Реферат: Последние века Римской империи: истоки формирования западноевропейской средневековой цивилизации

Города, в меньшей мере племенные общины, сами уже не справ­лялись с выполнением общественно необходимых функций по поддержанию хозяйственной деятельности, охране правопорядка и т.д. Императоры все чаще прибегали к административным ме­рам, постепенно переходя от ограниченного контроля к жесткой регламентации. Этой цели, помимо превращения органов муни­ципального самоуправления в придаток общеимперского государ­ственного аппарата, служил и ряд конкретных мер, направлен­ных на сохранение разлагавшейся общественной системы.

Сталкиваясь с непрекращающимся бегством граждан из город­ской общины, Диоклетиан, а затем Константин I законодательно запретили выход из нее представителям всех сословий. Принад­лежность к некоторым профессиональным коллегиям стала на­следственной, к концу IV в. ремесленникам было отказано в пра­ве служить в армии, принимать сан священника, занимать муни­ципальные должности. Эдиктами 316 и 325 гг. к своему сословию и к своей курии (городскому сенату) были прикреплены и декурионы, называемые теперь чаще куриалами. На них была возло­жена тягостная обязанность по сбору налогов, причем куриалы должны были возмещать недоимки из своих средств. Результатом явилось разорение этого сословия, бывшего главной социальной опорой ранней империи.

Государственные реформы эпохи домината продлили Римско­му государству жизнь примерно на полтора столетия, отсрочив его гибель, казавшуюся в середине III в. близкой и неотвратимой. Некоторые из этих реформ, например монетная, были весьма ус­пешными: солид Константина I служил расчетной единицей на протяжении всего раннего, а в Византии и классического, сре­дневековья. Удачными в целом следует признать также ново­введения в области провинциального управления и кодификации римского права. Однако многие мероприятия императоров, в част­ности в военных и финансовых вопросах, дав временный эффект, возымели в конечном счете самые плачевные последствия. Госу­дарственность периода домината была по природе своей чужда как уходящему в прошлое античному обществу, так и нарождав­шемуся феодальному. Прообраз феодальной государственности можно усмотреть скорее в тех социально-политических явлениях, с которыми императоры эпохи домината энергично, но не очень последовательно и в общем безуспешно боролись, прежде все­го—в режиме частной власти, складывавшемся в латифундиях.

Кризис идеологии. Главнейшим проявлением кризиса в идеоло­гии позднеантичного общества был постепенный отход от пред­ставления о гармонии интересов отдельного человека и граждан­ской общины в целом. Для всех категорий населения утрачивают значение социально значимые цели и ориентиры. К III в. стала совершенно очевидной иллюзорность, если не лживость, регулярно провозглашаемого императорами (начиная с Августа) наступле­ния золотого века под эгидой мощного и слаженного Римского государства. Неустанно повторяя тезис о совершенстве существу­ющего строя, нацеливая граждан на благоговейное оберегание раз и навсегда установленного положения вещей, официальная про­паганда содействовала лишь усилению социальной апатии и не­доверия к любому публичному слову и действию. Все большее число римских граждан, от плебеев до сенаторов, самоустраняет­ся от общественных дел, стремится жить незаметно, не обнару­живая лишний раз свое богатство, искусство, личное превосход­ство вообще. Человек сосредоточивается на своих внутренних пере­живаниях, приобретавших постепенно большую важность, чем политические перипетии внешнего мира. Поскольку, сообразно общей тональности античной культуры, отчуждение от общества воспринималось и осмысливалось как отчуждение от гармонии космоса, интеллектуальная и эмоциональная энергия индивида направляется на восстановление нарушенной связи человека и миропорядка, все чаще воплощенного для него в божестве.

Одновременно пересматриваются и другие идеологические пред­ставления классической эпохи. Теряет прежнюю четкость деление людей на свободных и рабов, в рабе начинают видеть личность, философы все настойчивее проводят мысль о том, что свобода и рабство — это состояния не столько юридические, сколько моральные: сенатор может быть рабом порочных страстей, тогда как добродетельный раб внутренне свободен. Меняется и отноше­ние к труду: в среде «почтенных» на него по-прежнему смотрят с презрением, но для «смиренных», чьи взгляды все меньше опреде­ляются стереотипами разлагающейся, но пока что поддерживае­мой государством полисной идеологии, труд становится благом, залогом здоровой и честной жизни. Складывается новая система ценностей, во многом уже чуждая рабовладельческому обществу.

С наибольшей силой и ясностью перестройка общественного сознания проявилась в сфере религии. Это выразилось, в част­ности, в попытках создать, все еще в рамках полисной религии, единый для всей империи культ верховного и всемогущего, как правило, солнечного божества. В том же направлении эволюцио­нировали и религиозные настроения народных масс, все чаще искавших в культе не помощи в конкретном деле, находящемся в «ведении» того или иного божества, а утешения во всех жизненных горестях и обретения душевного равновесия через индивидуаль­ное приобщение к божественной силе, мудрости и благодати. В древних земледельческих и солнечных культах упор теперь дела­ется преимущественно на единое животворное начало всего сущего; приобретают популярность дуалистические учения (например, митраизм) с их представлениями о равновеликости и бескомпромисс­ной борьбе добра и зла. Однако яснее и последовательнее всего на духовные запросы своего времени ответило христианство, на долю которого выпал поэтому наибольший успех.

Христианизация империи. Христианство представляло собой уже не полисную, а мировую религию, преодолевающую жесткие эт­нические и социально-правовые барьеры, присущие умирающе­му античному обществу. «Для Бога несть эллина и иудея, ни сво­бодного, ни раба», — говорится в одном из посланий апостола Павла. Бог христиан воплощает и себе мировой порядок, его ве­личие столь беспредельно, что в сравнении с ним любые соци­альные градации и общности оказываются несущественными, поэтому ему предстоит абстрактный человек, оцениваемый по его личным качествам, а не по принадлежности к той или иной об­щественной группе. Связь человека с Богом мыслится в христи­анстве как основополагающая, опосредующая его связи с другими людьми. Соответственно истинная благодать достигается не сует­ными мирскими усилиями (к каковым относилась и всякая граж­данская деятельность), а через близость к Богу, понимаемую одно­временно как прижизненная причастность его величию («Царство Божие внутри вас») и как посмертное воздаяние за праведную жизнь. Отсюда следует, что человеку надлежит заботиться не о внешних обстоятельствах своего существования, но о духовном и уповать во всем на Бога. Так в превращенной форме христианство отразило социальную действительность поздней античности: да­леко зашедшее стирание национальных, политических, отчасти правовых и идеологических различий; прогрессирующее исчез­новение привычных общественных гарантий существования, де­лавшее человека беззащитным перед лицом все более авторитар­ной политической власти, природных и экономических катаклиз­мов; отсутствие общего для всех обездоленных реального выхода из тупика, в который завело общество рабство; растущая разо­бщенность людей, их социально-психологическое одиночество и индивидуализм как проявление кризиса общественного строя.

Распространению христианства немало способствовало и то обстоятельство, что оно предлагало своим приверженцам не только мировоззрение (более стройное и содержательное, чем в сопер­ничавших религиях), но и сплоченную церковную организацию. Принадлежность к ней временами была небезопасна, но зато обес­печивала прихожанам многообразную моральную и материальную помощь, объединяла их в коллектив. Своим влиянием, а посте­пенно и богатством христианская община объективно, часто и субъективно, противостояла государству и его идеологии. Перио­дические гонения на христиан (особенно жестокие в середине III и в первые годы IV в., при Диоклетиане) возымели, однако, про­тивоположный результат, способствовав сплочению христианских общин и привлечению в них новых членов, плененных душевной стойкостью мучеников за веру и солидарностью их единомыш­ленников. Убедившись в тщетности попыток сломить христиан­скую церковь, преемники Диоклетиана прекратили преследова­ния и постарались поставить ее на службу государству, делая при этом акцент на те стороны христианского учения, которые могли быть использованы для пресечения социальных конфликтов: идеи смирения, непротивления злу насилием, признания греховности всего человеческого рода, тезис «нет власти не от Бога».

В 313 г. императоры Лициний и Константин, сами оставаясь еще язычниками, издали знаменитый Медиоланский (Миланский) эдикт, предоставлявший христианам свободу вероисповедания. Их перестали принуждать к совершению языческого обряда покло­нения гению императора, а христианская церковь получила даже некоторые привилегии, в частности статус юридического лица, позволявший ей наследовать имущество. Церковь не замедлила откликнуться на этот шаг, и уже в 314 г. епископы Галлии призвали своих единоверцев не уклоняться впредь от воинской службы, вообще не чураться гражданской деятельности. В 323 г. христианин стал консулом, и очень скоро церковная организация оказалась подключенной к системе государственного управления. Со своей стороны императоры оказывали церкви растущую поддержку. В 325 г. в малоазийском городе Никее, с целью уладить спорные богословские вопросы, упорядочить богослужение и церковную догматику, под эгидой императора Константина I был созван Все­ленский собор, т.е. собрание всего высшего христианского духовен­ства. На соборе был выработан так называемый Символ веры — краткое официальное изложение сути христианского учения, про­изведен отбор и канонизация текстов священных для христиан книг, сформулированы обязательные для них правила поведения; несогласные (а таких было немало) объявлялись еретиками, ина­че говоря, отколовшимися от церкви.

Сам Константин принял крещение лишь на смертном одре в 337 г., но его преемники были уже христианами, а в 381 г. хрис­тианство было провозглашено государственной религией и нача­лись преследования уже язычников. Столетие спустя в язычестве продолжали упорствовать главным образом жители глухих сель­ских районов и отдельные прослойки городской интеллигенции, основная же масса населения была обращена в христианство. Од­нако обращение это носило нередко формальный характер. В своих представлениях и повседневной жизни многие из принявших кре­щение еще долго оставались язычниками и даже совершали язы­ческие обряды. Подлинная христианизация культуры произошла в Западной Европе уже в эпоху средневековья.

Формы социального протеста народных масс. Кризис античного общества проявился также в обострении социальных конфлик­тов. Усилившийся налоговый гнет, произвол чиновников, при­теснения со стороны магнатов, бесчинства германских наемни­ков, вторжения варваров — все эго усугубляло прежние социаль­ные противоречия, вовлекало в социальную борьбу новые группы населения. В народных движениях 111-У вв. активно участвуют не только рабы, но и колоны, мелкие земельные собственники, городской плебс, иногда и средние слои общества — куриалы. Эти движения переплетаются с внутриполитической борьбой и вторжениями иноземцев, сепаратистскими выступлениями про­винциальной знати и конфессиональными конфликтами.

Наряду со старыми формами сопротивления — бегством рабов от своих господ и налогоплательщиков от государственных чи­новников — в этот период проявляются и более активные формы, в том числе восстания, направленные как против латифундистов, так и государства в целом. Самое крупное из этих восстаний свя­зано с движением багаудов (от кельтского «бага» — борьба), охва­тившим Северо-Западную Галлию, особенно Арморику, позднее также Северо-Восточную Испанию. Выступления багаудов про­должались с перерывами с III по V в. и были особенно интенсив­ными в 30 — 50-е годы V в. Это были мелкие землевладельцы, в основном, видимо, кельтского и иберийского происхождения, а также рабы и арендаторы, пытавшиеся отложиться от Рима, уста­новить свои порядки и жить никому не подвластными самоуп­равляющимися общинами.

Активизируется и социальный протест городского плебса, тре­бовавшего теперь не только хлеба и зрелищ, но и защиты от зло­употреблений местных магнатов, все чаще контролирующих го­родскую администрацию. Защиты добивались и куриалы. Это по­будило Валентиниана I учредить в 365 г. должность дефенсора (защитника) города, призванного оберегать простой народ от при­теснений, разбирать жалобы и наблюдать за отправлением право­судия. Первоначально дефенсоры назначались из Рима, затем их стали выбирать сами горожане, обычно отдававшие предпочте­ние кому-то из именитых сограждан, например епископу. Очень скоро поэтому пост дефенсора оказался в руках городской вер­хушки и к середине V в. лишился прежнего значения.

Достаточно часто народные движения облекались в одежды ре­лигиозного протеста или сочетались с ним. В языческий период истории Римской имперли сопротивление рабовладельческому обществу и государству чаще всего проявлялось в исповедании христианского вероучения. С превращением христианства в госу­дарственную религию эту функцию стали выполнять различные ереси, иногда также язычество. Ереси IV—V вв. по преимуществу питались не народным истолкованием Евангелия, а богословской мыслью, тонкости которой простому люду обычно были недо­ступны. Тем не менее, многие массовые движения того времени происходили под знаменем того или иного еретического учения: арианства, несторианства, монофизитства на Востоке (см. гл. 5), донатизма и пелагианства на Западе.

Пелагианство, названное так по имени священника Пелагия (начало V в.), отвергавшее один из основных догматов христиан­ской церкви о греховности человеческого рода, делало из этого далеко идущий вывод о противоправности рабства и других форм социального угнетения. Получив значительное распространение, особенно в Галлии, пелагианство послужило одним из важных источников еретической мысли средневековья, но не породило массового народного движения.

Иначе было в Северной Африке, где действовали донатисты — последователи жившего в начале IV в. епископа Доната. Они ра­товали за очищение церкви от мирской скверны, настаивали на вторичном крещении грешников, выступали против вмешательства государства в церковные дела. Донатистов поддержали различные слои населения Северной Африки, от сепаратистски настроенной части знати до рабов, мелких арендаторов и городских низов, ви­девших в донатистском учении отрицание ненавистных им поряд­ков как безбожных. К середине IV века в рамках донатизма оформи­лось течение так называемых агонистиков («борющихся»), иначе циркумцеллионов («блуждающих вокруг хижин»). Они отвергали су­ществующий мир как неправедный и стремились либо доброволь­но уйти из него через аскетизм или самоубийство, либо преодолеть его неправедность силой, изгоняя священников и сборщиков на­логов, освобождая рабов, уничтожая долговые расписки и т.д. По­добные действия вызывали осуждение со стороны донатистского духовенства и карательные меры со стороны государства, нередко воспринимавшиеся агонистиками как возможность уйти в мир иной. Народные движения эпохи домината немало способствовали расшатыванию основ рабовладельческого общества, но уничто­жить его не могли. Эксплуатируемые массы империи представля­ли собой конгломерат множества социальных групп, разделенных сословными перегородками и несовпадающими интересами. Мел­кие земельные собственники, арендаторы и даже колоны нередко сами являлись рабовладельцами. Городской плебс, существовав­ший в значительной мере за счет государства, оказывался соучаст­ником эксплуатации налогоплательщиков. Вторгавшиеся на тер­риторию империи варвары также были не прочь захватить рабов, обложить данью землевладельцев. Отношение обездоленных сло­ев населения римского государства к варварам было неоднознач­ным: иногда они приветствовали их, помогая овладеть городом (как случилось в 410 г. в Риме), в других случаях вместе с регу­лярными войсками оказывали им сопротивление. Союз низших слоев империи с варварами в реальной истории не имел места.

3. Разложение родоплеменного строя у древних германцев

Северные соседи Римской империи — варварские, по оценке греков и римлян, племена германцев, а также кельтов, славян, фракийцев, сарматов — в первые столетия новой эры жили еще родоплеменным строем. Уровень развития этих племен был весь­ма различен, но к моменту массовых вторжений варваров на тер­риторию империи в IV—VI вв. все они в той или иной мере и форме обнаруживали признаки складывания государственности, причем постепенно все более очевидной становилась феодальная направленность происходящих изменений. У германцев эта тен­денция прослеживается с особой ясностью.

Хозяйственный строй. Хозяйственный строй древних германцев остается предметом острых историографических дискуссий, что обусловлено, прежде всего, состоянием источников. Согласно пре­обладающей точке зрения (учитывающей наряду с письменными источниками достижения археологии, ономастики и историчес­кой лингвистики), германцы уже в I в. вели оседлый образ жиз­ни, хотя эпизодические перемещения отдельных коллективов и целых племен на значительные расстояния еще имели место. Миг­рации вызывались по большей части внешнеполитическими ос­ложнениями, иногда нарушениями экологического равновесия в результате колебаний климата, демографического роста и други­ми причинами, но отнюдь не диктовались природой хозяйствен­ного строя. Наиболее развитыми являлись племена, жившие на границах империи по Рейну и Дунаю, тогда как по мере удаления от римских пределов уровень цивилизованности падал.

Главной отраслью хозяйства у германцев было скотоводство, иг­равшее особо важную роль в Скандинавии, Ютландии и Северной (Нижней) Германии, где много прекрасных лугов, земли же, при­годной для земледелия, мало, а почвы сравнительно бедны. Разво­дили в основном крупный рогатый скот, а также овец и свиней. Земледелие было на втором плане, но по важности уже мало усту­пало скотоводству, особенно к IV в. Местами еще сохранялись подсечно-огневое земледелие и перелог, однако преобладала эксплуа­тация давно расчищенных и притом постоянно используемых участ­ков. Обрабатывались они радом (сохой) либо плугом, приводимыми в движение упряжкой быков или волов. В отличие от рала плуг не просто бороздит взрыхляемую лемехом землю, но подрезает глыбу земли по диагонали и с помощью специального устройства — от­вала — отбрасывает ее в сторону, обеспечивая более глубокую па­хоту. Позволив, таким образом, существенно интенсифицировать земледелие, плуг явился поистине революционным изобретением. Однако его применение или неприменение в конкретном районе было обусловлено не столько стадией развития, сколько особен­ностями почв: плуг незаменим на тяжелых глинистых почвах, от­воеванных у леса; на распаханных лугах с их легкими податливыми почвами он необязателен; в горной местности, где плодородный слой неглубок, использование плуга чревато эрозией.

Правильные севообороты еще только складывались, тем не ме­нее, к концу рассматриваемого периода начало распространяться двухполье с обретающим понемногу регулярность чередованием яровых и озимых, реже — зерновых с бобовыми и льном. В Скан­динавии сеяли в основном морозоустойчивый неприхотливый овес и быстросозревающий яровой ячмень, на самом юге, в Сконе, также яровые сорта ржи и пшеницы. Зерна здесь хронически не хватало, основой пищевого рациона служили мясомолочные про­дукты и рыба. В Ютландии и в собственно Германии пшеница занимала значительные и все расширявшиеся площади, но пре­обладали все же ячмень (из которого помимо хлеба и каши изго­товляли также пиво — главный хмельной напиток германцев) и особенно рожь. Германцы возделывали также некоторые огород­ные культуры, в частности корнеплоды, капусту и салат, прине­сенные ими впоследствии на территорию империи, но садоводст­ва и виноградарства не знали, удовлетворяя потребность в слад­ком за счет дикорастущих плодов, ягод, а также меда. Охота уже не имела большого хозяйственного значения, рыболовство же иг­рало важную роль, прежде всего у приморских племен.

Вопреки сообщению Тацита, германцы не испытывали недо­статка в железе, которое производилось в основном на месте. Ве­лась также добыча золота, серебра, меди, свинца. Достаточно раз­вито было ткачество, обработка дерева (в том числе для нужд кораблестроения), выделка кож, ювелирное дело. Напротив, ка­менное строительство почти не практиковалось, керамика была невысокого качества: гончарный круг получил распространение лишь к эпохе Великого переселения народов — массовому мигра­ционному процессу в Европе в IV—VII вв. Видное место в хозяй­ственной жизни германцев занимал товарообмен. Предметом внут­рирегиональной торговли чаще всего служили металлические из­делия; римлянам германцы поставляли рабов, скот, кожу, меха, янтарь, сами же покупали у них дорогие ткани, керамику, драго­ценности, вино. Преобладал натуральный обмен, лишь в погра­ничных с империей областях имели хождение римские монеты.

Население всего германского мира едва ли превышало тогда 4 млн. человек и в первые столетия нашей эры имело тенденцию к сокращению из-за эпидемий, непрерывных войн, а также не­благоприятных экологических изменений. Соответственно, плот­ность населения была крайне низка, и поселения, как правило, разделялись большими массивами леса и пустоши. Согласно Та­циту, германцы «не выносят, чтобы их жилища соприкасались; селятся они в отдалении друг от друга, где кому приглянулся ручей, или поляна, или роща». Это свидетельство подтверждается раскоп­ками, выявившими во всех германских землях уединенно стоящие усадьбы и небольшие, в несколько домов, хутора. Известны и выросшие из таких хуторов крупные деревни, все более многочис­ленные к середине I тысячелетия, однако и в это время типич­ным остается все же сравнительно небольшое поселение. Жили­ща древних германцев представляли собой высокие удлиненные постройки размером до 200 кв. м, рассчитанные на два-три де­сятка человек; в ненастье здесь содержали и скот. Вокруг или неподалеку лежали кормившие их поля и выгоны.

При близком соседстве нескольких домохозяйств поля или их участки отделялись от соседских не подлежащими распашке межами, возникавшими из камней, удаляемых с поля и постепенно скреп­ляемых наносами земли и проросшей травой; эти межи были до­статочно широки, чтобы пахарь мог по ним проехать с упряжкой к своему участку, не повредив чужие. С увеличением населения такие поля иногда делились на несколько долей, но сами грани­цы поля оставались, по-видимому, неизменными. Такая система полей была наиболее характерна для открытых низменностей Се­верной Германии и Ютландии. В Средней и Южной Германии, где хлебопашество велось в основном на землях, очищенных от леса, положение было, вероятно, несколько иным, поскольку лес­ные почвы требовали более длительного отдыха, который нельзя было компенсировать, как на богатом скотом Севере, избыточ­ным унавоживанием. Соответственно здесь дольше держался пере­лог и связанное с ним периодическое перекраивание участков.

Община. Та или иная форма общины характерна для всех родоплеменных, а также более развитых обществ докапиталистичес­кой эпохи. Конкретная форма общины зависела от многих фак­торов: природных условий, типа хозяйства, плотности населения, степени социальной дифференциации, развитости товарообмена и государственных институтов. Община как таковая была необхо­димым и нередко важнейшим элементом всех древних обществ, позволявшим человеческому коллективу заниматься хозяйствен­ной деятельностью, поддерживать освященный обычаем, порядок, защищаться от врагов, отправлять культовые обряды и т.д.

Самой ранней формой общины считается родовая, или кровно­родственная, основанная на совместном ведении хозяйства и со­вместном пользовании и владении землей кровными родственни­ками. Эта форма общины была характерна едва ли не для всех народов мира на ранних стадиях их развития. В дальнейшем под влиянием внешних условий община могла приобрести самые раз­нообразные очертания, причем история общины не сводима к раз­ложению и угасанию ее родовой формы, правильнее говорить о развитии и видоизменении форм и функций общины. Так назы­ваемой соседской общине (иначе — община-марка), распростра­ненной в средневековой Германии и в некоторых сопредельных с ней странах, некогда завоеванных германскими племенами, свой­ственна индивидуальная собственность малых семей на наделы пахотной земли при сохранении коллективной собственности об­щины на леса, поля и другие угодья. Жители древнегерманских хуторов и деревень несомненно так­же образовывали некую общность. В первые века нашей эры род все еще играл очень важную роль в жизни германцев. Члены его селились если не вместе, то компактно (что особенно ясно про­являлось в ходе миграций), вместе шли в бой, выступали соприсяжниками в суде, в определенных случаях наследовали друг дру­гу. Но в повседневной хозяйственной практике роду уже не было места. Даже такое трудоемкое дело, как корчевание леса, было по силам большой семье, и именно большая семья, занимавшая опи­санное выше просторное жилище и состоявшая из трех поколений или взрослых женатых сыновей с детьми, иногда с несколькими невольниками, и являлась главной производственной ячейкой гер­манского общества. Поэтому независимо от того, происходили ли жители поселения от общего предка или нет, соседские связи между ними преобладали над кровнородственными.

Страницы: 1, 2, 3, 4