и приписных крестьян.

Рабочий день на Нижнетагильских заводах начинался в четыре утра и продолжался после обеденного перерыва до тех пор, пока « в вечеру, когда ударит 4 часа, звонить 50 раз, когда будет шихта и смена людям, а особливо в плавильнях». А чтобы набрать нужное количество мастеровых и для работы в фабриках, и «в горе», то есть на рудниках, Акинфий Демидов не брезговал никакими средствами: рассыпал в центральные губернии России своих приказчиков для «улешивания посулами», чтоб ехали жить на Урал, скупал крепостных у разорявшихся помещиков, правдами и неправдами стремился закабалить государственных, приписных к заводам крестьян, «привечал», наконец, беглых и каторжников «с забритыми лбами». Сохранились легенды о «годовой избушке» Демидовых. «На Ялупанове острове, близ Чистого болота, от Невьянского завода в семи верстах, южнее Тагильской дороги». В эту «годовую избушку» под надзор стражников Демидовы направляли всех беглых, которых судили на заводах «благостную жизнь», на деле оборачивавшуюся не меньшей каторгой, чем та, с которой они бежали. В этой избушке беглые жили до тех пор, «пока лик их не превращался в невьянский – отрастали бороды и волосы. А тех, кто упирался идти в горные работы или пытался убежать вновь, стражники заковывали в «матренку», представлявшую собой железный, запиравшийся сзади на замок ошейник, спереди которого подвешивалась гиря фунтов пять весом. И в таком виде заставляли работать по 12 – 15 часов в сутки «до их охоты», то есть до тех пор, пока приказчики не убеждались, что в бега эти люди больше не ударятся.

Страшная картина открывается при знакомстве с документами той поры, раскрывающими условия труда и способы закабаления в заводские работы приписных крестьян. Демидовы не брезговали ничем, даже копеечными штрафами стремясь «намертво» закрепить людей за заводами. «А кто будет пойман с ворованным лесом, писал Акинфий в одном из своих ордеров, - на Магнитке или около Магнита, правьте с таких плутов по рублю», а слободы, приписанные к заводам, раскладывались долги умерших и беглых, взятых в рекруты, но еще числившихся в «ревизских скасках... ». Таким образом, Акинфию Демидову удавалось к середине тридцатых годов XVIII века занять на своих заводах свыше десяти тысяч человек. Из них одна треть крепостные, то есть купленные у помещиков, а остальные попали в демидовскую кабалу “по принуждению”.

Нижнетагильск, как со временем стали называть поселок, был пестрое, разноязыкое племя – из каких только губерний и краев российских не было здесь людей!

Как и большинство других горнозаводских поселков, Нижнетагильск строился “концами”: на Выйском, например, поселке, или попросту Вые, селились домовитые и обстоятельные кержаки – в прочных избах с крытыми дворами: у самого завода, поближе к конторе, - конторщики и мастера, а уж на Гальянке самая что ни на есть беднота.

О степени эксплуатации на Нижнетагильском заводе даже детей говорит довольно красноречивая жалоба Никиты Демидова самому Петру I: «Ежели забирать малолетков 6 – 12 лет в школу, то заводчикам неоткуда людей брать, и оттого впредь заводов размножать будет некем, также и заводчикам ревностной охоты не будет...». Ведь «работными людишками» становились уже 6-7-летние дети, руду сортировать на крупные и мелкие куски вполне, по мнению хозяев, способные.

Идея «арифметических школ» принадлежала, как известно, самому Петру I – не «по адресу» на первых порах попала жалоба. Однако Демидовы не сдавались. Новый «отпуск» они направили уже в Берг-коллегию, мотивируя на этот раз свое нежелание открывать «арифметическую школу» в Нижнетагильске тем, что детей к учебе приходится им «принуждать»: «Обывательских детей от 6 до 12 лет в школах обучать охотников, а в неволю ж принуждать, понеже такого возраста многие заводские работы исправляют и при добыче железных и медных руд носят руду на пожиги и в прочих легких работах и у мастеров в науках бывают». И Берг-коллегия с этой мотивировкой Демидовых согласилась, дав указание Татищеву детей в «арифметические школы» «не принуждать».

Давая оценку тридцатых-сороковых годов жизни Нижнетагильского завода, когда они под управлением Акинфия Демидова так быстро выросли и окрепли, Д. Н. Мамин-Сибиряк писал:

«Акинфий Демидов был истинным птенцом гнезда Петрова, и на нем точно отпечатался образ гениального царя. Акинфию Демидову, как и Петру, не сиделось на месте. Основывая один завод за другим, он зорким взглядом смотрел уже в далекую Сибирь, где по слухам, кроме железных руд, находились богатые залежи серебра и золота...

Но этот гениальный человек у себя дома, на заводах является истинным сыном своего века: под его железной рукой стонали не только приписанные к заводам крестьяне, но и сами подьячие, разные приставники, приказчики и прочий служивый люд. Кнут, плети, батоги, застенки – все шло в ход...».

Из Невьянска, где еще пока оставалась резиденция Демидовых, Нижнетагильским приказчикам шли грозные указания: «Наперво наказывать словами, а ежели они по словесному приказу делать не будут, то штрафовать их кусною ломкою, а третично и телесным наказаниемНе выносившие издевательств и истязаний крестьяне жаловались в Берг-голлегию: «При заводской работе происходило нам не только излишне противу наложенного на нас подушного оклада, но и самые мучительные ругательства. Прикащики и нарадчики незнаемо за что немилостиво били батожьем и кнутьями. Многих крестьян смертельно изувечили, от которых побоев долговременно недель по 6 и полугоду, не зарастали с червием раны...».

А Акинфий Демидов в ответ на эти челобитные разражался новым гневом: «Без наказания не оставлять и поступать тирански без всякого милосердия!».

Как мы видим, на Демидовском заводе было все – и таланты, которые ценились, а также были кровь, пот и кнут – так создавалась крупнейшая на Урале и в Сибири заводская вотчина, охватывавшая пространство больше иных европейских стран.

Историческая необходимость в металлургическом производстве, обусловленная реформами в стране, пассионарные личности (по определению Л.Н.Гумилева), стоявшие во главе дела – Никита и Акинфий Демидовы, удачное использование человеческих талантов и труда – на этих факторах основаны богатство, слава и могущество Нижнетагильского железного завода. Это можно назвать поистине трудовым подвигом как отдельных личностей, так и всего народа, великим прогрессивным делом, способствовавшим модернизации страны, превратившим её в сильное государство с более современной социально-экономической и политической структурой.

2. Процветание «Железного завода» в последней четверти XVIII века

А что же дальше?

Акинфий Демидов умер в Августе 1745 года, оставив после себя колоссальное состояние: 21 «железный» и медеплавильный завод, два соляных промысла, многочисленные дома в Петербурге, Москве, Ярославле, Казани, Екатеринбурге и других городах, не считая огромных сокровищ в виде драгоценных камней, золотой и серебряной посуды, дорогого убранства и наличных денег «звонкой монетой».

И сразу возник беспрецедентный по своим масштабам торг между наследниками. По петровским законам все недвижимое имущество, то есть по крайней мере 21 металлургический завод и два соляных промысла, должно было достаться старшему сыну. Однако Акинфий, учитывая, очевидно, характер и склонности своих трех сыновей, завещал заводы младшему Никите, в котором он подобно самому себе видел хозяйскую хватку и способность «приумножать дело».

Тринадцать лет длился спор о наследстве. Наконец в 1758 году императрица Елизавета, нарушив петровские законы, повелела разделить имущество Акинфия Демидова «по справедливости». При этом разделе старшему из наследников Демидова, Прокопию, наиболее бездарному заводчику, достались 6 невьянских заводов и 3 нижегородских, среднему – 11 ревдинских и суксунских, включая родовой тульский, а младшему Никите – «главный куш»: 5 нижнетагильских.

Точно таким образом на три части была разделена и гора Высокая, однако лучшая ее часть отдана «по принадлежности» - Нижнетагильскому заводу, то есть Никите Демидову.

Смерть Акинфия Демидова и раздел его имущества застали Нижнетагильские заводы, в состав которых входили собственно сам Нижнетагильский чугуноплавильный и железоделательный заводы, Черноисточинский, Выйский, Висимо-Шайтанский и Лайский, в период наивысшего технического подъема, «общему подъему содействовала и своеобразная кооперация Геннина с Акинфием Демидовым – главным промышленником того времени. Гладкие отношения, установившиеся между обоими, привели и к обоюдовыгодному обмену специалистами: неоднократно мастера с казенных заводов откомандировывались для помощи демидовским, и наоборот».

Надо отметить, что высокий технический уровень Нижнетагильского завода во второй четверти XVIII века не был особым исключением: в ту пору уральская горнозаводская промышленность, охраняемая, с одной стороны, жесткими протекционистскими законами, введенными еще Петром I, а с другой – огромным спросом на железо в Европе, Развиваласть довольно быстрыми темпами, у уральские, главным образом древесноугольные, домны – гиганты (по масштабам, разумеется, того времени) были предметом удивления и восхищения всех европейских металлургов. Но тем не менее политика статус-кво, то есть сохранения достигнутого технического уровня, породила в конечном итоге ту самую консервативность, которая и привела некогда процветающий, задающие тон в области технического прогресса уральские горные заводы к полнейшему упадку и застою. Так или иначе, но первый, пока еще малозаметный перелом наступил в 1740-х годах, когда мы почти не встречаем производственных нововведений и металлургия начала стабилизироваться на достигнутом уровне или, как это происходило с казенными заводами, деградировать технически и экономически.

Несколько лучше дело обстояло, пожалуй, только на Нижнетагильском заводе, где трудности проявлялись гораздо позже – в самом конце XVIII века. Лишь на этом заводе современники отмечают такие новшества, как механизацию прдъема руды на колошниковую площадку домны. Машина представляет собой довольно большего диаметря колесо с наматываемым на него канатом. Этим канатом и подтягивались на колошниковую площадку бадьи с рудой. “На доменья две определена в низцу плотины одна мусорня (т.е.шихтовый двор), а вверху колесо, посредством коего встягивают належенные рудою дщаны: третье ж колесо служит для тяги строевого леса кое судами привозят”. Из этого описания можно понять, что рудоподъемник нижнетагильских домен, представляющий собой одну из ранних, если не самую первую конструкцию будущего скипового подъемника, которым действие, как и лесопильная лебедка, водяным колесом – явление, надо отметить, весьма прогрессивное для техники XVIII века.

Архивные документы второй половины XVIII века единодушно рисуют Нижнетагильский «железный завод» гигантом, крупнейшим предприятием замкнутого, полного горно-металлургического цикла. Так, уже в 1767 году на этом заводе помимо четырех доменных печей, дававших в год свыше 400 тысяч пудов чугуна – цифра по тем временам рекордная вообще для европейской черной металлургии, действовали такие фабрики-цехи: кричная, якорная, мелкокричная, плющильная, проволошная, укладная, молотодельная, кузнечная, меховая, слесарная, столярная, пильная и другие подсобные «заведения».

Основу заводской экономики, да и технологии, составлял, конечно, доменный цех. Чугун, вырабатывавшийся нижнетагильскими домнами, поступал затем в собственные и близлежащие кричные фабрики в виде болванок трапециодального сечения с одной или двумя бороздками на узком основании. Количество бороздок на чугунной «штыке» обозначало его твердость – хрупкий или твердый, серый.

Домны задавали не только темп работы всему предприятию, но и являлись началом длинной и довольно сложной технологической цепочке, которую Н.В.Бакланов обрисовал следующим образом: «на Уральских заводах последовательность стадий производства можно проследить на целом ряде отдельных процессов от превращения руды в металл до изготовления из металла готовой вещи. Переходя из «фабрики» в «фабрику», из печи в печь, из-под одного молота под другой бесформенный кусок руды очищается от ненужных для производства примесей, переходит в кричную, где «переваривается» в железную крицу, тут же вытягивается в полосу. Половина этой полосы направляется для переделки на уклад, другая идет прямо в колотушечную, здесь они обе опять объединяются и под молотом получают «оболваненную» форму будущего предмета: заступа или топора или любого другого орудия ; черновая форма переходит в кузницу, где и отделывается ручным образом надлежащего вида, закаливается и затачивается на точиле…».

Другими словами, колотушечная металлургического завода XVIII века представляли собой нечто соответствующее современному обжимному цеху. Но с большей доводкой заготовки до нужного размера.

Наиболее простой по устройству, очень напоминающей колотушечную – те же, чуть поменьше, молоты пудов по 10 – 12, однако «с лицом, наваренным доброй сталью», такие же, но опять же чуть поменьше горны «для подогреву», - была «дощатая фабрика», на которой выковывалось кровельное, или «дощатое» железо.

Сюда из колотушечной поступали прутки-заготовки; эти прутки «дощатый мастер» на глаз, сообразуя с заданным размером листа, который обычно выпускался квадратом со стороной в 53 и 71 сантиметр, рубил на куски, разогревал в горне и раскатывал под молотом, каждый раз «разглаживая» плоской частью «лица», чтобы на «доске» не осталось молотовин, и эта операция по раскатке и разглаживанию повторялась иногда до десятка раз, пока не получался нужной толщины лист. Мучительная и страшно трудоемкая операция, особенно если сравнивать с нынешними способами получения тонкого листа в прокатных станах. А ведь «доску» из прутка нужно было отковать еще настолько точно и удачно, чтобы она пошла придирчивый контроль - а нет ли на ней плен, то есть расслоений и дыр, для чего «доска» рассматривалась на свет, а выдержит ли «доска» сгибание угла, чтоб и следа от сгиба не осталось… Только после этого «доска» считалась годной и клеймилась все тем же «соболем».

Часть «досок» шла в товар - на кровлю, а часть оставалась на заводе – для лужения и «выбивки» из нее посуды: кастрюль, ведер, тазов. Вообще надо отметить раньше из «дощатого» железа готовили не в пример нынешнему времени гораздо больше и посуды, и всевозможной домашней утвари, а особенно из меди из и жести.

Интересно, что луженая жесть оказывалась необычайно стойкой и ко времени, и ко всевозможным агрессивным средам. Трудно понять, в чем тут дело, скорее всего в необычайно высоком качестве самого железа из высокогорского магнетита, практически чистого от серы и фосфора, но не исключено, что причина стойкости луженой жести заключалась в технологии подготовки под лужение, в очистке ее поверхности от окалины. Для этого «доски» обдирались сначала щетками вручную, а потом долго квасились в самых настоящих квасных наполненных хлебным квасом чанах. Поэтому позже, когда на рынке появилась луженая жесть, приготовленная при помощи травления кислотой, уральскую, которой из-за качества неизменно отдавали предпочтение, хотя она и стоила значительно дороже, стали называть «квасной» или «квашеной».

Наиболее сложной по устройству была «проволошная фабрика». Впрочем, приготовление проволоки и сейчас является делом довольно сложным и трудоемким, да в принципе и способ ее получения остался тем же – протягивают через ряд последовательно уменьшающихся отверстий-фильер.

В отличие от остальных «фабрик» «проволошная» обычно строилась в два этажа – это вызывалось сложностью привода «тягольного станка» от водяного колеса. На первом этаже как раз и устраивался водяной ларь с колесом, сидевшим на боевом валу диаметром около метра. Посреди вала был насажен ряд чугунных ральцев, приводивших в движение небольшой колотушечный молот, которым бруски железа, поступавшие из колотушечной, рубились на нужного размера куски. Чуть подальше на боевом валу сидел еще ряд ральцев, но более редко. Вот эти то пальцы уже через систему деревянных рычагов воздействовали непосредственно на сам «тягольный станок», который располагался на втором этаже.

«Тягольный станок» представлял собой массивную чугунную плиту (реже деревянную, за бедностью), к торцу которой перпендикулярно крепилась «тягольная» – тоже чугунная, однако обваренная сталью и с множеством отверстий – фильер. Перед «тягольной доской» на станине располагалось любопытное сооружение, чем-то напоминавшее огромные щипцы для колки сахара. Вся сложность для техники XVIII века заключалась в том, чтобы поступательное движение этих захватов-щипцов, которые, закусив кончик оттянутого и просунутого через фильеру бруска, протаскивали его целиком, согласовываясь с вращением боевого вала.

Надо сказать, что «проволошная фабрика» в то время была, пожалуй, наиболее механизированным цехом. Особенно в сравнении с ковкой якорей.

Якори, не считая пушек, которые не ковались, а отливались, были наиболее крупными изделиями уральских заводов, в том числе и Нижнетагильских. Сложность изготовления якорей заключалась не только в их размерах, но и в особо высоких требованиях к их прочности. Поэтому ковали якоря только «высокие мастера».

Ковали якоря в особых, гораздо больше обычных мастерских из стандартных полос и брусков: сначала по отдельности тапы, сваривая для них по нескольку полос брусков, затем таким же образом стержень-цевие, и уж в последнюю очередь все сваривалось вместе и несколько раз проковывалось под тяжелым молотом. И только после того, как весь якорь целиком был прокован, начинались испытания его на прочность.

Испытания эти, надо признать, были и довольно жестокие, и вместе с тем «изрядно видные»: якорь подвешивался к балке мастерской на особом блоке, и затем по команде проверяющего его нужно было «слушать, не одерживая на чугунный брус или доску раза три и, буде от того устоит, то насечь на нем мастеру, где делан и число настоящего года и свое мастерское управительское, кто при оной пробе случитца, имена и вес и литеру Р, что значит, что опробован».

Занимались на Нижнетагильском заводе и отливкой колоколов главным образом по заказам церквей. Но лили и для собственных нужд – сигнальные для рудников и заводов. Для церковных, «звонарных» колоколов бралась самая лучшая медь, в нее в отношении 20 к 100 добавлялось олово, а для «серебряного звона» бросались и деньги. Колокола, как и пушки, отливались в яму, а особо большие требовали сооружения и специальных крупных плавильных печей.

Но и колокола, и якори – все это эпизодические заказы, главное, чем жил Нижнетагильский завод, что выпускал ежедневно, были чугун и «сортовое», или «дельное» железо в виде «четвероугольного» бруска, «доски» или полосы.

И здесь стоит упомянуть об организации всего горнометаллургического хозяйства, центром которого был Нижнетагильский завод, Дело в том, сто четыре его домны выпускали столько чугуна в сутки, что переработать его полностью на железо в самом Нижнем Тагиле было невозможно. В связи с этим Нижнетагильский завод постепенно оброс целой серией вспомогательных по сути дела металлоперерабатывающих заводов, связанных между собой, как сейчас принято говорить, системой коопераций, Для современного инженера-технолога согласованность по объему и срокам выработки различных звеньев единого производства, каким, собственно, и был комплекс Нижнетагильских заводов ,звучит аксиомой. Однако для техники XVIII века такая согласованность всех звеньев производства бала практически неразрешимой задачей, и здесь-то прежде всего и проявился недюжинный талант организатора производства и великолепного знатока всего горнозводского дела генерал-лейтенатна Геннина. Он не только первым ввел нормы расхода, угара, обсечки и тому подобного на все звенья металлургического производства, но и разработал методы расчета всего технологического цикла – от руд до проволоки, бруска и «доски». При всей сложности, как мы видели, металлургического производства, когда готовое изделие получается многоступенчатым, да к тому же еще и «эстафетным» способом – передачей из фабрика в фабрику, это было для того времени поистине головоломной задачей, с которой Геннин, справлялся самым блестящим образом, разработав массу «калькуляций» и смет. В самом деле «штаты», скажем, того же Нижнетагильского завода времен Акинфия Демидова говорят о чрезвычайной универсальности хозяйства.

Практически все, что нужно было для бесперебойной работы завода – от руды до горнового камня и каната,- все делалось в самом заводе.

А вокруг Нижнего Тагила возникает целая серия вспомогательных, чугуноперерабатывающих и даже более специализированных заводов, как, например, Черноисточинский, по свидетельству академика П. С. Палласа, выпускавший железо особого образца исключительно для «аглицких подрядчиков», причем ежегодно до 280 тысяч пудов; затем Нижнесалдинский, специализировавшийся на выпуске сортового железа; затем Висимо-Шайтанский и, наконец Висимо-Уткинский железоделательные заводы. «Сырое железо, - с некоторым удивлением отмечал академик П.С. Палас, привозят сюда из Нижнетагильского завода, а выделанное, коего в год до семидесяти тысяч пуд выходит, отвозят гужем за тридцать верст в Висимошайтанский завод, а оттоль по Чусовой судами…»

В то же время, в 60-е годы XVIII века был проведен целый ряд мер, во-первых, по повышению качества нижнетагильского железа, а во-вторых, по ограждению его от фальсификаторов. И то, и другое, конечно, диктовалось, прежде всего условиями конкуренции на международном рынке – соперничеством с английскими и особенно шведскими заводчиками. «Инструкция сибирских моих заводов прикащикам Ивану Андрееву, Мирону Попову, Григорию Белому», датированная 1762 годом, содержащая наставления по ведению заводского дела, особое внимание уделяет качеству металла, «Смотреть, - наставлял заводчик Н.А.Демидов своих приказчиков по Нижнетагильским заводам, - чтоб железо было делано спелое, а не сырое, и полосы были шириною в два с половиной дюйма, толщиной в полдюйма». Интереснее всего, что в этом документе впервые так остро проявляется проблема сохранения фабричной марки тагильского металла. Поскольку «по праву наследства» клеймо «старый соболь» перешло к старшему сыну Акинфия, владельцу Невьянского завода, Никита приказывает: «А на тех полосах вместо прежняго клейма клеймить пригоде сими литерами: ССNАД». Что надо было расшифровывать как «статский советник Никита Акинфиевич Демидов». Однако таковы были сила традиции и известность прежней марки, что первые литеры стали расшифровывать как «старый соболь». Под эти названием тагильский металл и был известен в Европе и России практически до конца XIX века – до вытеснения с рынка более дешевым южным железом.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6