От позитивизма к неопозитивизму

идеологическими: запросами; 2) обеспечить построение идеальных логических

моделей осмысленного рассуждения. Вопросы, озадачивавшие «метафизиков» (по

существу, все философско-мировоззренческие проблемы), относятся

неопозитивистами к числу псевдопроблем и объявляются лишенными научного

смысла, а поэтому всякая попытка их решения также квалифицируется как

лишенная смысла. Идеальным средством аналитической философской деятельности

они считают разработанный в XX в. аппарат математической логики.

Логический позитивизм спекулирует на реальных проблемах, поставленных

развитием современной науки: осмысленность научных утверждении (проблема,

остро вставшая, например, в связи с появлением теории относительности),

возможность опытной проверки абстрактных теоретических положений,

соотношение содержательных и формальных компонентов научной теории (эта

проблема приобретает особое значение для современного научного знания в

связи с возрастающей его математизацией и формализацией). В разработанной

представителями логического позитивизма методологии научного исследования

дано описание типов научной теории, выделены и зафиксированы некоторые виды

научных определений и объяснений, что представляет определенную ценность

для логико-методологических исследований.

Будучи не только философами, но и специалистами-логиками, некоторые из

представителей логического позитивизма внесли определенный вклад в

разработку логического аппарата (логическая семантика, вероятностная

логика), который, хотя и рассматривается ими в качестве средства

философского анализа, в целом выходит за рамки философии и может быть

включен в область специально-научного исследования.

Вместе с тем основная философская программа логического позитивизма,

выраженная в принципе верификации, в тезисе о сводимости содержания

истинных теоретических утверждений к констатации эмпирических, опытных

«данных» и в утверждении о пустоте, бессодержательности («аналитичности»)

положений логики и математики, находится в очевидном противоречии с

практикой современного научного познания, что и обнаружилось в ходе

эволюции самого логического позитивизма.

Можно, говорить о том, что в концепции логического позитивизма 20—30-х

годов задача полного разделения «метафизических» (т. е. мировоззренчески-

философских) положений и утверждений науки была поставлена в наиболее

четкой форме, чем когда-либо в истории позитивизма. Именно в этой концепции

впервые доводится до конца логика всех рассуждений, вытекающих из принятого

в позитивизме определения научности как описания эмпирической «данности».

Будучи в этом смысле наиболее зрелым продуктом позитивизма, логический

позитивизм «выдает тайну» всякого позитивизма. Поэтому крах логического

позитивизма означает крах позитивизма вообще, крах всех и всяких попыток

отделить философию от науки. Между тем с точки зрения самих канонов

логического позитивизма неясен статус тех принципиальных предпосылок, из

которых должна исходить деятельность по анализу, осуществляемая в рамках

этой философской доктрины. Если в разряд осмысленных относятся только либо

аналитические (тавтологические), либо синтетические (фактуальные)

утверждения, то как быть с самим тезисом о верификации, который явно не

принадлежит ни к тем ни к другим? Признать его бессмысленно-

«метафизическим»? Но ведь именно этот тезис был положен в основу

деятельности по элиминации всех «метафизических» высказываний, и если он

«метафизичен», то нет никаких оснований претендовать на сокрушение

«метафизики».

Принципиально так же обстоит дело и с другими теоретическими

исходными установками неопозитивизма: тезис о сводимости содержания

истинных теоретических утверждений к констатации эмпирических, опытных

«данных», утверждение о пустоте, бессодержательности («аналитичности»)

положении логики и математики, признание возможности резкого деления на

аналитические и синтетические всех осмысленных высказывании и др. К тому же

выяснилось, что всякая попытка последовательного осуществления

неопозитивистских установок в ходе аналитической деятельности неизбежно

приводит к тому, что в разряд «метафизических» (т. е. подлежащих удалению)

утверждений наряду с явно бессмысленными попадают и такие, при отсутствии

которых рассыпаются теоретические построения в большинстве специальных

областей знания.

Логико-позитивистская доктрина анализа научного знания чем дальше, тем

больше обнаруживала свое несоответствие реальной научной практике,

философским осмыслением которой она себя представляла. В итоге среди

аналитических философов общепризнанным стало мнение о том, что эта

концепция, претендовавшая на точность, строгость и доказательность

утверждений, на превращение философии в вид специализированной

деятельности, сама является лишь вариантом «метафизики», причем вариантом

явно несостоятельным 2. Из констатации этого факта исходят те направления,

которые пришли на смену логическому позитивизму, оставаясь в то же время в

рамках аналитической философии. Об этих направлениях целесообразно

рассказать более подробно, ибо именно на этом пути можно выявить судьбу

позитивистских и неопозитивистских идей в современной буржуазной философии.

* *

*

Самое влиятельное из этих направлений — это так называемая философия

лингвистического анализа, доминирующая в послевоенные годы в философской

жизни Англии (представители этого направления имеются и в США).

Значительное влияние на формирование идей лингвистического анализа оказал

английский философ Дж. Мур. Однако развернутая формулировка принципиальных

установок этого направления, так же как создание техники анализа,

принадлежит Л. Витгенштейну, которого по праву можно считать основателем

этой философии (во второй период его философской деятельности — в 30—40-е

годы). Наиболее крупные се представители — Дж. Уиздом, Дж. Райл, Дж. Остин.

Лингвистический анализ сознательно противопоставляет себя логическому

позитивизму. Это выразилось в принципиальном отказе лингвистических

аналитиков от верификационной теории значения (что позволило избежать

некоторых явно абсурдных выводов субъективистского эмпиризма), в неприятии

тезиса о том, что научное рассуждение является идеальной моделью всякого

осмысленного рассуждения, в непризнании позитивистского отождествления

осмысленных и информативных высказываний (которое означало в рамках

доктрины логического эмпиризма квалификацию моральных, эстетических и

прочих оценочных высказываний, а также высказываний — команд, просьб,

советов и т. д., в качестве логически бессмысленных), в отказе от логико-

позитивистского редукционизма, т. е. от тезиса о возможности сведения

значения высказываний одного типа к значению высказываний другого типа

(например, теоретических — к эмпирическим, высказываний о материальных

вещах — к высказываниям об ощущениях).

В противовес логическому позитивизму лингвистические аналитики

подчеркивают, что актуально использующийся язык содержит множество

различных подразделений, областей (отдельные «языки-игры», по Л. Витген-

штейну, «логические типы» и «категории» языка, по Дж. Райлу, языковые

«слои», по Ф. Вайсману, и т. д.). Логика функционирования формально одних и

тех же слов в каждом из этих языковых подразделений, контекстов

принципиально различна. Поэтому слова и выражения, которые внешне кажутся

одинаковыми, по существу имеют несовпадающие значения и применяются на

разных основаниях в зависимости от контекста их употребления. При этом в

контекст включается и цель говорящего, и отношение высказывания к реальной

ситуации его произнесения, т. е. «язык-игра» полагается не замкнутым

отношением одних слов к другим, а включенным в реальную человеческую

жизнедеятельность; язык рассматривается как социальный институт и «форма

жизни». Значение—это не некая особая реальная сущность, считают

лингвистические аналитики, и не абстрактный объект, заданный в языке

формализованной семантики, а тот или иной способ употребления слова в

определенном контексте (use).

Принципиальным для лингвистического анализа является не просто указание

на существование в обыденном языке различных, не сводимых друг к другу

слоев, контекстов и т. д., а признание того, что количество этих

контекстов, в сущности, необозримо (так что бессмысленно было бы ставить

задачу выявить их все, скажем, составить полный список языковых

«категорий»). Кроме того, и это самое главное, хотя между разными слоями

языка, «языками-играми» имеется определенного рода связь и переход, однако

данная связь в большинстве случаев исключает возможность выявления каких бы

то ни было черт, общих для разных употреблений одного и того же слова. А

это значит, что по крайней мере для большинства слов актуально

используемого, обыденного языка невозможно дать какие бы то ни было общие

дефиниции.

Сказанное не относится к искусственно построенным, техническим языкам,

которые могут употребляться в специальных науках для специальных целей

(хотя ни одна специальная наука не может обойтись и без естественного

языка), а применимо лишь к обычно используемому, разговорному языку.

Лингвистические аналитики считают, что философские проблемы возникают как

раз в результате непонимания логики естественного языка. Поэтому и решены

они могут быть лишь путем анализа именно этого языка, путем тщательного

выявления и кропотливого описания многообразных контекстов

словоупотреблений. Думать, что эти проблемы можно решать путем выявления

каких-то общих характеристик тех слов, которые волнуют философов (как это

полагала сделать традиционная «метафизика» в своих попытках построить

систематическую теорию философских категорий), или же путем построения

искусственных языковых систем, в которых словам придается условное

значение, весьма удаленное от реального, диктуемого их употреблением (как

пытались сделать логические позитивисты, строившие искусственные языковые

модели),—значит, по мнению лингвистических аналитиков, идти по явно

бесперспективному пути. Конечно, построение языковых моделей с помощью

аппарата формальной логики — дело полезное и нужное для решения ряда

специальных научных и технических задач. Нужно, однако, осознать,

подчеркивают представители данного философского направления, что этот

аппарат при всей его важности непригоден для целей разрешения философских

проблем, ибо последние существуют именно как результат непонимания

многообразия и несводимости друг к другу различных языковых контекстов. В

искусственных же языковых системах терминам не может не придаваться жесткий

и однозначный смысл в соответствии с самой идеей таких систем. К тому же

смысл, придаваемый в формальной логике логическим константам («все»,

«некоторые», «и», «или», «если...то», «не», «существует»), весьма далек от

многообразия их смыслов в реальном языке. Поэтому выполнение различных

задач философского анализа лучше всего достигается средствами неформального

анализа неформализованного обыденного языка.

Как же понимаются задачи и особенности философского исследования

лингвистическими аналитиками? Следует заметить, что здесь при всем ярко

выраженном отмежевании лингвистического анализа от логического позитивизма

между обоими направлениями аналитической философии существует определенного

рода связь. Она выражается, во-первых, в том, что сама логика

противостояния вынуждает лингвистических аналитиков обсуждать те

философские проблемы и их решения, которые были существенны для логического

позитивизма (принцип верификации и верификационная теория значения,

дихотомия аналитических и синтетических суждений, проблема редукции и т.

д.). Во-вторых, и это главное, лингвистический анализ унаследовал от

логического позитивизма некоторые принципиальные установки в понимании

самого характера философской деятельности.

Дело в том, что итогом всей критики лингвистическими аналитиками

логического позитивизма является обвинение последнего в «метафизичности»

его исходных теоретических принципов. Квалификация логического позитивизма

в качестве разновидности «метафизики» справедлива в том смысле, что

претензия логических позитивистов на превращение практикуемой ими философии

в вид некоторой специализированной, строго доказательной деятельности, не

имеющей ничего общего с традиционной философской «метафизикой», и впрямь

оказалась несостоятельной. Но если учесть, что под «метафизикой» в данном

случае понимается 'вся традиционная специфически-философская проблематика,

то сам по себе этот термин в приложении к той или иной философской

концепции не может рассматриваться как обвинение. Суть дела, видимо, не в

«метафизичности» логического позитивизма, а в том, что он оказался слишком

плохой «метафизикой», не соответствующей современной научной и социальной

практике. Обвинение позитивизма в «метафизичности» означает, однако, для

лингвистических аналитиков попытку еще более радикального проведения

«антиметафизической» программы. Во всяком случае, так была сформулирована

задача теми философами, которые стояли у истоков этого направления, в

частности самим Л. Витгенштейном 3.

Лингвистические аналитики считают, что «метафизические» псевдоутверждения

возникают в результате нарушения правил употребления некоторых слов

обычного языка. При этом философские дискуссии порождаются отнюдь не всеми,

а лишь некоторыми словами нашего языка (например, такими, как «знать»,

«реально», «в самом деле», «кажется», «вероятно», «истинно», «существует»).

Остается предположить, что именно эти слова обладают какими-то присущими им

особенностями, предоставляющими особые возможности для злоупотребления ими.

Философы-«метафизики» либо употребляют эти слова в тех контекстах, в

которых они не могут употребляться согласно правилам обыденного языка, либо

пытаются дать им некие общие определения, игнорирующие существование

реальных, не сводимых друг к другу языковых контекстов.

Соответственно свою задачу аналитические философы видят в том, чтобы

вскрыть источник «метафизических» псевдопроблем и выявить реальный,

подлинный смысл слов, неправильно употребляемых философами-метафизиками».

Так, например, если путем анализа слова «знать» выявляется, что оно имеет

целый ряд контекстуальных значений, между которыми вряд ли можно найти что-

либо общее, то, утверждают лингвистические аналитики, не существует какой-

либо общей дефиниции знания и, следовательно, задача построения общей

философской теории познания лишена смысла.

Поскольку логический позитивизм наряду с задачей элиминации

«метафизических» псевдоутверждений ставил перед философами цель построения

идеальных моделей осмысленных рассуждений, критическая задача дополнялась

там некоторой конструктивной. Представители лингвистического анализа сводят

свои задачи к чисто негативным, или, как они сами предпочитают говорить,

«терапевтическим», — к элиминации философских проблем, т. е. к избавлению

философии от нее самой.

Аналитическая философия превращается, таким образом, в своеобразную

«философию философии», занятую лишь теми проблемами, которые предложены

ранее жившими или ныне существующими философами, и не имеющую ни

потребности, ни нужды в том, чтобы заниматься вопросами, которые волнуют

представителей специальных наук, или же пытаться решать социально-этические

проблемы, поставленные современным социальным развитием. Впрочем, эта

черта, по мнению лингвистических аналитиков, не столько недостаток, сколько

своеобразное достоинство их философии, показатель возросшей строгости и

точности техники философского исследования, свидетельство его

профессионализации. «...Новая практика подвергать проблемы и аргументы

критике со стороны специалистов-коллег привела к тому, — пишет Дж. Райл, —

что философы во все большей степени стали заниматься проблемами философской

техники и все больше приобретали вкус к строгости рассуждения... Философы

стали теперь философами для философов» 4.

Философ, не формулирующий никаких философско-«метафизических» тезисов, не

пытающийся решать мировоззренческие проблемы, не конструирующий

онтологические или гносеологические системы, зато занятый

высокопрофессиональной и специализированной деятельностью по выявлению с

помощью особой техники точного смысла слов и выражений, обнаружению и

устранению бессмыслицы,— таков идеал лингвистических аналитиков. Философия

становится одной из многих специальных дисциплин. В прошлом были великие

философы, а теперь впервые в истории появились философы «искусные»,

подчеркивал Л. Витгенштейн 5.

Конечно, строго говоря, по Витгенштейну, философия—это не наука, а

философ не является ученым. В самом деле, ведь философ (имеется в виду

философ-аналитик) не строит каких-либо объясняющих теорий или гипотез,

которые могут подтверждаться или не подтверждаться фактами. Не похож он и

на логика или математика, который строит дедуктивные конструкции и

доказывает теоремы, исходя из некоторых аксиом. Философ-аналитик занят

анализом смысла слов и выражений обычного, актуально используемого языка,

описанием того, что реально дано в языке. Философия, таким образом, есть

описательная дисциплина, но не в смысле описательной эмпирической науки,

которая формулирует те или иные генерализации на основе статистического

подсчета разных случаев (не в смысле, например, описательной лингвистики,

которая, интересуясь частотой употребления того или иного словесного

оборота, очевидно, должна заняться конкретным эмпирическим исследованием,

опросом людей).

Язык интересует философа не в его чисто лингвистических качествах, а как

носитель значений. При этом одно и то же значение может быть выражено

разными языковыми средствами и даже в разных национальных языках. Значения

философом могут быть выявлены путем своеобразного «идеального

эксперимента», т. е. мысленного представления возможных ситуаций, в которых

употребляется то или иное слово, простого «всматривания» в работу языка и

фиксирования того, что «непосредственно очевидно».

«Было бы правильно сказать, — пишет Л. Витгенштейн,— что наш анализ не

может быть научным... В наших рассуждениях не должно быть ничего

гипотетического. Мы должны избавиться от всяких объяснений, и одно лишь

описание должно занять их место. И это описание получает свою способность

прояснять, т. е. свою цель в связи с отношением к философским проблемам.

Они, конечно, не являются эмпирическими; они разрешаются скорее

всматриванием в работу нашего языка, и притом таким образом, чтобы

заставить нас осознать эту работу, несмотря на побуждение к ее неверному

пониманию. Проблемы разрешаются не путем представления новой информации, но

путем нового распределения того, что мы всегда знали» 6.

Дж. Райл также обращает внимание на отличие работы философа-аналитика от

работы логика. Излагая его точку зрения, Т. И. Хилл пишет: «...работа

философа не совпадает с работой логика — хотя некоторые философы в то же

время являются и логиками, — так как в отличие от выводов логика

философские аргументы никогда не могут стать доказательствами и не

предназначены быть ими. В отличие от доказательств они не имеют посылок. В

той мере, в какой работа философа является позитивной, она схожа с усилиями

хирурга описать студентам свои действия и затем проконтролировать свои

описания путем медленных повторений своих действий» 7.

Уже на основании данной нами самой общей характеристики лингвистической

философии нетрудно выявить те внутренние противоречия, которые с самого

начала разъедают ее и ведут к определенным сдвигам, не только выводящим за

рамки этого вида философского анализа, но, как мы попробуем показать, при

известных условиях и за пределы аналитической философии вообще.

В самом деле, лингвистический анализ пытался утвердить себя в качестве

некоей специальной дисциплины, хотя и не являющейся наукой в строгом смысле

слова, но способной к получению точных и бесспорных результатов,

окончательно сбросившей с себя груз «метафизическ,6их» предпосылок, т. е.

того или иного решения философских проблем, понимаемых в качестве

подлинных. Но это диктовало необходимость отказаться от формулировки какой

бы то ни было философской программы и обусловило претензию на отсутствие в

этом течении не только каких-либо теоретических установок, принципов, но

даже и определенного метода анализа. Выбор того или иного метода означает

его предпочтение другим, что неизбежно влечет некоторые «метафизические»

следствия. Лингвистические же аналитики претендуют на построение

«беспрограммного анализа».

Именно поэтому Л. Витгенштсйну не оставалось ничего другого, как заявить,

что «не существует единственного философского метода, хотя действительно

существуют различные конкретные методы, подобно различным терапиям» 8.

Логика принятия идеи о возможности «беспрограммного анализа» заставляет

Дж. Райла идти еще дальше и утверждать, что даже методы самой этой школы в

философии нельзя считать единственно возможными: «То, что предлагаемый или

демонстрируемый метод является собственным методом, или единственным

собственным методом, или частью единственного собственного метода

философствования, не суть истина индивидуального откровения или же дело

персонального вкуса. Это — философское высказывание, притом такое, которое

утверждает определенный принцип. Поэтому школа, которая претендовала бы на

Страницы: 1, 2, 3