Критика расизма. О двух сторонах всякого вопроса

на канате: ничтожное движение — и они беззаветно, глубоко, безвозвратно

ринутся в действие.

Не знаю, какими были главы II и III, но эта уж больно скучная.

3. Канатоходец.

Задача тех, кто желает предотвратить подобную активность, сводится,

понятным образом, к тому, чтобы дать таким людям и дальше балансировать на

канате. Фокус тонкий — неуспех в нем имеет необратимые последствия. Что ж!

Пускай фокус тонкий, да зато чертовски простой. Ну-ка, подумайте, чем можно

заниматься, балансируя на канате? Только одной единственной вещью, а именно

говорением. А о чем вы будете говорить? Разумеется, о сравнительных

достоинствах падения на правую или на левую сторону.

4. Болтающаяся личность.

И еще одну группу людей можно добавить к этой категории — людей,

наслаждающихся жаром деятельности и близостью к событиям, но не желающих

связывать себя ни одним конкретным направлением. Они жаждут слияния с

действием и такого знания всего происходящего, как они выражаются,

«изнутри», какое для артиста-канатоходца недоступно. Однако в то же самое

время они желают сохранить то, что считают своей беспристрастностью и своей

неподкупностью. Беспристрастность оказывается в таком случае способностью

плавать во всех течениях, как рыба в воде, а неподкупность — вечной

неспособностью решиться на что-то одно. Так что по соседству с канатоходцем

мы можем поставить эту болтающуюся личность, а болтанка, надо сказать, не

относится к видам гимнастики.

Гимнастика есть дисциплина, болтанка — отсутствие таковой. Самые

ошеломительные эскапады в ней получаются просто вследствие игры

противонаправленных сил, на которые болтающаяся личность не оказывает ровно

никакого влияния. Носимый, как пробка на воде, всевозможными волнами, такой

человек следует наиболее сильному потоку и, как ему мерещится, мудро и

величественно скользит среди привычных стихий, имея небо над головой и силу

потока под собой. Он рад непосредственному знакомству с несущими его водами

и самодовольно констатирует свое собственное внутреннее постоянство —

подлинная, чистая, нетонущая пробка. Мир — такой громадный и текучий, такой

бурный и изменчивый — предстает ему в облике вечного прилива и отлива.

Бурун встречается с буруном, воронка — с воронкой, механически и неумолимо.

Пробка взмывает по склону громадной волны, успевает увидеть на ее коньке

множество аналогичных вершин и стремглав скатывается но другому склону.

Ведь у каждой волны, по-видимому, два склона. По бокам каждой впадины две

волны. Во всяком вопросе две стороны.

Это конечно правильно сравнивать всё с миром, буруном, но почему-то я

не понял, что хотел сказать этим автор.

Как должно выражаться центральное существо дела в любом споре?

Не спорю: нелишним будет сразу признать, что в каком-то строгом

логическом смысле у всякого вопроса действительно две стороны. Для любого

высказывания всегда возможно найти другое, полностью противоречащее ему

высказывание; второе высказывание должно будет тогда содержать то, что

необходимо, и не более, чем необходимо, для опровержения первого. Так,

например, если я скажу, что здесь вчера шел дождь, мое утверждение будет

опровергнуто высказыванием, что здесь вчера не было дождя2. Но, к

несчастью, для любителей уклоняться от выводов в каком-то столь же

определенном смысле одно из утверждений обязательно будет ложным.

Совершенно очевидно, что два высказывания: «Вчера здесь был дождь» и «Вчера

здесь не было дождя» — не могут быть истинными одновременно.

Полностью не согласен с автором. Вчера дождь мог быть в одно время, и

не быть в другое. Один человек его видел, а другой нет. Утверждают они

обратное утверждению другого, и при этом оба правы.

Столь же очевидно, что одно из этих высказываний должно быть истинным,

а другое ложным. Даже люди самой закоренелой отрешенности должны понять,

что две «стороны» здесь совершенно не одинаковы в том, что касается истины.

Не случайно при всяком споре крайне важно, чтобы центральное существо дела

было аккуратно выражено в терминах логических противоположностей. Это —

единственный способ до конца понять, о чем идет речь.

Видимо, речь идёт о том, что всякая истина подлежит оценке в терминах

да-и-нет.

Как может откладываться действие благодаря большому количеству

непротиворечивых между собой альтернатив?

По той же причине, если где-то имеют место две равноценные

альтернативы, они не будут противоположными альтернативами; а если они не

противоположные, их числу не обязательно ограничиться двумя. Не существует

никакого предела, которым можно было бы ограничить число высказываний,

способных оставаться непротиворечивыми между собой. Болтающаяся и

балансирующая личность стоит поэтому перед такой дилеммой: если

альтернативы находятся между собой в отношении противоречия, их будет ровно

две, однако одна из них будет ложной; а если альтернативы не противоречат

друг другу, они, возможно, согласуются между собой, однако по числу их

будет не обязательно две. Под вопросом оказывается или их число, или их

равноценность.

Вполне вероятно, что ни болтающийся, ни балансирующий человек не будет

чересчур тревожиться об этой дилемме. В конце концов они не занимались

строгим мышлением в терминах логических противоречий, а просто, как люди

широкие и видавшие свет, замечали, что рано или поздно всякая борьба

заставляет людей сгруппироваться в две партии. Еще меньше их обеспокоит

возможное умножение числа сторон. Чем больше сторон, тем шире поле для

дискуссий. Чем шире поле для дискуссий, тем больше неопределенности. Чем

больше неопределенности, тем дольше можно откладывать действие. Боюсь, моя

дилемма только утвердит человека типа «и вашим, и нашим» в его

испорченности.

Автор конечно прав, но о чём он написал я понял только после десятого

прочтения абзаца.

Является ли установление научной истины приоритетом в споре?

Испробуем другой подход. Когда люди говорят, что в любом вопросе две

стороны, они лишь в последнюю очередь думают об установлении научной

истины. Они думают скорее о политических и социальных проблемах. Они знают,

что различные программы соперничают между собой за широкую поддержку. Они с

полным основанием не доверяют пылу зилотов и хитрости пропагандистов, и

убеждение, что «многое можно сказать в пользу тех и других», дает им уйти

из тупика.

Ну и правильно! В тупик никто не хочет заходить.

Надо сказать тут, что принципы теряют свою содержательность в той

мере, в какой используются как простые орудия спора. При инструментальном

употреблении принцип начинает выступать в таком множестве разнообразных

контекстов, что любая строгость его изначального понятия расшатывается, и

вместо него встает множество значений, соответствующее множеству

контекстов. Возникающая отсюда двусмысленность губит всякую строгость

мысли. Принцип становится пустой фишкой, которой манипулируют в попытке

избежать разгрома.

Это можно наблюдать на примере спора Базарова и П.П. Кирсанова в

романе Тургенева «Отцы и дети».

Необходимость выделения чётких значений.

Учение о двух сторонах всякого вопроса страдает от чрезмерной

многозначности больше любого другого из обсуждаемых в этой книге мифов. Мы

только что наблюдали, что его строгое, логическое значение как раз никого

не интересует. Поскольку, таким образом, это учение с самого начала

отрывается от своего логического значения, мы с полным основанием можем

заранее ожидать массу разнообразия и прихотливого произвола среди реально

имеющих хождение значений. Они совершенно невыводимы из логического

содержания первоначального высказывания, по должны зависеть от

разнообразных обстоятельств, в которых произносится высказывание. Может

оказаться, что мой перечень значений неполон; или, наоборот, я мог чересчур

удлинить его (кажется, прелести балансирования начинают захватывать и

меня!),(кажется, я сейчас охренею!). Во всяком случае, я могу только

апеллировать к личному опыту читателя, который решит, насколько

я прав.

Итак, в высказывании о двух сторонах любого вопроса я нахожу

возможность не менее семи значений. Сразу же перечислю их, а потом перейду

к обсуждению каждого по очереди. Вот эти семь

значений.

1. Важные социальные проблемы раскалывают людей на две группы, каждая

из которых предлагает определенное количество ве- сомой аргументации и

проявляет определенное количество эгоистической заинтересованности.

2. В любой данной ситуации существует плюрализм одинаково хороших

вариантов.

3. Во всех теориях есть определенное количество истины и определенное

количество заблуждения, и поэтому следует брать долю истины от каждой.

4. Выступление на той или иной стороне вредит научной

беспристрастности.

5. Чем лучше начинаешь понимать противоположные теории, тем больше

начинаешь сочувствовать выдвигающим их людям.

6. В споре каждая сторона имеет право быть выслушанной.

7. Никогда нельзя принимать решение, не изучив тщательно все дело.

Первое, второе и третье значения характерны, я бы сказал, для болтающейся,

четвертое, пятое и шестое — для балансирующей личности. Седьмое, явно

верное, может быть отнесено к кому угодно.

ШЕСТЬ ЗНАЧЕНИЙ-ПРЕДРАССУДКОВ

1. Важные социальные проблемы раскалывают людей на две группы, каждая

из которых предлагает определенное количество ве- сомой аргументации и

проявляет определенное количество эгоистической заинтересованности.

Почему так труден выбор, когда решаются важные социальные вопросы?

Первое из возможных значений заключается, по-видимому, в том, что

пускай не во всяком, но в любом важном вопросе есть две стороны и что на

каждой из этих сторон можно обнаружить определенное количество весомых

аргументов и определенное количество эгоистической

заинтересованности. Иначе говоря, важные вопросы создают поляризацию сил.

Поскольку они постепенно захватывают все население, становится все меньше и

меньше людей, не присоединившихся к тому или другому лагерю. Выбор лагеря

опирается на понимание людьми своих интересов; иначе говоря, они

выбирают лагерь, который считают дружеским, а не вражеским. Пока

продолжается борьба, оба лагеря стараются выставить себя в наилучшем

возможном свете, а поскольку лидеры обоих лагерей не будут лишены

пропагандистского таланта, обе программы будут казаться одинаково

убедительными. Как противоположные и вместе с тем одинаково убедительные,

обе программы, по-видимому, взаимно уничтожают друг друга. Будучи

продиктованы эгоизмом, обе программы предстают одинаково подозрительными.

Болтающаяся в воде пробка не видит разницы между плаванием на той или

другой стороне волны.

Как необходимо делать выбор?

Итак, одинаковая убедительность — и одинаковая подозрительность.

Первое приводит в замешательство, второе парализует волю. Между прочим,

замешательство — результат скрытой абстрагирующей операции ума: обе

программы «взвешиваются» на одних весах, т. е. сравниваются по принципу их

внутренней связности и внешней притягательности так, как если бы они не

имели никакого отношения к конкретной исторической ситуации. Это отношение,

однако, и есть самое главное в них, и именно оно в конечном счете

определяет их достоинства. Абстрагированные от своего непосредственного

социального контекста программы могут казаться явно равноценными;

возвращенные своему контексту, они обнаружат решительную несхожесть. Выбор,

ничего не дававший о себе знать в вакууме, теперь вопиет о своей

настоятельной необходимости. Выбирающее лицо, против воли увлекаемое всеми

этими голосами, словно пением сирен, может теперь спастись, только заткнув

уши.

Если сильно заткнуть уши, то можно пальцы не вытащить. На самом деле

большинство избирателей отдают свои голоса больше популистским лозунгам,

«порядочным» людям, чем конкретным программам. Эти программы почти никто в

глаза не видел. В замешательство приводит и тот факт, что важные проблемы

решают политики, которые далеко не всегда знают, что сами обсуждают,

например: обсуждение законопроектов в нашей Госдуме. Система управления

государством не является открытой для избирателей.

Паралич воли, в свою очередь, происходит от предположения, что наличие

эгоистической заинтересованности с обеих сторон одинаково портит их

программы. Может показаться поразительным, но действительно есть люди,

которые отстраняются от участия в человеческих делах потому, что любое

социальное учреждение и любое политическое движение лишены в этом смысле

абсолютной чистоты. Зачарованные неподражаемым блеском идеала

самопожертвования, такие люди сидят в ожидании движения и программы,

которые не давали бы никакой выгоды своим начинателям. Они долго прождут,

потому что социальное движение, участники которого сознательно занимались

бы созданием невыгод для себя лично, было бы поистине очень странным

социальным движением. Так что заявление об эгоистической заинтересованности

обеих спорящих сторон несет в себе примерно столько же смысла, как

заявление пробки, что по обеим сторонам волны — вода.

Нормальные участники социального движения никогда не начнут свою

деятельность во вред себе: абсолютной чистоты в политике нет и быть не

может. На примере построения социализма во всём мире мы прекрасно понимаем,

к чему может привести «идеал самопожертвования».

Как можно с помощью взаимопонимания и честности уменьшить искажение

принципов?

Конечно, эгоистическая заинтересованность вполне может вести к

искажению принципов. Она их и искажает всякий раз, как требует обмана

других людей. Однако заинтересованность не всегда (а для большинства из нас

даже и не часто) требует обмана других. Наоборот, заинтересованность вполне

совместима с честностью, причем до такой степени, что Франклин в приливе

оптимизма объявил честность лучшей политикой. А где нет обмана, там нет и

намеренного извращения принципов. Так что мы не можем из наличия

заинтересованности у той или иной группы обязательно делать вывод о

показном характере ее программы. Если человек помогает мне потушить пожар в

моем доме, чтобы предохранить свой собственный, с моей стороны будет

идиотизмом говорить о лживом характере его поведения. И будет недостатком

вежливости, если я по той же причине откажусь поблагодарить его со ссылкой

на то, что он не имел в виду оказать лично мне никакой услуги.

Чем честнее политик, и чем лучше он понимает свою роль в жизни

общества, тем больше его уважают. Например: В.В. Путин.

Почему невозможна война всех против всех?

Стоящая за подобными доводами скрытая гипотеза — это предположение,

что политика, выгодная мне, автоматически лишается возможности послужить

благу других. В свою очередь, такой тезис покоится на точке зрения

независимости личных человеческих интересов от интересов всех других людей,

а может быть, и противоположности им. Bellum omnium contra omnes — война

всех против всех — принимается за основополагающий факт. Это допущение—

чистая фикция. Даже животное царство демонстрирует не меньше взаимного

сотрудничества, чем взаимной борьбы. Ложность вышеназванного допущения —

основание для всех наших надежд на достойный мир.

По каким критериям следует выбирать программу?

Стало быть, факт наличия в программе определенной группы эгоистической

заинтересованности недостаточен для доказательства обманного или злого

характера данной программы. Обман и зло могут быть только плодом реального

действия программы. Но чтобы основательно судить о действии, надо

попытаться рассмотреть все проблемы и пути решения в совокупной

исторической перспективе. Под таким углом зрения вопрос о наличии или

отсутствии в действиях той или иной группы эгоистической заинтересованности

становится поистине пустяковым. Прежде всего требует ответа совсем другой

вопрос: какую роль данная группа играет в социальном прогрессе? Если место

группы таково, что она играет прогрессивную роль, то ее «эгоистическая

заинтересованность» — не минус, а благодеяние для человечества.

Абсолютного прогресса не бывает: в чём-то мы выигрываем, а в чём-то

проигрываем – таков закон природы.

Но для конкретного исторического промежутка можно найти своеобразные

катализаторы позитивных процессов в обществе.

В чём роль рабочего движения?

Подобная ситуация относится прежде всего к рабочему движению. Рабочие

занимают в нашем обществе такое место, что их борьба за улучшение своего

положения есть одновременно борьба против неравенства и тирании — в большом

и малом, которые мешают и угрожают каждому. Некоторые части общества

(особенно низшие слои среднего класса) время от времени проявляли

склонность к фашизму; но труд в силу самого своего положения неизбежно

оказывается непримиримым врагом фашизма. Некоторые части общества могут

себе позволить (или думают, что могут себе позволить) толстокожие

удовольствия антисемитизма, дискриминации против негров и депортации

«нежелательных» чужестранцев. Однако рабочее движение просто не сможет

существовать, если будет терпеть подобный раскол в своих рядах. Некоторые

части общества могут без большой трудности предаваться всему множеству

мифов и предрассудков, разбираемых в этой книге. Для рабочего движения все

такие мифы несут смерть, поэтому оно развенчивает их сразу же, как только

обнаружит.

Таким образом, как капиталисты были носителями естествознания в дни

своих революционных триумфов, так рабочее движение - носитель социальной

науки в наши дни. Дело не в том, у кого сколько знаний. Дело просто в том,

что как успех капитализма был несовместим с алхимией и астрологией, так

успех труда несовместим с нелепостями Манчестерской политэкономии и с более

грубой ложью гитлеровского режима.

Люди равны во труде, если получают от него достойную отдачу. Роль

рабочих и инженеров будет возрастать – это необратимый процесс, возникший

благодаря НТР. Техника усложняется, специализация сужается. Чтобы в этих

условиях не скатиться до уровня каменного века, нужно создавать все

благоприятные социальные, экономические, политические условия для труда и

не мешать людям спокойно работать.

Словом, некоторым людям особенно повезло с занимаемым ими историческим

местом. Для многих из нас добродетель в худшем случае борьба, а в лучшем —

тяжкий труд. Как должны мы завидовать тем множествам, которые просто не

могут себе позволить мистики, невежества, толстокожести и которые поэтому

перестают быть мистиками, невеждами, толстокожими! Они без труда таковы,

какими мы можем быть лишь с немалым усилием. Их «эгоистические» интересы

магически настроены в унисон с интересами всех. Люди, не могущие выбраться

из политической болтанки, должны полюбить их простую добродетель, оставив

свою позицию вечного сомнения.

Мудр человек, который знает, что хочет.

2. В любой данной ситуации существует плюрализм одинаково хороших

вариантов.

Почему возникает ощущение, что в любой данной ситуации существует

плюрализм выбора?

С гребня своей волны пробка, как мы говорили, замечает много подобных

гребней. Надо думать, на нее произведет глубокое впечатление число

возможных альтернатив. И когда она утверждает, что

в каждом вопросе две стороны, она иногда хочет этим сказать, что в любой

данной ситуации существует плюрализм одинаково хороших возможностей выбора.

Отчасти это — результат распространения на важные социальные вопросы той

небрежности, с какой мы подходим к будничным проблемам. Если, например, я

планирую свой отпуск, то у меня есть, наверное, с полдюжины вариантов,

которые все одинаково привлекательны и развлекательны. Или, решив потратить

несколько часов на чтение, я, без сомнения, найду несколько книг, которые

можно прочесть с одинаковыми удовольствием и пользой. Человек, чья жизнь

наполнена разнообразными интересами и многими удовольствиями, с большой

вероятностью будет думать, что вообще любая ситуация предлагает тот

плюрализм выбора, к которому он так привык.

Невозможно небрежно подходить к важным социальным вопросам как к

будничным проблемам.

Середина и крайности.

Однако еще Аристотель впервые выработал положение, согласно которому в

любой ситуации существует одно, и только одно адекватно ей отвечающее

действие. Это действие он называл «серединой», а все отклонения от него

рассматривал как крайности, поскольку они оказываются действиями, дающими

меньше того, что требует ситуация, или больше того, что в ней допустимо.

Если отряд солдат стоит на позиции, которую в принципе возможно защитить,

«серединой», или отважным действием, будет отстаивание этой позиции. Если

они отступят, то проявят трусость (крайность несостоятельности), а если

двинутся вперед, ставя себя под удар и рискуя позицией, то проявят

неосмотрительность (крайность переизбытка). Больше того, адекватное

действие изменяется с изменением обстоятельств. Скажем, если удержать

позицию становится невозможно, а солдаты тем не менее не уходят с нее, они

проявляют не храбрость, а безрассудность; с другой стороны, если становится

возможна вылазка, а они остаются на своей позиции, то здесь уже не

смелость, а трусость.

Теория принятия решений.

Эта теория, представляющая собой один из важнейших вкладов Аристотеля

в сокровищницу человеческой мысли, по сути дела, формулирует сущность

всякого верного планирования. Сначала — анализ объективной ситуации, потом

определение в точности адекватной политики действия и, наконец, реальное

осуществление этой политики. Ситуация является, таким образом, мерилом,

служащим для проверки предлагаемых решений, и объективная реальность

ситуации обеспечивает нам защиту от нереалистичности мышления. Действовать

в согласии с выработанными так решениями значит поистине действовать, как

сказал бы Аристотель, подобно «человеку, обладающему практической

мудростью».

В каком случае появляется «идея наилучшей политики»?

Допускаю, что отклонения от нормы иногда будут едва уловимыми и в

таких случаях несколько вариантов покажутся одинаково хорошими. Но даже и

тогда идея единственной, наилучшей политики будет служить идеалом,

понуждающим нас к старательному анализу. Мы можем сохранять убеждение, что

идеал существует, пускай даже при наших крайних усилиях не удается его

отыскать; мы удовлетворимся каким-то приближением к нему и будем

действовать.

Пример с солдатами хорош. Всё вышесказанное напоминает поиск хода

шахматистом во время игры. Где, как не на шахматной доске, существует

плюрализм одинаково хороших вариантов? Чем сильнее игрок, тем лучше

Страницы: 1, 2, 3, 4