Реферат: Социально-политическая борьба в Новгороде XII- нач. XIII вв.

    Если  принять  эту  версию  как  факт,  то  становится  ясно,  почему  роль  князя  после  событий  1136-1137 гг.  не  только  не  уменьшилась,  но  даже  возросла.  Видимо,  более  точным  является  мнение  В. Л. Янина,  согласно  которому  в  ходе  достигнутого  в  1136 г.  определенного  размежевания  государственных  функций  между  республиканскими  и  княжескими  органами  власти  в  руках  князя  сосредоточилась  та  часть  государственной  деятельности,  которую  мы  сейчас  назвали  бы  исполнительной  властью.  Это,  в  частности,  выразилось  в  организации  смесного  суда  князя  и  посадника,  подконтрольного  республиканской  власти.[145]  С  этим  выводом  соглашается  Н. Л. Подвигина.[146]  Несколько  иной взгляд  на  судебные  функции  новгородского  князя  имел  Н. А. Рожков.  Он  писал:  “Тем  не  менее,  за  князем  в  течение  всего  XII в.  оставались  еще  важные  права:  право  проезжего  суда,  т. е.  решения  всех  судебных  дел  при  объезде  волости,  помимо  всех  областных  судей  и  без  всяких  ограничений – на  основании  презумпции,  что  князь – единственный  самостоятельный  орган  судебной  власти”.  По  мнению  историка,  участие  посадника  стало  непременным  атрибутом  законности  княжеского  суда  только  с  XIII в.[147] 

    Совершенно  естественно,  что  процесс  общественно-политического  развития  не  завершился  событиями,  описанными  в  первой  главе  данной  работы.  И  здесь  вполне  можно  согласиться  с  О. В. Мартышиным,   который  характеризует  процесс,  проходивший  в  дальнейшем,  как  логическое  продолжение  акции  1136 г.,  характерной  чертой  которого  была  окончательная   институализация  выборной  республиканской  администрации,  сосуществовавшей  с  княжеской  и  готовой  взять  на  себя  ее  функции.[148]  Можно  к  этому  добавить,  что  в  течение  XII в.  “была  выстроена  система  управления,  в  основу которой  лег  принцип  волеизъявления  новгородской  общины.  Его  действие  распространилось  на  все  властные  институты; выбирались  самые  различные  должностные  лица – от  сотских,  уличных  и  кончанских  старост  до  князей,  епископов  и  архиепископов,  архимандритов,  посадников  и  тысяцких”.[149]  Все  новгородские  перипетии  происходили  на  фоне  постоянно  меняющейся  политической  обстановки  в  русских  княжествах.  Как  уже  говорилось  “раздьрася  вся  земля  Русьская”.[150]  

    Усобицы,  по  выражению  С. М. Соловьева,  “отозвались  на  севере,  в  Новгороде  Великом”.[151]  По  справедливому  замечанию  исследователя,  “с  одной  стороны,  частая  смена  великих  князей  из  трех  враждебных  линий  заставляла  новгородцев,  признававших  зависимость  свою  всегда  от  старшего  Ярославича,  сообразоваться  с  этою  сменою  и  также  переменять  своих  князей,  что  усиливало  внутренние  волнения,  производимые  приверженцами  изгоняемых  князей  и  врагами  их;  с  другой  стороны,  давала  Новгороду  возможность  выбора  из  трех  линий,  что  необходимо  усиливало  произвол  веча  и  вместе  с  тем  увеличивало  его  значение,  его  требования,  давало  новгородцам  вид  народа  вольного”.[152]  На  юге  широкомасштабные  столкновения  с  вовлечением  половцев,  чехов,  венгров  и  др.  шли  между  двумя  главными  противниками.  Это – киевский  Ярополк  и  черниговский  Всеволод.  Мир  был  заключен  только  перед  смертью  великого  князя.[153]  Ошибкой  будет  думать,  что  столкновения   проходили  сугубо  между  князьями.  Летописец  говорит  о  том,  что  “раздьрася”  именно  земля  Русская.  То  есть  он  имел  в  виду  не  только  князей.  По  замечанию  И. Я. Фроянова,  за  ними  стояли  земские  силы  Киева  и  Чернигова.[154] 

    В  1135 г.  новгородцы  пытались  посредничать  между  ними,  однако  безуспешно.  Битва  состоялась,  и  новгородский  летописец  сообщает,  что  “поможе  богъ  Ольговицю  с  черниговчи”.[155]  Для  нас  это  замечание  имеет  то  немаловажное   значение,  что  оно  поясняет  некоторые  особенности  мировосприятия  человека  того  времени.  По  мнению  И. Я. Фроянова,  замечание  новгородского  летописца  не  являлось  пустой  фразой  или  риторическим  оборотом.  “Люди  древней  Руси  верили  в  то,  что  побеждал  в  межкняжеских  войнах  тот,  кому  сопутствовало  благоволение  богов,  на  чьей  стороне  находился  бог,  а  значит  и  правда”.  Божественная  благодать  распространялась  и  на  ближайших  родичей  князя.[156]  Потому  новгородцы,  делая  выбор  между  князьями,  не  только  руководствовались  чисто  прагматическими,  но  и  мистическими  мотивами.  Это,  видимо,  дает  дополнительное  объяснение  той  легкости,  с  какой  новгородская  община  меняла  свое  мнение. 

    Итак,  вернемся  к  княжению  Святослава  Ольговича.  Надо  отметить,  что  Святослав,  услышав  о  приходе  Всеволода  Мстиславича  во  Псков  не  зря  “ужасеся  и  въстрепета  страхом  великимъ”.[157]  Дело  вовсе  не  в  том,  что  он  боялся  Всеволода,  а  в  том,  что  он  не  питал  никаких  иллюзий  относительно  новгородской  общины.  Его  репрессивные  меры  и  укрепление  крестным  целованием  местных  бояр  дали  только  временный  эффект.  17  апреля  1138 г.  Святослава  без  объяснения  каких-либо  причин  выгнали  из  Новгорода.[158]  По  мнению  И. Я. Фроянова,  причина  изгнания  Святослава  кроется  в  том,  что,  по  свидетельству  новгородского  летописца,  у  Новгорода  “не  бе  мира  с  пльсковици,  ни  с  сужьдальци,  ни  с  смольняны,  ни  с  полоцяны,  ни  с  кыяны”.  Все  это  отрицательно  сказалось  на  поставках  продовольствия  и  привело  к  тому,  что  “стоя  все  лето  осмьнъка  великая  по  7  резан”.  Другой  причиной,  повлекшей  смещение  Святослава,  стало  знамение  9  марта  1138 г.  Тогда  “бысть  громъ  велии,  яко  слышахомъ  чисто,  въ  истьбе  седяще”.[159]  Надо  думать,  что  люди  пытались  найти  ему  объяснение,  и,  разумеется,  нашли.  Мысль  И. Я. Фроянова  относительно  первой  причины  смещения  Святослава  подтверждает  и  Никоновская  летопись.  Она  сообщает,  что  когда  пришел  новый  князь – сын  Юрия,  “бысть  радость  велиа  всем  въ  Новегороде,  и  смиришася  со  Псковичи”.[160] 

    А. В. Петров  также  видит  причину  изгнания  Святослава  в  голодной  блокаде,  установившейся  с  его  приходом,  так  как  в  соседних  центрах  княжили  союзники  Мстислава.  Из  того  факта,  что  изгнание  не  сопровождалось  сменой  посадника,  исследователь  делает  вывод  о  том,  что  само  изгнание  не  было  вызвано  внутренней  борьбой,  а  стало  результатом  воли  новгородской  общины  в  целом.[161]  Особый  интерес  представляет  мнение  А. В. Арциховского.  Исследователь  на  основе  археологических  раскопок  в  Новгороде  пришел  к  выводу,  что  историки  склонны  преувеличивать  значение  отдельных  летописных  сообщений  о  ввозе  хлеба  из  Владимиро-Суздальской  земли  во  время  голодовок.  При  этом  делается  ссылка  на  видовые  определения  сорняков.  “Сорняки,  примешанные  к  найденным  при  раскопках  зернам  ржи,  пшеницы  и  т.  д.,  оказались  характерными  именно  для  новгородской  флоры,  а  не  для среднерусской  или  какой-либо  иной.  Новгород  был  центром  большой  сельскохозяйственной  территории  и  питался  в  нормальное  время  только  своим  хлебом”.[162]  Однако  это  открытие  не  может  скрыть  того  факта,  что  голод  в  Новгороде  был  частым  гостем,  а  соседние  князья  при  каждом удобном  случае  вводили  блокаду.  Свой  хлеб,  видимо,  в  Новгороде  был,  но  количество  его  все  же  не  удовлетворяло  потребностей.  Легкость  и  частота,  с  какой  киевский  и другие  князья  вводили  блокаду,  свидетельствует  о  частых  неурожаях  и  наличии  постоянной  возможности  взвинтить  цены  на  продовольствие.  Как  правило,  летопись  говорит,  что  результатом  подобных  действий  соседних  князей  был  как  раз  не  голод,  а  резкое  повышение  цен.       

    Изгнав  Святослава,  новгородцы  отправили  послов  в  Суздаль  просить  себе  князя  у   Юрия  Владимировича.  23  апреля  в  городе  случился  переполох,  вызванный  слухом  о  пришедшем  якобы  к  городу  Святополке  с  псковичами,  однако  тревога  оказалась  ложной.  Что  точно  происходило  в  это  время  со  Святославом,  его  женой  и  окружением,  со  слов  новгородского  летописца  до  конца  понять  не  представляется  возможным.  Судя  по  Новгородской  Первой  летописи,  его  жена  была  посажена  в  Новгороде  “у  святое  Варвары  въ  монастыри”.  Самого  Святослава  “яша  на  пути  смолняне  и  стрежахуть  его  на  Смядине  въ  манастыри”.[163]  По  мнению  Н. И. Костомарова,  новгородцы  “схватили  своего  князя  Святослава  Ольговича,  заточили  в  монастырь  с  семейством,  а  потом  изгнали”.[164]  Однако  полной  ясности  в  этом  вопросе  нет.  Тем  временем  Юрий  Долгорукий  откликнулся  на  просьбу  новгородцев  и  послал  им  своего  сына  Ростислава.  Обращение  к  суздальскому  князю  стало  для  новгородцев  своего  рода  компромиссным  вариантом.  Как  заметил  в  свое  время  С. М. Соловьев,  Новгород  обратился  к  нему,  так  как  “Юрий  защитит  его  от  Ольговичей,  как  ближайший  сосед,  и  примирит  с  Мономаховичами,  избавив  от  унижения  принять  Святополка,  т. е.  признать  торжество  псковичей;  наконец  призвание  Юрьевича  примиряло  в  Новгороде  все  стороны;  для  приверженцев  племени  Мономаха  он  был  внук  его,  для  врагов  Всеволода  он  не  был  Мстиславичем”.[165]

    Княжение  Ростислава  в  Новгороде  было  недолгим.  18  февраля  1139 г.  умер  великий  князь  киевский  Ярополк.  На  смену  ему  пришел  брат  Вячеслав,  которому  княжить  в  Киеве  было  суждено  только  10  дней:  его  сместил  Всеволод  Черниговский.[166]  Данное  обстоятельство  не  вписывалось  в  планы  Юрия  Долгорукого,  и  “приде  Гюрги  князь  и-Суждаля  Смольньску,  и  зваше  новгородьце  на  Кыевъ  на  Всеволодка”.  Однако  новгородцы  “не  послушаша  его”,  и  1  сентября  1139 г.  Ростислав  бежал  из  Новгорода  к  отцу  в  Смоленск.[167]  Судя  по  Новгородской  Первой  летописи,  нет  оснований  видеть  в  уходе  Ростислава  происки  “прочерниговской  партии”.  Скорее,  причина - в  отказе  новгородцев  помочь  его  отцу.  Именно  такого  мнения  придерживается  И. Я. Фроянов.[168]  Это  вполне  логично,  если  бы  не  одно  “но”.  Такой  вывод  позволяет  сделать  только  Новгородская  Первая  летопись.  Другие  летописи  освещают  данное  событие  несколько  иначе.  Так,  Тверская  летопись  гласит:  “А  сына  его  Ростислава   выслаша  отъ  себе”.[169]  Лаврентьевская  летопись  сообщает,  что  “того же  лета  пустиша  Новгородци  Гюргевича”.[170]  Еще  дальше  идет  Никоновская  летопись:  “того  же  лета  Новгородци  выгнаша  отъ  себе  изъ  Новагорода  князя  своего  Ростислава”[171].  То  есть  эти  источники  заставляют  усомниться  в  добровольном  характере  ухода  князя.  Более  того,  полноту  сведений  новгородского  летописца  в  данном  пункте,  видимо,  следует  поставить  под  вопрос. 

    Именно  на  эту  мысль  наводит  и  поведение  Юрия  после  ухода  сына  из  Новгорода.  Та  же  Новгородская  Первая  летопись  сообщает  о  том,  что  “разгневася  Гюрги,  идя  опять  Суждалю,  възя  Новыи  търгъ”.[172]  Следовательно,  скорее  всего,  новгородский  летописец  пытался  заретушировать  неприглядный  факт  выпроваживания  князя  без  всякой  веской  причины.  По  мнению  Н. И. Костомарова,  “к  суздальской  ветви  русского  мира  была  уже  давняя  международная  неприязнь  у  новгородцев.  Князья,  призываемые  в  Новгород,  приезжали  не  одни,  а  с  дружиной,  и  суздальские  князья,  таким  образом  избранные  новгородцами,  наводили  в  Новгород  толпу  народа,  нелюбимого  новгородцами”.  И  далее:  “Юрий  звал  новгородцев  против  Ольговичей;  новгородцы  не  согласились,  потому что  воевать  с  суздальцами,  которых  не  любили,  против  киевлян,  с  которыми  сознавали  близкое  родство,  было  не  в  обычае.  Ростислав  заметил,  что  партия  Ольговичей  подымает  голову,  и  бежал”.[173] 

    В  целом  такое  объяснение  произошедшего  довольно  интересно,  но  слишком  сомнительно,  чтобы  его  можно  было  воспринимать  всерьез.  С. М. Соловьев  считал,  что  именно  “отказ  на  требование  отца  послужил знаком  к  отъезду  сына”.[174]  Аналогичного  мнения  придерживается  и  А. В. Петров.  Смещение  Ростислава,  также  как и  его  предшественника,  по  мысли  исследователя,  было  не  следствием  внутренней  борьбы,  а  отражением  воли  новгородской  общины  в  целом.[175]  В  действительности  Ростислав,  видимо,  служил  своего  рода  компромиссной  фигурой,  удерживавшей  новгородское  общество  от  очередной  смуты.  Сама  смута  не  замедлила  разгореться  сразу  же  после  его  ухода:  “И  послашася  новгородци  Кыеву  по  Святослава  по  Ольговиця,  заходивъше  роте;  и  бе  мятежь  Новгороде,  а  Святослав  дълго  не  бяше”.[176]  То  есть  единодушие  явно  отсутствовало.  С  одной  стороны  был  не  ясен  долгосрочный  расклад  сил  на  политической  арене  русских  княжеств,  а  с  другой,  сомнительно,  что  за  год  с  небольшим  в  Новгороде  успели  забыть  те  жесткие  методы,  к  которым  порой  прибегал  Святослав.  Тем  не  менее,  очевидно,  что  выбор  был  сделан,  в  первую  очередь,  исходя  из  того  факта,  что  великий  князь  киевский  на  тот  момент  являлся  наиболее  значимой  политической  фигурой. 

    Общую  картину  усугублял  тот  факт, что  Всеволод  и  Святослав  не  горели  желанием  поскорее  занять  новгородский  стол.  Они  отдавали  себе  отчет  в  том,  что  в  Новгороде  о  политической  стабильности  приходится  только  мечтать.  Святослав  в  свое  время  уже  прилагал  определенные  усилия,  чтобы  удержаться  на  этом  столе  и  потому  имел  горький  опыт.  В  то  же  время  новгородцы  проявляли  довольно  большую  настойчивость.  Дело  дошло  до  того,  что  решение  призвать  Святослава  скрепляли  присягой  («ротой»).  В  связи  с  этим  И. Я. Фроянов  делает  предположение,  что  решение  было  не  простым  и,  наверное,  принималось  на  вечевом  сходе.[177]  Очень  вероятно,  что  все  так  и  было,  поскольку  на  этом  дело  не  закончилось.  Лаврентьевская  летопись  сообщает,  что  новгородцы  “пустиша  дети  свое  в  тали,  рекуще  пусти  к  нам  Святослава”.[178]  Похожие  сведения  содержит  и  Лаврентьевская  летопись:  “послаша  новгородци  въ  Киевъ  къ  великому  князю  Всеволоду  Ольговичю  Киевскому,  просяще  у  него  брата  его  Святослава  Олговича   княжити  у  них  в  Новгороде,  а  дети  своя  въ  закладъ  прислаша”.[179]  О  закладе  говорит  и  Тверская  летопись,  причем  в  ней  уточняется,  что  детей  в  заклад  отправили  со  вторым  посольством.[180]  Этот  факт,  надо  полагать,  показался  новгородскому  летописцу  слишком  неприглядным,  чтобы  его  упоминать.  Однако  именно  после  этого  25  декабря  1139 г.  Святослав  “въниде”  в  Новгород.[181]

    Появившись  вновь  в  Новгороде,  Святослав  застал  там  посадником  Якуна  Мирославича,  который  занимал  эту  должность  еще  со  времени  его  первого  новгородского  княжения.  Правда,  по  версии  Н. Л. Подвигиной,  Якун  уходил  вместе  со  Святославом  в  1138 г.  и  вернулся  вместе  с  ним  в  1139 г.  При  этом  он  не  лишался  посадничества.[182]  Однако  такое  изложение  событий  никак  не  подтверждается  источниками.  По  словам  И. Я. Фроянова,  она  все  перепутала.[183]  В. Л. Янин  видит  в  факте  занятия  должности  посадника  Якуном  при  нескольких  князьях  подтверждение  того,  что  “с  политической  точки  зрения  союз  с  Суздалем  означает  компромисс  между  сторонниками  Чернигова  и  сторонниками  Мстиславичей”.  Кроме  того,  данный  факт  являет  собой  пример  политической  непоследовательности  в  тот  период.[184]  Данное  объяснение  выглядит  весьма  шатко,  и  это  отмечает  И. Я. Фроянов:  “С  большей  уверенностью  мы  можем  говорить  о  том,  что  между  сменяемостью  посадников  и  переменами  на  новгородском  столе  не  было  столь  жесткой  зависимости”.  Ученый  не  согласен  с  “партийным”  подходом  к  изучаемой  теме  и  основную  роль  отводит  новгородской  общине  в  целом.  Именно  такую  роль  и  подтверждает,  по  его  мнению,  посадничество  Якуна  при  Святославе  и  Ростиславе.[185] 

    С  вокняжением  Святослава  спокойствия  в  Новгороде  не  наступило.  У  Святослава  и  его  противников  в  новгородской  общине  оказалась  слишком  хорошая  память.  По  словам  Н. И. Костомарова,  “месяца  через  два  новгородцы  невзлюбили  Святослава”.[186]  Не  ясно,  откуда  у  исследователя  такие  данные  о  сроках  вновь  возникшей  нелюбви  новгородцев  к  своему  князю.  Впрочем,  чувство  нелюбви  у  князя  и  новгородцев,  похоже,  было  обоюдным.  Святослав  принялся  за  старое  свое  занятие,  то  есть  начал  изводить  своих  врагов:  “потоциша  Кыеву  къ Всеволоду  Къснятина  Микулъциця,  и  пакы  по  немь  инехъ  муж  6,  оковавъше,  Полюда  Къснятиниця,  Демьяна,  инехъ  колико”.[187]  И. Я. Фроянов  отмечает,  что,  судя  “по  некоторым  летописным  нюансам,  новгородцы  воспринимали  эти  гонения  как   злое  противное  небесным  силам  деяние”.  При  этом  он  указывает  на  мрачное  знамение  20  марта  1140 г., свидетельство  о  котором  помещено  как  раз  перед  сообщением  об  отправке  в  Киев  узников.[188]  Догадка  исследователя  не  лишена  оснований,  но  сомнительно,  что речь  в  данном  случае  можно  вести  о  новгородской  общине  в  целом.  Очевидно,  что  опора   у  Святослава  на  тот  момент  в  Новгороде  была  довольно  основательная,  иначе  с  ним  не  замедлили  бы  попрощаться.   

    В  следующем,  1141 г.  “придоша  ис  Кыева  от  Всеволода  по  брата  Святослава  вести  Кыеву;  «а  сына  моего,  рече,  приимите  собе  князя»”.[189]  Причины,  по  каким  киевский  князь  принял  такое  решение,  нам  не  ясны.  Кроме  того,  вновь  имеется  разночтение  с другими  летописями.  Например,  Лаврентьевская  сообщает:  “Новгородци  выгнаша  Святослава  и  ко  Всеволоду  прислаша  епископа  с  мужи  своими,  рекуще  даи  нам  сын  свои,  а  Святослава  не  хочем”.[190]  Ипатьевская  летопись  гласит:  “почаша  въставити  Новгородци  у  вечи  на  Святослава  про  его  злобу.  Он  же  узрев,  оже  вставають  на  нь  Новгородьци,  посла  к  брату  Всеволоду,  река  ему  тягота,  брате,  в  людех  сих,  а  не  хочю  в  них  быти,  а  кого  тобе  любо,  того  посли”.[191] 

    Из  летописей  не  ясно,  в  чем  все-таки  конкретно  заключалась  “злоба” новгородского  князя.  По  мысли  С. М. Соловьева,  она  состояла  именно  в  том,  что  он  не  забыл  своих  врагов,  бывших  причиною  его  изгнания.[192]  Другими  словами,  Святослав  оказался  злопамятен.  Еще  одну  версию  развития  событий  излагает  Никоновская  летопись:  “а  къ  великому  князю  Всеволоду  Олговичю  Киевскому  послаша  епископа  Нефонта  съ  мужи  своими,  глаголюще:  «дай  намъ  сына  своего  Святослава,  а  брата  твоего  Святослава  Олговича  не  хощемъ,  и  уже  выгнахомъ  его  изъ  Новагорода  съ  княжениа»”.[193]  По  мнению  Н. И. Костомарова,  “Всеволод  киевский  интриговал  против  брата  и  послал  в  Новгород  своих  приближенных – настраивать  новгородцев,  чтоб  они  просили  себе  в  князья  его  сына.  Интрига  прошла  удачно”.[194]  Рассматривая  версию,  представленную  новгородским  летописцем,  В. Л. Янин  делает  следующее  заключение:  “Спустя  каких-нибудь  три  года  после  восстания  1136 г.  практически  возрождается  старая  схема  взаимоотношений  с  великокняжеской  властью:  новгородский  князь  Святослав – родной  брат  киевского  князя  и  его  ближайший  союзник.  Эта  ситуация  создает  условия  для  активного  вмешательства  великого  князя  в  новгородские  дела,  но  она  также  ведет  и  к  обострению  антикняжеской  борьбы”.[195] 

    Все  это  может  быть  верным  только  в  том  случае,  если  борьба  в 1136 г.  велась  против  института  княжения  как такового  и  достоверной  является  версия,  изложенная  в  Новгородской  Первой  летописи.  Если  первое  никак  не  просматривается  в  тех  событиях,  и  это  было  показано  в  первой  главе  данной  работы,  то  достоверность  слов  новгородского   летописца  ставится  под  сомнение  другими  летописями  и  им  самим.  И. Я. Фроянов  отмечает,  что  “новгородский  летописец  сгладил  острые  углы  и  перенес  вину  с  новгородцев на  Всеволода,  изобразив  его  инициатором  смены  князей  на  местном  столе,  но  тут  же  проговорился,  рассказав  о  том,  как  Святослав,  «боявъся  новгородьць»,  бежал  «отаи  в  ноць»”.[196]  Действительно  Новгородская  Первая  летопись  гласит:  “И  яко  послаша  епископа  по  сына  его  и  много  лепьшихъ  людии,  а  Святославу  реша:  «а  ты  пожиди  брата,  то  же  поидеши»;  онъ  же  убоявъся  новгородьць:  чи  прельстивъше  мя  имуть,  и  бежа  отаи  въ  ноць;  Якунъ  съ  нимь  бежа.”[197]  Бегство  посадника  и  его  брата  Прокопия  подтверждают  и  другие  летописи.[198]  Вспоминая,  что  Якун  прекрасно  пережил  первый  уход  Святослава,  необходимо  признать  наличие  весомых  причин  у  князя  “убояться”  новгородцев.  Более  того,  вслед  беглецам  была  послана  погоня.  Относительно  погони  в  источниках  разногласий  нет,  но  наиболее  полно  ее  освещает  Никоновская  летопись:  “Новгородци  же  гнаша  за  Якуномъ  и  за  братомъ  его,  и  сугнавше  его  на  пути,  и  много  бивше,  точию  при  смерти  оставиша  его,   и  обнажиша  его  всего  якоже  мати  родила  его,  и  свергоша  его  съ  мосту  въ  воду;  но  Богъ  смерти  не  предаде  его,  прибреде  бо  къ  брегу,  и  къ  тому  не  биша  его,  но  взяша  у  него  тысящу  рублевъ,  а  у  брата  его  пятсотъ  рублевъ,  и  възложиша  на  нихъ  железа  тяжки  на  руце  и  на  нозе,  и  послаша  их  в  заточение  в  Чюдь.  Потомъ  же,  времени  минувъшу,  приведе  ихъ  къ  себе  князь  великий  Юрьи  Владимеричь  Маномашь  въ  Суждаль,  и  жены  ихъ  и  дети  ихъ  изъ  Новагорода,  и  держа  ихъ  у  себе  въ  любви  и  в  милости.  А  Новгородци  взяша  себе  изъ  Суждаля  Судила  Нежатича  и  Страждтка,  иже  убо  бежали  Святослава  ради,  и  Якуна  и  брата  его  ради  Прокопия  изъ  Новагорода,  и  даша  посадничество  Судилу  Иванковичю”.[199]  Из  приведенного  отрывка  видно,  что  особое  неудовольствие  новгородцев  вызывал  как  раз  Якун.  Видимо,  с  него  как  члена  общины  был  иной  спрос,  нежели  с  пришлого  князя.  Совершенно  не  понятно,  почему  Н. И. Костомаров  решил,  что  “за  Святославом  послали  погоню;  Святослав  убежал  от  погони;  поймали  на  дороге  бежавшего  за  ним  вслед  посадника  Якуна  с  товарищами”.[200]  Из  летописей  никак  не  следует,  что  погоню  посылали  за  князем  и,  кроме  того,  что  Якун  бежал  вместе  с  князем.  Возможно  организация  побега  князя  было  делом  его  рук. 

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9