Современные проблемы истории и философии науки

Для марксистских историков того времени аксиомой было утверждение Н.Рубинштейна: "Для большевистского историка, следующего методу Ленина, аполитичная история была бы таким же NONSENS’ом, как и аполитичная политика"(8, С. 58). Историку-марксисту 20-х годов эта практическая, политическая роль исторической науки виделась прежде всего в том, что "при помощи марксистского метода история имеет возможность выводить "общие законы", необходимые для людей в их классовой борьбе за переделку человеческого общества"(9, С. 10). Эта познавательная функция марксистской исторической науки неразрывно сочеталась с критикой "всех вредных для пролетарской борьбы идеологических извращений и оценок исторического процесса"(9, С. 16).

Двуединая функция марксистской истории, проникнутая идеей классовой борьбы, выдвигала, наряду с чисто профессиональными, некоторые специфические требования к историку. Пролетарский историк должен был быть активным участником классовой борьбы. В подтверждение данного тезиса нередко делались ссылки на известное положение К.Каутского: "Практик-политик, при достаточной подготовке, гораздо легче поймет политическую историю и лучше будет в ней разбираться, чем кабинетный ученый, практически совершенно незнакомый с движущими силами политики"(10, С. 3). С этим неразрывно связаны были и требования партийности и публицистичности произведений историков-марксистов. Все эти требования в их сознании увязывались с признанием принципа классовости в исторической науке. Это утверждение можно проиллюстрировать выдержкой из декларации образованной в январе 1925 г. "Научно-исторической группы при Коммунистическом Университете Трудящихся Востока", в которой дается следующее определение истории: "…история, как наука, изучающая классовую борьбу в ее конкретных формах"(11, С. 322).

Данный "черно-белый", классовый подход к исторической науке был характерен для формирующихся кадров историков-марксистов. Жесткое противопоставление концепций по классовому признаку фактически снимало вопрос о положительном в немарксистской историографии и вело в конечном счете к полной утрате даже элементов объективного подхода в исторических оценках.

Классовая позиция определяла и практическую значимость исторических исследований. Таким образом, классовый подход в решении исторических проблем, являющийся одним из определяющих принципов марксистской схемы истории исторической науки, фактически создавал условия для преобладания и оправдания в исторических оценках политических задач переживаемого обществом этапа развития, способствуя политизации науки. Будучи одним из научных инструментов познания развития общества историками-марксистами, классовый анализ приобрел черты универсального и самодовлеющего метода, применение которого вело к искажению картины реальной действительности.

Об этом весьма наглядно написал Ц.Фридлянд в ходе диспута весной 1928 г. в Обществе историков-марксистов по книге Д.М.Петрушевского "Очерки из экономической истории средневековой Европы": "марксизм не есть, вообще говоря, политическая теория, а это есть не что иное, как единственное и последнее слово подлинной науки, а что расходится с марксизмом, расходится с наукой в ее высших достижениях"(12, С. 126).  Абсолютизация единственной научной методологии вела на практике к стагнации науки, к утере ею познавательных возможностей.

В начале января 1927 г. на проводившемся очередном (4-м) совещании истпартотделов, посвященном подготовке к 10-летию Октябрьской революции, истпартам рекомендовалось увязать "всю свою научно-исследовательскую работу с текущей политической работой ВКП(б) и использовать наше революционное прошлое для революционного настоящего"(13, С. 246). А в резолюции археологической конференции, состоявшейся в сентябре 1926 г., отмечалось, что "советская наука, вышедшая из замкнутых рамок исследовательских лабораторий и приблизившаяся к широким массам трудящихся, вовлекает эти массы в активную творческую работу по изучению своей страны, подводя научную базу под их революционное строительство"(14, С. 251).

Еще более обозначился переход к более активному и систематическому наступлению на немарксистские исторические воззрения в историографической статье М.Н.Покровского (15). Тем самым на повестку дня был поставлен вопрос о ликвидации еще существовавшего в исторической науке плюрализма мнений.

Постепенно устанавливалась система "доведения до ума" научных исследований: через систему рецензий и доработок научное исследование приобретало "общепринятые" черты, утрачивая во многом творческую индивидуальность и становясь как бы частью единой "коллективной монографии", создававшейся всем обществом историков-марксистов. Материальным воплощением этой системы явилась Большая советская энциклопедия, в которой "… единая материалистическая точка зрения пронизывает все исторические статьи", тем самым создана основа "для правильного марксистского ознакомления читателей с историческими проблемами"(16, С. 244).

С 1928 г. все более получала распространение в историографии оценка исторических исследований с точки зрения факторов идеологической борьбы. Таким образом, в конце 20-х годов оценка методологического аспекта трудов историков должна была корректироваться с учетом соподчиненности, зависимости взглядов историка от идей, а, точнее, цитат классиков марксистско-ленинского учения. Любая "оригинальность" в исторических трактовках становилась синонимом "враждебности", "вредности", "ненаучности". При этом необходимо подчеркнуть, что речь идет не только о верности основополагающим принципам ленинского мировоззрения (методологии ленинского анализа), но и о подчиненности взглядов историка конкретным ленинским положениям и выводам.  Отождествление марксистского метода исторического познания с единственно научным и постоянное подозрение в отношении сторонников иных историографических подходов в стремлении исказить историческую действительность превращало в глазах сторонника марксизма любого немарксиста во врага науки, идейного противника.

Принимая марксизм в качестве основы историографической оценки исторических исследований, историки-марксисты стремились более четко охарактеризовать те признаки, которые могли бы служить критериями соответствия марксизму ("марксичности") научных работ. Диалектико-материалистический метод, ассоциируемый с подлинно марксистским, не давал возможности выделить четкие, очевидные критерии оценки "марксичности" исследований. В начале ХХ века он получил среди историков признание как один из методов научного поиска. Но он, естественно, не мог гарантировать однозначности результатов научного исследования в случае его применения. Многовариантность конкретного применения диалектико-материалистического метода в конкретных исторических исследованиях снижала возможность его использования в качестве признака "марксичности" работ. Марксистам-историографам требовались более ясные критерии определения соответствия проведенных научных исследований марксизму.

Проблема определения критериев "марксичности" обострилась в конце 20-х годов. Это положение, по мнению А.В.Сидорова, определили три группы факторов: 1) политические - утверждение марксистской идеологии в качестве не только господствующей, но и единственно допустимой; 2) "околонаучные" - борьба различных групп за преобладание и официальное признание их авторитета; 3) собственно научные - логика развития научного метода исследования (1, С. 131-132).

Собственно научные факторы определялись стремлением марксистов-исследователей внести большую ясность в существо используемого ими научного метода. Эта работа, как правило, проводилась на основе всестороннего анализа произведений классиков марксизма. За образцы научной марксистской мысли брались не только произведения основоположников марксизма, но и ленинские работы.

Действие отмеченных выше факторов вело к тому, что вырабатывались и получали признание более очевидные признаки соответствия марксизму. Среди них наибольшее значение приобретали специфическая терминология исследования и соответствие цитатам классиков марксизма. Постепенно решение вопроса о критериях "марксичности" смещалось с анализа методологии исследования к поиску соответствия общепризнанным выводам, достигнутым ранее путем использования диалектико-материалистического метода (работы классиков марксизма-ленинизма).

Тем самым, вырабатывалась система шаблонов, на основании которых и делались выводы о соответствии исследовательских работ марксизму. В советской исторической литературе возникает тот метод, который в историографии обозначается как шаблонно-сравнительный.

Вместе с тем идет формирование и системы шаблонов враждебных марксизму взглядов - "идеализм", субъективизм, "эклектизм" и т.п., а также нередко определяемых по именам их основателей или виднейших сторонников - "кантианство", "риккертианство", "взгляды Допша, Вебера" и т.п.

Работа и решения I Всесоюзной конференции историков-марксистов (28 декабря 1928 г. - январь 1929 г.) и I Всесоюзной конференции аграрников-марксистов (20-27 декабря 1929 г.), проведение под давлением власти выборов в Академию наук и фабрикация "академического дела" (5 ноября 1929 г. - 3 февраля 1931 г.) стали наглядными свидетельствами нарастания политического давления на историческую науку.

В этот же период проводятся спровоцированные научные дискуссии. Наиболее известна дискуссия в социологической секции Общества историков-марксистов "О некоторых предрассудках и суевериях в исторической науке". Большой резонанс получила оценка книги Д.М.Петрушевского "Очерки по экономической истории  средневековой Европы" (М., 1928) как выступление против марксизма. Перевод научной дискуссии в эту плоскость соответствовал вненучным задачам ее организаторов, закладывались основы будущих "инквизиторских" методов борьбы с инакомыслием.

Описанные тенденции были свойственны всем направлениям научных исследований. Так, в литературе, посвященной аграрной политике, в конце 20-х годов только начался сбор и обобщение материала об основных направлениях и методах кооперативной деятельности, кредитовании, сбытоснабженческой деятельности, контрактации, ее характере и социальной направленности, основных задачах партийных и советских органов в деревне, основных направлений колхозного строительства.

Однако на данном этапе появились и более основательные исследования. В этих работах предпринимались попытки анализа влияния кредитной и налоговой политики, контрактации, сбытоснабженческой деятельности на различные слои крестьянства (См.: 17, 18 и др.).

С конца 1929 г. разработка ранее поставленных проблем прекращается, что связано с итогами проходившей в 1929-1930 гг. дискуссии по книге Л.Н.Крицмана "Пролетарская революция в деревне" (ГИС, 1929). Широкое распространение получила агитационно-пропагандистская литература, носящая сугубо прикладной характер и позволяющая оперативно, в популярной форме отвечать на самые злободневные вопросы, в которой описывались успехи показательных колхозов, совхозов и политотделов, разъяснялись основные положения партийной политики. Методология этой литературы не выходила из рамок комментирования отдельных принятых постановлений и популяризации работ руководителей партии и правительства (Напр., 19).

В качестве источников использовались материалы переписей и обследований колхозов, текущие отчетные материалы,  статистические данные, материалы различного рода Всесоюзных совещаний, решения съездов партии, собственные наблюдения авторов работ. Архивные материалы до конца 30-х годов авторами работ по проблемам аграрной политики вообще не привлекались. Следует отметить первый положительный опыт использования материалов местных архивов – коллективный труд А.Е.Ариной, Г.Г.Котова и Г.В.Лосевой, что важно с точки зрения последующей тенденции в послевоенной советской историографии на расширение источниковой базы исследований (20). Еще более широк круг использованных источников в самом заметном труде предвоенного периода – монографии М.Я.Залесского: кроме архивных материалов Наркомфина СССР это нормативно-правовые акты и статистические сборники (21).

Отрицание допустимости поликонцептуальности в историографии и служило основой характеристики иных позиций (по сравнению с господствовавшими взглядами) как  "неправильных". Тем более, если эти взгляды расходились с партийными установками.

Историографическая концепция, признающая возможность и необходимость выработки единственно верной исторической картины, соответствующей партийным установкам большевиков, занимает в 20-30-е годы господствующее положение в советской историгорафии. По мере развития марксистской научной мысли, обобщения полученных результатов, формирования периодизации развития социальных процессов и приобретения ею господствующего положения в советской науке возникает и усиливается тенденция превращения ее основных положений в догматы, что, в свою очередь, накладывает рамки на ее свободное развитие. Общепризнанные (догматизированные) положения приходят в противоречие с методом, благодаря которому они были получены. Это противоречие вело к утрате методологией ее творческого характера.

Список использованной литературы

1. Сидоров А.В. Теоретико-концептуальные основы отечественной историографии в 1920-е годы: Дис. … д-ра ист. наук. М., 1998.

2. Игрицкий Ю.И. Меняющаяся Россия как предмет концептуального анализа // Отечественная история. 1998. N 1. С. 3-23;

3. Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны политической модернизации в истории России. К обсуждению гипотезы // Полис. 1998. N 2. С. 39-51.

4. Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Советская историография. М., 1996.

5. Алексеева Г.Д. История. Идеология. Политика. (20-30-е гг.) // Историческая наука России в ХХ веке. М., 1997. С. 79-166.

6. Артузов А.Н. Школа М.Н. Покровского и советская историческая наука (конец 20-х - 1930-е годы) // Автореф. дис. … д-ра ист. наук. М., 1998.

7. Кривошеев Ю.В., Дворниченко А.Ю. Изгнание науки: российская историография в 20-х - начале 30-х годов ХХ века // Отечественная история. 1994. N 3.

8. Рубинштейн Н. М.Н.Покровский - историк внешней политики // Историк-марксист. 1928. Т.9.

9. Шестаков А.В. М.Н.Покровский - историк-марксист // Историк-марксист. 1928. Т.9.

10. Каутский К. Происхождение христианства. М., 1923.

11. Из жизни историков в комвузах // Историк-марксист. 1926. Т.1.

12. Диспут о книге Д.М.Петрушевского // Историк-марксист. 1928. Т.8.

13. Четвертое совещание Истпартотделов при ЦК ВКП(б) // Историк-марксист. 1927. Т.3.

14. Гелах Т. Керченская археологическая конференция // Историк-марксист. 1927. Т.3.

15. Покровский М.Н. "Новые" течения в русской исторической литературе" // Историк-марксист. 1928. Т.7. С. 3-17.

16. Зайдель Г. Большая Советская Энциклопедия, тт. I-VIII. Статьи по всеобщей истории // Историк-марксист. 1928. Т.7.

17. Гайстер А.И. Расслоение советской деревни. Со вступ. статьей Л.Н.Крицмана. М., 1928.

18. Айхенвальд А.Ю. Советская экономика. Экономика и экономическая политика СССР. С предисл. Н.И.Бухарина. М.-Л., 1929.

19. Демьянов Я.Э. Строительство колхозов и задачи сельсоветов. М., 1931.

20. Арина А.Е., Котов Г.Г., Лосева Г.В. Социально-экономические изменения в деревне (Мелитопольский уезд). М., 1939.

21. Залесский М.Я. Налоговая политика советского государства в деревне. М., 1940.

Дилемма «объективизм – конструктивизм» в контексте дискуссии о социальной обусловленности науки

Сергодеева Е.А.

Одной из важнейших проблем  эпистемологии является вопрос об объективности познания, а значит о возможности достижения истины. В  классической традиции наука понималась в основном как точное знание, основанное на беспристрастном наблюдении реальности, соответствующее некоторым универсальным, неизменным и безличным критериям. Поэтому объективным  считалось только то знание, из которого удалено все, относящееся к субъекту и средствам его познавательной деятельности.

Представления о науке как системе объективного знания содержались в основе различных классических теоретико-методологических моделей науки. Они сформировались в русле гносеологических представлений о науке Нового времени, когда последняя рассматривалась как теоретическая систематизация и проверка объективного (добытого экспериментальным путем) знания. Позитивизм  ХIХ века воспринял такую модель науки, но добавил к ней важные положения и принципы – например, что все научное знание должно базироваться на чувственном опыте, а наука должна быть развита в соответствии с принципами унификации и редукционизма.

Логические позитивисты дополнили позитивистскую модель науки  формальной логикой, благодаря которой стало возможным нормативное исследование структуры науки. На этом пути они столкнулись с определенными трудностями. Во-первых, если считать, что протокольные предложения выражают «чистый» опыт субъекта, то окажется, что у каждого человека свой собственный протокольный язык. Получается, что каждый субъект имеет свою собственную науку и принимает лишь те научные предложения, которые согласуются с его личным протокольным языком. Во-вторых, для того, чтобы объяснить несоответствие научного знания строгим логическим канонам, неопозитивисты провели различие между контекстом открытия и контекстом обоснования теории. В соответствие с этим, контекст научного открытия может быть нелогичным и даже иррациональным. Обоснование же теории неизбежно подчиняется правилам логики, что делает ее верифицируемой, а значит научно обоснованной.

К концу 50-х - началу 60-х годов ХХ столетия влияние неопозитивизма стало резко падать. Это обусловлено, по крайней мере, двумя причинами. Во-первых,  кризисом внутренней логики развития неопозитивизма, его исходных принципов. Во-вторых, - необходимостью исследовать новые проблемы развития научного познания, ставшие актуальными. В отличие от позитивизма, делающего акцент на анализ готового знания и осуществляющего этот анализ формально-логическими методами, современные философы науки обращаются к истории науки, пытаются найти закономерности ее развития.       Это означает переход от эссенциалистскиой парадигмы исследования науки, целью которой являлось выявление инвариантной унифицированной логики и структуры научного знания, к экзистенциальной, в русле которой отвергается тезис об универсальности научной методологии, актуализируется идея множественности исторических типов науки. Происходит реинтерпретация самого предмета исследования - осуществляется переход от статичной инвариантной модели науки к динамической поливариантной. Ведущие позиции в рамках философии науки отныне занимает не логика, а история науки.  В связи с этим во второй половине ХХ века можно говорить о социологизации философии науки как об одной из устойчивых тенденций ее развития.

Стоит отметить, что зарождающаяся в середине ХХ века социология науки некоторое время дистанцировалась от исследования эпистемологической проблематики. Р. Мертон, работы которого положили начало парадигмальному периоду развития социологии науки, подчеркивал  качественное своеобразие науки  как особого вида познавательной деятельности. Согласно ему, научное знание абсолютно объективно по своему предметному и методологическому содержанию и в этом смысле - асоциологично. Научное познание и научные истины могут быть предметом рассмотрения лишь философии науки, но не ее социологии. Предметом последней, да и то лишь частично, могут быть лишь научные заблуждения. Однако, наука как сообщество ученых, безусловно, является социальной структурой. Поэтому именно наука как специфический социальный институт  должна быть  предметом социологии науки. Основными аспектами предмета социологии науки по Р. Мертону являются коммуникационные отношения в науке, виды последних, их интенсивность, значимость, оптимальность для успешного функционирования научного сообщества, а также взаимодействие науки с ее социальным окружением (с государством, другими социальными подсистемами, а также с обществом в целом). 

Дальнейшая эволюция социологии науки приводит к необходимости пересмотра данной позиции. Эмпирическое исследование реального поведения ученых, осуществленное  в 60-е годы ХХ века Мертоном и его учениками, привело к открытию того, что нормативное изображение научной деятельности отражает лишь ее поверхностную часть. Главные же ее составляющие функционируют совсем по другим законам, образуя то, что психологи называют «скрытым лицом науки». Разрешение данного противоречия  привело к возникновению в 70-80-е годы XX века новой парадигмы в социологии науки - когнитивной социологии науки (Д. Блур, М. Малкей и др.). Стала модной идея о конце традиционной философии науки, чья роль и функции должны перейти к социологии науки или социологии научного знания. В своей книге  «Наука и социология знания» М. Малкей подчеркивал, что наука уже не должна трактоваться в качестве привилегированного социологического случая и отделяться от других сфер культуры, мы  имеем право и должны «рассматривать продукты науки в качестве социальных конструкций, подобных всем прочим культурным продуктам». Наука должна пониматься «как интерпретационная деятельность, в ходе которой природа физического мира социально констатируется» (1, С. 167), поскольку у науки, как и у любой культурной деятельности, существует антропологическое измерение.

Представители этой школы соглашались с тезисом о том, что достижение «объективного» и «достоверного» знания является высшей целью науки. Однако данные категории понимались совсем в другом ключе, нежели в философии науки. Была предложена социологическая интерпретация данных терминов.  «Общезначимое»  понималось как общезначимое для членов определенной группы, «удостоверенное» рассматривалось с точки зрения принятой методики проверки, а  «верное»  - с точки зрения принятых критериев достаточности. С их точки зрения всякая деятельность ученых, в том числе и когнитивная, является социальной по существу. Это обусловлено тем, что  процесс научного познания во всех своих основных элементах, этапах и уровнях (предмет, метод, продукт, процесс открытия, проверки, обоснования, эмпирическое и теоретическое исследование и др.) субъектно детерминирован. Эмпирически зафиксированные историей науки факты полиморфизма когнитивных моделей в отношении одного и того же объекта убедительно свидетельствует в пользу свободного, творческого характера процесса научного моделирования. Это и связано с неустранимой и существенной ролью субъекта научного познания в принятии и отстаивании соответствующих научных решений.

Исходя из того, что процесс научного познания совершается реальными историческими субъектами, сторонники когнитивной социологии науки выдвигают следующие положения.

1) Объект научного познания никогда не детерминирует однозначно его когнитивное изображение (концептуальную модель), а потому интерпретация той или иной модели как адекватной или неадекватной всегда есть результат принятия соответствующего решения.

2) В науке не существует единого, универсального метода получения и обоснования научного знания.

3) Научное познание на всех этапах имеет конструктивный и творческий характер. Оно частично  регулируется рефлексивно осознаваемым и артикулируемым набором принимаемых научным сообществом идеалов и норм научного исследования. Однако, этот набор и синхронно (в разных научных дисциплинах в одно и тоже время) и диахронно (в разное время в одной и той же научной дисциплине) существенно неодинаков и зависит как от общего когнитивного горизонта субъектов научного познания, так от их творческого потенциала и способности к согласию. 

Стоит отметить, что внутренняя эволюция социологии науки только углубила дилемму конструктивизма – объективизма, лишний раз подтвердив творческий, контекстуально обусловленный характер научной деятельности. Долгое время  в социологии науки доминировал макроподход, в рамках которого социальная система, взятая в целом, рассматривалась как контекст, в котором формируется, функционирует и развивается научное знание. Была выявлена зависимость структуры научного знания от социальных процессов, выяснилось, что наука не просто включена в социокультурную систему, ее формы и способы организации оказываются идентичными с формами и способами организации социальной системы. Важнейшей особенностью макроаналитического подхода является исследование обезличенных процессов и структур науки, абстрагирование от ожиданий, притязаний и ориентаций субъекта научного.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17