Особенности философии Ницше

отведен лишь один путь, и это его путь,— и он, прокладывая его, обязан

ходить по нему вперед-назад, вперед-назад, пока наконец не приучится он

выдерживать направление и не признает своим тот путь, который, однако,

никогда не будет принадлежать ему; пока наконец не научится говорить то,

что можно изведать лишь на этом и ни на каком другом пути.

Быть может, заглавие книги «Бытие и время» — веха на таком пути. В

соответствии с сущностным переплетением метафизики с науками — метафизика

сама его требует и все снова и снова стремится к нему, и науки — поросль

самой же метафизики,— приуготовляющее мышление иной раз само должно

вращаться в кругу наук, потому что науки в многообразных своих обличьях то

сознательно, то по способу своей значимости и действенности все еще

притязают на то, чтобы задавать фундаментальную форму знания, а равно и

всего того, что доступно знанию. Чем однозначнее устремляются науки к

предопределенному им техническому бытийствованию со всеми его

впечатлениями, тем решительнее проявляется вопрос о той возможности знания,

на какую притязают в технике, о ее способах, пределах, о ее правомочности.

Приуготовляющее мышление, его осуществление невозможны без воспитания —

необходимо научить мыслить прямо посреди наук. Самое трудное найти для

этого сообразную форму, так чтобы воспитание мышления не падало жертвой

смешения его с научным исследованием и с ученостью. Подобное преднамерение

прежде всего подвергается опасности тогда, когда этому мышлению

одновременно с тем постоянно приходится лишь отыскивать свое собственное

местопребывание. Мыслить прямо посреди наук значит проходить мимо них без

презрения к ним.

Мы не знаем, какие возможности приберегает нашему народу и всему Западу

судьба западной истории. Внешнее складывание и устроение таких возможностей

и не самое насущное. Важно только, чтобы, учась мышлению, а вместе с тем по-

своему соуча мышлению, мы оставались на пути и в нужный миг оказались на

месте.

Нижеследующее пояснение по своим целям и значению остается в кругу того

самого опыта, на основе которого продумывалось «Бытие и время». Одно

совершающееся событие беспрестанно затрагивает мышление, не давая ему

покоя,— то, что хотя в истории западного мышления сущее с самого начала

мыслится в аспекте бытия, тем не менее истина бытия остается непродуманной

и как возможный опыт не только заказана мышлению, но и само же западное

мышление именно в обличье метафизики, пусть и не ведая того, скрывает от

глаз это вершащееся недопущение.

Приуготовляющее мышление необходимо остается в области осмысления

исторического совершения. История для такого мышления — не череда эпох, но

все одна и та же близость одного и того же,— это одно и то же без конца

затрагивает мышление не подлежащими никакому расчету способами судьбы,

меняя степень своей непосредственности.

Сейчас наше осмысление направлено на метафизику Ницше. Его мышление стоит

под знаком нигилизма. Вот как именуется историческое движение, распознанное

Ницше,— оно властно проникает уже и предшествующие века и определяет

нынешний век. Свое истолкование этого движения Ницше сводит в короткую

фразу: «Бог мертв».

Можно было бы предположить, что эти слова — «Бог мертв» — выражают мнение

атеиста Ницше, чисто личное, а потому одностороннее,— тогда нетрудно

опровергнуть его ссылкой на то, что в наше время очень многие посещают

храмы, перенося свои беды и тяготы на основе определенной христианством

веры в Бога. Однако остается вопрос, правда ли, что приведенные слова Ницше

— лишь экзальтированный взгляд мыслителя, о котором вам не преминут

напомнить, что напоследок он сошел с ума? Можно еще спросить: не

выговаривает ли здесь Ницше то самое слово, которое непрестанно молчаливо

произносилось все время, пока только историческое совершение Запада

определялось метафизически? А потому мы, во всяком случае, не должны

спешить выносить свое суждение об этих словах, но должны попытаться мыслить

их так, как они были задуманы. Поэтому весьма уместно отложить в сторону

любые поспешные мнения, которые, как только страшные эти слова произнесены,

торопятся поскорее занять место впереди.

В дальнейшем мы попробуем, рассуждая, разъяснить слова Ницше в некоторых

существенных их аспектах. Я еще раз напомним со всей остротою: слова Ницше

нарекают судьбу Запада в течение двух тысячелетий его истории. Мы же, сколь

бы неподготовленными ни были все мы, не должны думать, будто стоит нам

прочитать доклад об этих словах Ницше, как судьба эта сразу же переменится

или на худой конец мы по-настоящему изведаем ее. Тем не менее, нам сейчас

крайне необходимо одно — воспринять некий урок из своего осмысления, а,

воспринимая урок, учиться осмыслять.

Однако никакое разъяснение не должно довольствоваться тем, что извлечет

суть дела из текста,— оно, отнюдь тем не похваляясь, обязано приложить сюда

и нечто свое. Такой прибавок человек непосвященный, принимая за содержание

текста то-то и то-то, всегда ощущает как нечто в дальнейшем мы попробуем,

рассуждая, разъяснить слова Ницше в некоторых существенных их аспектах. Я

еще раз напомним со всей остротою: слова Ницше нарекают судьбу Запада в

течение двух тысячелетий его истории. Мы же, сколь бы неподготовленными ни

были все мы, не должны думать, будто стоит нам прочитать доклад об этих

словах Ницше, как судьба эта сразу же переменится или на худой конец мы по-

настоящему изведаем ее. Тем не менее нам сейчас крайне необходимо одно —

воспринять некий урок из своего осмысления, а воспринимая урок, учиться

осмыслять.

Такой прибавок человек непосвященный, принимая за содержание текста то-то

и то-то, всегда ощущает как нечто вчитанное в текст со стороны толкователя

и, притязая на свое право судить, подвергает его критике. Однако настоящее

разъяснение никогда не разумеет текст лучше автора — но только разумеет его

иначе. И необходимо только, чтобы это иное затрагивало то же самое, не

промахивалось мимо того, чему следует своей мыслью поясняемый текст.

Впервые слова «Бог мертв» Ницше произнес в третьей книге сочинения

«Веселая наука», вышедшего в 1882 году. С этого сочинения начинается путь к

сложению основной метафизической позиции Ницше. Это сочинение Ницше и его

напрасные мучения по построению задуманного главного труда жизни разделены

публикацией книги «Так говорил Заратустра». Запланированный же главный труд

так никогда и не был завершен. Одно время Ницше предполагал назвать его

так: «Воля к власти» — с подзаголовком «Опыт переоценки всех ценностей»,

Ошеломляющая нас мысль о смерти Бога, о смерти богов была знакома Ницше

уже в юности. В одной из записей, относящихся ко времени работы над первым

своим сочинением, «Рождением трагедии», Ницше говорит (1870): «Верую в

издревле германское: всем Богам должно будет умереть». Молодой Гегель в

конце своего трактата «Вера и знание» (1802) пишет о «чувстве, на которое

опирается вся религия нового времени, о чувстве: сам Бог мертв...» В словах

Гегеля — мысль об ином, нежели у Ницше. И все же есть между ними, Гегелем и

Ницше, существенная взаимосвязь, скрывающаяся в сущности любой метафизики.

Сюда же, к этой же области, относятся и слова Паскаля, заимствованные из

Плутарха.

Сначала же давайте выслушаем полный текст отрывка 125-го из книги

«Веселая наука». Отрывок озаглавлен: «Безумец», он гласит:

Безумец.— Как, вы ничего не слышали о том ошалелом, что среди бела дня

зажег фонарь, отправился на площадь и там без передышки причал: «Ищу Бога!

Ищу Бога!»?!. А там как раз толпилось много неверующих, которые, заслышав

его крики, принялись громко хохотать. «Он что—потерялся?» —сказал один. «Не

заблудился ли он, словно малое дитя?» — сказал другой. «Или он спрятался в

кустах? Или боится вас? Или отправился на галеру? Уплыл за море?» — так, не

переставая шумели они и гоготали. А безумец ринулся в самую толпу, пронзая

их своим взглядом. «Куда подевался Бог? — вскричал он.— Сейчас я вам скажу!

Мы ЕГО убили —вы и я! Все мы его убийцы! Но как мы его убили? Как сумели

исчерпать глуби морские? Кто дал нам губку, чтобы стереть весь небосвод?

Что творили мы, отцепляя Землю от Солнца? Куда она теперь летит? Куда летим

все мы? Прочь от Солнца, от солнц? Не падаем ли мы безостановочно? И вниз —

и назад себя, и в бока, и вперед себя, и во все стороны? И есть ли еще верх

и низ? И не блуждаем ли мы в бесконечном Ничто? И не зевает ли нам в лицо

пустота? Разве не стало холоднее? Не наступает ли всякий миг Ночь и все

больше и больше Ночи? Разве не приходится зажигать фонари среди бела дня? И

разве не слышна нам кирка гробокопателя, хоронящего Бога? И носы наши —

разве не чуют они вонь гниющего Бога? — Ведь и Боги тлеют! Бог мертв. Он и

останется мертвым! И это мы его убили! Как утешиться нам, убийцам из убийц?

Самое святое и сильное, чем обладал до сей поры мир,— оно истекло кровью

под ударами наших ножей,— кто оботрет с нас кровь? Какой водой очистимся?

Какие искупительные празднества, какие священные игрища ни придется

изобретать нам? Не слишком ли велико для нас величие этого подвига? Не

придется ли нам самим становиться богами, чтобы оказаться достойными его?

Никогда еще не свершалось деяние столь великое — благодаря ему, кто бы ни

родился после нас, он вступит в историю более возвышенную, нежели все,

бывшее в прошлом!»... Тут умолк безумный человек и опять взглянул на тех,

что слушали его,— они тоже молчали и с недоверием глядели на него. Наконец

он швырнул фонарь на землю, так что тот разбился и загас. «Я пришел слишком

рано,— сказал он, помолчав,— еще не мое время. Чудовищное событие — оно

пока в пути, оно бредет своей дорогой,— еще не достигло оно ушей

человеческих. Молнии и грому потребно время, свету звезд потребно время,

деяниям потребно время, чтобы люди услышали о них, чтобы люди упрели их. А

это деяние еще дальше самых дальних звезд от людей, — и все-таки они

содеяли его!»... Рассказывают еще, что в этот же день безумец врывался в

церкви. Когда же его выводили за руки, требуя ответа, он всякий раз отвечал

одними и теми же словами: «Что же такое теперь все эти церкви, если не

усыпальницы и надгробия Божий?» *

Спустя четыре года (1886) Ницше прибавил к четырем книгам «Веселой науки»

пятую, озаглавленную — «Мы, бесстрашные». Первый ее отрывок (афоризм 343)

назван: «Каково тут нашей радости». Он начинается так: «Величайшее из

событий новейшего времени,— «Бог мертв», вера в христианского Бога

сделалась неправдоподобной,— оно начинает отбрасывать теперь свою тень на

Европу».

Отсюда ясно, что слова Ницше подразумевают смерть христианского Бога.

Однако не менее достоверно, и о том следует знать с самого начала, что у

Ницше, в его мысли, слова «Бог» и «христианский Бог» служат для обозначения

сверхчувственного мира вообще. Бог — наименование сферы идей, идеалов. Эта

область сверхчувственного, начиная с Платона, а точнее, с позднегреческого

христианского истолкования платоновской философии, считается подлинным и в

собственном смысле слова действительным миром. В отличие от него

чувственный мир лишь посюсторонен и изменчив — потому он кажущийся и

недействительный. Посюсторонний мир — юдоль печали в отличие от горнего

мира вечного блаженства по ту сторону вещей. Если, подобно еще Канту,

называть мир чувственный миром физическим в более широком смысле, тогда

сверхчувственный мир будет миром метафизическим.

Слова «Бог мертв» означают: сверхчувственный мир лишился своей

действенной силы. Он не дарует уже жизни. Пришел конец метафизике — для

Ницше это вся западная философия, понятая как платонизм. Свою же

собственную философию Ницше понимает как движение против метафизики — для

него это значит против платонизма.

Однако всякое контрдвижение необходимо, как и вообще всякое «анти-»,

застревает в сущности того, против чего выступает. Движение против

метафизики, будучи всего-навсего выворачиванием ее наизнанку, остается у

Ницше безысходно запутанным в ней, так что метафизика отгораживается у него

от своей собственной сущности словно каменной стеной, а потому в состоянии

мыслить свою сущность. Поэтому для метафизики и через нее по-прежнему

скрыто, что совершается в ней и что, собственно, совершается как

метафизика.

Коль скоро Бог как сверхчувственная основа, как цель всего

действительного мертв, а сверхчувственный мир идей утратил свою

обязательность и, прежде всего, лишился силы будить и созидать, не остается

вовсе ничего, чего бы держался, на что мог бы опереться и чем мог бы

направиться человек. Потому в читанном нами отрывке и значится: «И не

блуждаем ли мы в бесконечном Ничто?» Слова «Бог мертв» заключают в себе

утверждение: Ничто ширится во все концы. «Ничто» означает здесь отсутствие

сверхчувственного, обязательного мира. Нигилизм, «неприютнейший из

гостей»,— он у дверей.

Попытка пояснить слова Ницше «Бог мертв» тождественна задаче изложить,

что понимает Ницше под нигилизмом, и тем самым показать: в каком отношении

сам он находится к нигилизму. Поскольку, однако, словом «нигилизм» нередко

пользуются, лишь бы наделать побольше шуму и сотрясти воздух, а порой и как

бранным словцом, то необходимо знать, что оно означает. Не все из тех, кто

ссылается на свою христианскую веру и метафизические убеждения, тем самым

уже пребывают вне нигилизма. И, наоборот, не каждый из тех, кого заботят

мысли о Ничто и о сущности его, нигилист.

Слово «нигилист» любят произносить в таком тоне, как если бы одного этого

наименования, даже если ничего не думать, выговаривая его, уже было

достаточно для доказательства того, что одно лишь осмысление Ничто

неминуемо ведет к падению в Ничто и знаменует собою утверждение диктатуры

Ничто.

Вообще нам придется спросить, одно ли только нигилистическое, то есть

негативное значение присуще «нигилизму», если брать его строго в том

смысле, какой мыслится в философии Ницше. При той расплывчатости и

произвольности, с какой пользуются этим словом, весьма необходимо, еще и не

приступая к точному обсуждению того, что же говорит о нигилизме сам Ницше,

найти верный взгляд на него, и только затем мы сможем уже спрашивать о том,

что такое нигилизм.

Нигилизм — это движение в историческом совершении, а не какой-нибудь

взгляд, не какое-нибудь учение, какие кто-либо разделял и каких кто-либо

придерживался. Нигилизм движет историческое совершение, как может двигать

его еще почти не распознанный фундаментальный процесс внутри судьбы народов

Запада. По этому же самому нигилизм и не только историческое явление наряду

с другими, не только духовное течение, какое встречалось бы в истории

Запада наряду с другими, наряду с христианством, гуманизмом, просвещением.

Нигилизм, если мыслить его по его сущности,— это, скорее,

основополагающее движение в историческом совершении Запада. И такова

глубина этого движения, что его разворачивание может лишь повести к мировым

катастрофам. Нигилизм — это всемирно-историческое движение тех народов

земли, которые вовлечены в сферу влияния нового времени. Поэтому он и не

явление только лишь современной эпохи, и не продукт XIX века, когда,

правда, обострилось внимание к нигилизму и вошло в употребление само слово.

Точно так же нигилизм и не порождение отдельных наций, чьи мыслители и

литераторы говорят о нигилизме. Может случиться и так, что мнящие себя не

затронутыми им наиболее основательно способствуют его разворачиванию.

Зловещ и неприютен гость, неприютнейший из всех,— еще и тем зловещ, что не

может назвать свой исток.

И воцаряется нигилизм не только лишь тогда, когда начинают отрицать

христианского Бога, бороться с христианством или, скажем, вольнодумно

проповедовать незамысловатый атеизм. Пока мы ограничиваем свой взор

исключительно таким отвращающимся от христианства неверием и его

проявлениями, наш взгляд задерживается на внешнем, жалком фасаде нигилизма.

Речи безумца ведь прямо говорят о том, что слова «БОГ мертв» не имеют

ничего общего с мнениями «не верующих» в Бога праздно стоящих зевак,

которые говорят все разом. До таких людей без веры нигилизм — судьба их же

собственной вершащейся истории — вообще еще не пробился.

До тех пор пока мы будем постигать слова «Бог мертв» лишь как формулу

неверия, мы продолжаем разуметь их в богословско-апологетическом смысле,

отмежевываясь от всего того, что было самым важным для Ницше, а именно от

такого осмысления, которое следовало бы мыслью за тем, что уже совершилось

с истиной сверхчувственного мира и ее отношением к сущности человека.

Поэтому же нигилизм, как разуму его Ницше, не покрывается и тем чисто

негативно представляемым состоянием, когда люди уже не могут веровать в

христианского Бога библейского откровения,— точно так же, как и под

христианством Ницше понимает не ту жизнь христиан, какая существовала лишь

единожды в течение совсем недолгого времени, пока не были составлены

Евангелия и не началась миссионерская деятельность Павла. Для Ницше

христианство — это феномен церкви с ее притязаниями на власть, феномен

исторический, феномен светской политики в рамках складывания западного

человечества и культуры нового времени. В этом смысле так понимаемое

христианство и христианский дух новозаветной веры — не одно и то же. И

жизнь далеко не христианская может утверждать христианство, пользуясь им

как фактором силы, и, наоборот, христианская жизнь отнюдь не непременно

нуждается в христианстве. Поэтому спор с христианством отнюдь не

обязательно должен повлечь за собой борьбу с христианским духом,— ведь и

критика богословия не означает еще критики веры, истолкованием которой

призвано служить богословие. Пока пренебрегают этими существенными

различиями, остаются на уровне низкопробной борьбы мировоззрений.

«Бог» в словах «Бог мертв», если продумывать его по его сущности,

замещает сверхчувственный мир идеалов, заключающих в себе цель жизни, что

возвышается над самой же земной жизнью, и тем самым определяющих ее сверху

и в известном смысле извне. Когда же начинает исчезать незамутненная,

определяемая церковью вера в Бога, а в особенности ограничивается и

оттесняется на задний план вероучение, богословие в его роли задающего меру

объяснения сущего в целом, то в результате этого отнюдь не разрушается еще

основополагающий строй, согласно которому земная, чувственная жизнь

управляется целеполаганием, заходящим в сферу сверхчувственного.

Авторитет Бога, авторитет церкви с ее учительной миссией исчезает, но на

его место заступает авторитет совести, авторитет рвущегося сюда же разума.

Против них восстает социальный инстинкт. Бегство от мира в сферу

сверхчувственного заменяется историческим прогрессом. Потусторонняя цель

вечного блаженства преобразуется в земное счастье для большинства.

Попечение о религиозном культе сменяется вдохновенным созиданием культуры

или распространением цивилизации. Творческое начало, что было прежде

отличительной чертой библейского Бога, отмечает теперь человеческую

деятельность. Людское творчество переходит, наконец, в бизнес и гешефт.

Итак, место сверхчувственного мира спешат занять производные церковно-

христианского и богословского истолкования мира.

Область, где совершается сущность и разверзается событие нигилизма,— это

сама же метафизика, при непременном условии, однако, что мы, применяя это

слово — «метафизика», будем разуметь под ним не философское учение и тем

более не какую-то отдельную дисциплину философии, а будем думать об

основополагающем строе сущего в целом, о том, при котором различаются

чувственный и сверхчувственный мир и первый опирается на второй и

определяется им. Метафизика — это пространство исторического совершения,

пространство, в котором судьбою становится то, что сверхчувственный мир,

идеи, Бог, нравственный закон, авторитет разума, прогресс, счастье

большинства, культура, цивилизация утрачивают присущую им силу созидания и

начинают ничтожествовать. Мы такое сущностное распадение всего

сверхчувственного называем за-бытием, тлением, гниением. Поэтому неверие в

смысле отпадения от христианского вероучения никогда не бывает сущностью и

основанием нигилизма — всегда оно лишь его следствие; может случиться ведь

и так, что и само христианство представляет собой следствие и определенное

выражение нигилизма. Теперь, отсюда, мы можем распознать и самое последнее

отклонение в сторону, самое последнее заблуждение, какому подвержены люди,

когда они пытаются постичь и, как они мнят, опровергнуть нигилизм. Не

постигнув нигилизм как движение внутри исторического совершения, длящееся

уже долгое время и своим сущностным основанием покоящееся в самой

метафизике, люди предаются гибельному пристрастию принимать за сам нигилизм

явления, представляющие собою лишь его последствия, а за причины нигилизма

— его последствия и воздействия. Бездумно приноровляясь к такой манере

представлять вещи, люди в течение десятилетий привыкают к тому, чтобы в

качестве причин исторической ситуации эпохи приводить господство техники

или восстание масс, неутомимо расчленяя духовную ситуацию времени в

соответствии с подобными аспектами. Однако, сколь бы многосведущ,

проницателен и остроумен ни был анализ человека и его положения внутри

всего сущего, он продолжает оставаться бездумным, порождая лишь видимость

осмысления, до тех пор пока забывает думать о местоположении бытийствующего

человека, пока не постигает его местоположение в истине бытия.

Пока мы не перестанем принимать явления нигилизма за сам нигилизм, наше

отношение к нигилизму останется поверхностным. Оно не будет в состоянии

сдвинуть с места хотя бы самую малость, даже если и почерпнет известную

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5