Возникновение и эволюция доктрины превосходства греков над варварами

Тяжёлой трагедией римской общины и римского права явилось стремление увязать несогласуемое: взгляд на раба, как на вещь и принятие раба как человеческой персоны. Эта проблема существовала не только в Риме. Законодательство Моисея принимало решение этого вопроса на основании национального убеждения: статус личности признавали только за единоплеменниками израильтян: «Когда обеднеет брат твой и будет продан тебе, то не налагай на него работы рабской. Он должен быть у тебя как наёмник, как поселенец; до юбилейного года (т.е. 21 год) пусть работает у тебя... Не господствуй над ним с жестокостью, и бойся Бога своего. А чтобы раб твой и рабыня твоя были у тебя, то покупайте себе раба и рабыню у народов, которые вокруг вас... Можете передавать их в наследство и сынам вашим по себе: вечно владейте ими как рабами. А над братьями вашими, сынами Израилевыми, друг над другом, не господствуйте с жестокостью» [66].

Под воздействием гуманистических взглядов эллинизма, а потом под влиянием христианского учения, римляне предприняли попытку разрешить эту универсальную проблему античности на основах естественного права («...по естественному праву все рождались свободными... неизвестно было и рабство; и хотя все мы по законам естественного права называемся одним именем «люди», однако по законам общенародного права явилось три рода людей: свободные..., рабы..., вольноотпущенные...»).

В позитивном праве это нашло выход в позициях, сформулированных в конституциях императоров. В общем они так прписаны в Дигестах: «Но в настоящее время никому, кто находится под римским владычеством, не позволено свирепствовать в отношении рабов сверх меры и без причины, признанной законом. Ибо, согласно конституции божественного Антонина, тот, кто без причины убьёт раба, наказывается не в меньшей степени, как если бы убил чужого раба. И большая жестокость господ наказывается согласно конституции того же принцепса» [83].

В этих правах странным способом сочетается опека над личностью раба (тем самым, он уже не простая вещь), с беспокойством за невредимость основной производительной силы общества (т.к. жестокое обращение наказывается по правилам компенсации вреда за испорченность чужого имущества); и, в конечном итоге, формируется потрясающая в своей правовой универсальности позиция: «для государства выгодно, чтобы никто не злоупотреблял предоставленным ему правом» [83].

 Порций Катон в своём труде «О земледелии» изображает обязанности вилика (распоряжающегося римским поместьем), а также свидетельствует о бережном обращении с рабами. Ясно то, что господину нерентабельно, чтобы раб занемог и умер, в этом случае будет необходимо приобретать другого раба, учить его. «Вот обязанности вилика. Он должен завести хороший порядок, соблюдать праздники; чужого в руки не брать; своё охранять тщательно. Он разбирает споры рабов; если кто в чём провинился, он хорошенько наказывает виновного, судя по проступку» [102].

Рабам не может быть скверно: они не могут замерзать и испытывать голод. У вилика они постоянно работают: так ему легко удержать их от плохого и кражи. Если вилик не пожелает, чтобы у рабов было плохое поведение, они себя дурно вести не станут. Если же он будет мириться с таким положением дел, господин не должен оставлять это без наказания. За достижение он благодарит, чтобы и у других было желание вести себя верно. Вилик не должен оставаться без работы; он всегда благоразумен и никуда не идёт обедать. Рабы у него заняты работой; он следит за выполнением того, что пожелал господин. Товарищей господина он считает своими товарищами; слушает того, кем приказано. «Он первым встанет с постели и последним ляжет в постель. Сначала посмотрит, заперта ли усадьба, лежит ли каждый на своем месте и дан ли корм животным…» [110].

Отсутствие прав у рабов в имущественной области давно противоречило нуждам хозяйственной жизни. Несмотря на то, что раб был на одном уровне с орудиями труда, животными и т.п., он разнился с ними своей осмысленной волей и рассудком, которые могли служить интересам господ. В этом свойстве раб играл роль «говорящего орудия» – instrumentum vocale. В соответствии с Варроном, средства земледельческого производства подразделялись на три вида: «На орудие говорящее, полуговорящее и немое; орудие говорящее – это рабы; полуговорящее – это быки; немое – это повозки» [7]. Способность раба производить юридические акты (но только в пользу хозяина) заключалась в правоспособности последнего, т.е. как бы эти поступки делал сам господин. Между тем хозяин не был ответственен за обещания рабов, что, безусловно, перечило основным законам гражданского оборота.

Регулирование имущественного статуса рабов в античности обусловливалось следующей позицией квиритского права: «действия раба могут улучшать, но не ухудшать положение господина». Следственно, всё, что создано или куплено рабом собственными силами, переходит в имущество господина; но если раб причинил кому-то ущерб, нанёс урон, то он ответственности не несёт, т.к. раб – вещь и не может расплачиваться за содеянное, а хозяин – на основании принципа права.

Существуя в качестве объектов прав, рабы, конечно, не владели имуществом. Предметом, находящимся у раба, несмотря на то, каким образом он к нему попал, с позиции права владел господин. Но раб служил объектом права, одарённым осознанной волей и способностью обслуживать интересы хозяина с помощью проявления этой воли. В связи с этим уже в древнейшую эпоху раба именовали «говорящим орудием», а когда экономические интересы требовали расширения правовой сферы отношений господина, то было установлено, что его можно расширить при помощи раба. Раб был вправе совершать имущественные сделки, образовывая с помощью таких сделок права для своего господина. Господин предоставлял иски из такого рода сделок, как если бы он произвёл их самостоятельно. Напротив, обязательства из произведённых рабом сделок для господина не появлялись. Формулируя взгляды слабо развитого гражданского оборота, которому неведомы сложные коммерческие операции и документирующими их двусторонними соглашениями, полагая, что являющиеся для контрагента по соглашению обязанности ухудшают его положение, Гай Юлий Цезарь во II в. заявлял в обоснование этой нормы, что «наше положение может становиться лучше при помощи рабов, но не может становиться хуже» [82].

Тем не менее, с формированием гражданского оборота выясняется, что не всё время положение господина делается «хуже» с появлением для него обязанности из совершённой рабом сделки. Уже давно было определено, что если раб нанесёт кому-либо имущественный вред, похитит, испортит вещь, то господин должен либо восполнить этот вред, либо отдать раба пострадавшему. В том случае, если раб отдан, эта обязанность передавалась новому господина. В этом правиле не представляется возможным увидеть признания личности раба, т.к. аналогичное правило работало и для происшествий нанесения вреда животным. Юристами было признано, что если раб получит свободу, то ответственность за нанесённый им в рабстве ущерб будет лежать на нём самом, если этот ущерб не был раньше восполнен господином. Ясно, что это исключение из всеобщего правила о неправоспособности рабов учреждалось не в пользу рабов, а в пользу рабовладельцев, только к кругу которых относился истец, пострадавший от раба, нарушившего права.

В условиях хозяйственной системы с определяющей ролью разносторонней занятости рабов (в качестве управляющих предприятиями, капитанов торговых кораблей, преподавателей в разных сферах наук и ремёсел, экономов сельскохозяйственных имений), использование данного взгляда сводилось к бессмыслице: коммерческий оборот являлся неясным, т.к. множество сделок не было обеспечено ответственностью. Некоторые рабы, трудящиеся в деревнях на императорских и частных землях, принимали от хозяина часть земли и обрабатывали её, другие совместно с вольноотпущенниками представляли управленческий аппарат имения. Привлечение к управлению бесправных людей было одной из свойственных черт организации хозяйств. Работа по найму у частных лиц рассматривалась свободными людьми, как недостойная их, в том числе, если это была работа надсмотрщика. Следовательно, рабы в отдельных случаях по факту занимали более высокий статус по сравнению со свободными общинниками, что также возможно отразилось на трансформации суждений о правовых отличиях.

Реакцией на этот вопрос послужило формирование претором особых исков, с помощью которых ответственность за поступки рабов ложилась на их господ. Это право, с какой-то стороны, всё же признавало косвенную правоспособность рабов, т.к. соединяло с их поступками установленные правовые результаты. Более обширные хозяйственные и правовые потенциалы вызывали отношения, появлявшиеся на основе пекулия – имущества, вверенного господином рабу для автономного управления, с отдачей хозяину назначенной доли прибыли. Объектом пекулия (от pecus – скот: значение слова даёт возможность делать вывод, что вначале предметом пекулия был скот) являлось движимое и недвижимое имущество и рабы. Пекулий раба – давнее образование, начавшееся до законов XII таблиц. Кроме законов XII таблиц можно сделать вывод, что в конце III в. до н. э. многочисленная группа рабов имела пекулий, а в комедиях Плавта можно встретить первое упоминание о пекулии. С периода XII таблиц до I в. до н. э. пекулий раба находился за пределами ясных правовых форм. Должное правовое оформление (в I в. до н. э. издан преторский эдикт о пекулии) он получил с помощью преторского права. Преторское право избавило экономическую деятельность раба от удерживающих условий и признало свободу его поступков в связи с пекулием. «Пекулий – это то, что господин сам отделил от своего имущества, ведя отдельно счёт своего раба» [87]. Рабы, владевшие пекулием, часто сами имели рабов и являлись самостоятельными людьми. Обеспеченность дала им возможность приобрести свободу. Так как хозяйственная деятельность производилась рабом по собственной инициативе и в личных интересах, а пекулий по праву принадлежал хозяину, то по обязательствам раба он расплачивался в границах пекулия. «… Если что должен сам раб, то под этим именем взыскание обращается на его пекулий, а если отсюда была какая-то польза господину, то взыскание обращается на господина» [87]. Институт пекулия оказывал содействие имущественному и юридическому подъёму более деятельных рабов. Но, по сути, он подтверждал кризис социальной системы, в которую объе-динялись привилегированные рабы [87].

Наиболее значимыми из указанных исков были: иск в величине пекулия (actio de peculio), иск из поступков приказчика (actio institoria), иск из воздействий капитана (actio exercitorio). Гай в своих Институциях привёл их общее изображение: «...если по приказанию отца или господина будет совершено юридическое действие, то претор составляет иск в полной сумме против отца и господина, да это и правильно, так как тот, кто таким образом совершает юридическое действие, скорее полагается на добрую совесть отца или господина, чем сына или раба. На этом же основании претор установил и два других иска: exercitoria и institoria; первый имеет место тогда, когда отец или господин назначил сына или раба капитаном корабля, и когда с ним вступили в сделку относительно предмета, над которым он назначен начальником. Так как, по-видимому, даже этот предмет стал предметом юридического отношения по воле отца или господина, то претор считал справедливым дать (против него) иск на полное удовлетворение... Exercitoria же иск называется потому, что тот, кому принадлежит ежедневный доход от корабля, называется exercitor. Формула же, называемая Institoria, имеет место тогда, когда кто-либо поручает заведывание таверной или каким-нибудь промыслом своему сыну или рабу и когда с ним будет заключён какой-либо договор по поводу того дела, для которого он назначен. Этот иск называется institoria потому, что тот, кто назначается заведующим таверной называется institor; и сама эта формула составляется in solidum, т.е. на целостное удовлетворение» [87].

Доказательство и более подробное содержание исков включают Дигесты: «Этот эдикт является тройным, ибо иск возникает или из пекулия, или вследствие того, что имущество поступило в имущество господина, или вследствие того, что договор с подвластным заключён по приказу (господина)». Слова эдикта таковы: «В отношении совершения сделки с тем, кто находится во власти другого лица» ... Если заключён контракт с несовершеннолетним сыном семейства или рабом, то даётся против господина или отца иск о пекулии, если их пекулий увеличился. ... В пекулий входит не то, чему раб ведёт счёт отдельно от господина, но то, что господин сам отделил, различая свой счёт и счёт раба. Ибо, так как и господин может отнять весь пекулий от раба, или увеличить пекулий, или уменьшить его, то следует обращать внимание не на действия раба, но на то, что сделал господин для установления пекулия раба. Туберон определяет пекулий как нечто такое, что раб с позволения господина имеет отдельно от господских счетов с вычетом того, что является предметом долга господину» [11].

Приведённые фрагменты – малая толика правового материала, объём которого подтверждает обширное использование пекулиарных отношений и доскональное их регулирование. Это значит, что право, отталкиваясь от потребностей реального хозяйственного оборота, вынуждено фактически признавать правоспособность рабов (других подвластных лиц).

В сельскохозяйственной сфере II век был периодом расширения границ колонатных отношений; формируются стандартные законы, которые служат базой сдачи земли в аренду. Вместе со свободными крестьянами-арендаторами в поместьях землевладельцев существует всё большее количество рабов, возделывающих мелкие участки земли, выплачивающих оброк своему хозяину. При такой форме эксплуатации землевладельцы освобождались от нужды держать аппарат надсмотрщиков, а у рабов обнаруживался интерес в плодах своего труда. Такие рабы были ближе по положению колонам. По предписаниям римских юристов, раба, находящегося в положении колона, запрещено было отрывать от земли, он уже не был «инвентарём имения», т.е. переставал числиться вещью. Начавшее ранее, чем во II в. н. э. размывание границ в положении рабов и свободных работников, проходит в область права и социальной психологии. Выпускается последовательность законов, налагающих запрет на произвол господ во взаимоотношениях с рабами: император Адриан не позволял господам убивать своих рабов; за провинности рабов обязаны были судить обычным судом. Его продолжатель Антонин Пий приравнивал ответственность за смерть личного раба к ответственности за смерть чужого раба. Данные положения обнаружили, с одной стороны, общую направленность к ослаблению рабства (что служило примером упадка рабовладельческого хозяйства), а с другой – склонность государства регулировать каждую из сторон жизни своих подданных, в том числе и взаимоотношения хозяина и его собственности – раба. Рабы теперь стали прямо зависимыми от высшей – по сопоставлению с властью господина – власти божественного императора.

Использование труда рабов в рудниках и каменоломнях было самой тяжёлой работой. Хозяева посылали туда в качестве наказания строптивых рабов, государственные власти – восставших и людей, провинившихся в наиболее серьёзных преступлениях. Немалое число рабов было в домах состоятельных людей в качестве прислуги; количество рабских слуг было неким внешним доказательством роскоши. Взаимоотношение с рабами здесь не имело отличий по сравнению со взаимоотношениями с рабами в других областях империи. Нужно сказать, что в восточных провинциях имелись люди, считавшие необходимым облегчить хотя бы на уровне личностного отношения судьбу рабов. Так, в городе Сидоне (I в. н. э.) имеется надгробие, установленное хозяину его рабами: «Гай Юлий Амфион, добрый и нетягостный господин, прощай!» Но такого рода изречения редкостны, да и то, что рабы вменяли своему хозяину в заслугу «нетягостность», сообщает о том, что это являлось необыкновенной добродетелью.

В числе рабов, находящихся в имении хозяина, были и так именуемые «вскормленники» – люди, выросшие в доме. Ими могли являться не только дети рабов, но и дети безызвестного происхождения, а также дети, добровольно отданные отцами (как факт свободными бедняками) на «вскармливание». Их статус был отличен от статуса рядовых рабов, хотя также зависел от отношения к ним хозяина. Для администрации Рима, привыкшей к отчётливому правовому разделению, статус «вскормленников» доставлял некоторые неудобства. Численность таковых в некоторых восточных провинциях к началу II в. н. э. так увеличилась, что император Траян выпустил специальный указ, чтобы «вскормленников» свободного происхождения не относить к рабам. Это приказание особо не сказалось на действительном положении «вскормленников», но дискуссии на тему, к кому их причислить, к рабам или к свободным, не могли не оказать воздействия в некотором роде на расплывчатость разницы между рабством и свободой [92].

Чёткая разница между нищетой и роскошью и, наоборот, условность границ между свободным и рабским трудом вызывали в некоторых моментах у народа Рима сострадание к рабам, особенно если это сострадание было связано с неприязнью к верхушке. Показательны в этой связи события, соединённые с убийством префекта Рима Педания Секунда его личным рабом. По существовавшему закону в этом эпизоде все рабы, проживавшие в имении убитого, должны были принять смертную казнь (такими беспощадными законами рабовладельцы оберегали собственную жизнь). Казнь рабов повлекла за собой уличные беспорядки, собравшаяся перед сенатом масса народа призывала освободить невиновных людей. Император Нерон принуждён был прибегнуть к внедрению войск, которые потеснили толпу, а по пути к месту казни были поставлены воинские прикрытия. Наказание рабов Педания Секунда породило несогласие среди числа сенаторов, хотя большее количество сенаторов выступило за казнь всех (в количестве четырёхсот человек) рабов префекта Рима. Центральный довод приверженцев казни – гарантия безопасности. По словам одного из сторонников массовой расправы, «примерное наказание, распространённое на многих, заключает в себе долю несправедливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой». Но такого рода высказывания о коллективной пользе у народа не вызывали впечатления, т.к. «общественная польза» прекращала быть и – что более значимо – пониматься общей, т.е. общегражданской.

Несомненно, стремление избавить рабов Педания Секунда от наказания была лишь спонтанной реакцией на несправедливость, но она не обозначала основной и сплошной модификации отношения к рабству.

Одно из произведений Тацита, написанное в 98 г., именуется в рукописях «О происхождении и местах обитания германцев». Одну из причин его творения часто видят в том, что как раз в 98 г. германские области пробуждали напряжённый интерес римского общества. Как и многие его современники, Тацит думал в категориях, сформировавшихся задолго до данной эпохи, в глубинах римской гражданской общины. В список таких категорий была включена и гражданская община как один действительный, достойный и благостный мир, близкий и обжитой, знакомый и ясный, которому противопоставлена прочая безграничность земного мира – агрессивная, замысловатая и злобная. Эти мысли и ощущения имелись в Риме, как в любом полисе, и определяли многое в его политическом строе. В своей работе Тацит, основываясь на вторичных источниках, пытается предоставить жизнь варварских племён, воспринимавшихся как солидная угроза Риму, в полном объёме. Своё рассмотрение Тацит строит с точки зрения представителя римской знати, прекрасно понимающего разные ступени уровня культуры римлян и германцев, свято верящего в противоборство мира варварства и мира цивилизации. Философ показывает более обдуманную и беспристрастную точку зрения, в отличие от своих современников, на неграждан Рима, бывших для всех простыми, низменными существами, подчиняющихся только своим животными инстинктам и не имеющих способности к созидательной, творческой деятельности.

С III в. до н. э. поднимается вопрос о сосуществовании римлян и местного населения, т.к. римские территории стали выходить за границы собственно Италии. Существенное большинство в сенате и на Форуме не испытывало сомнений в надобности и своём праве сделать занятые территории полностью земельным фондом римского народа, а население обречь на бегство или вымирание. Катон Старший всегда действовал согласно с этим принципом, то уничтожая местные племена в Йопании, то уговаривая по всякому предлогу сенат, что «Карфаген должен быть разрушен». Эта точка зрения существовала и в следующие века – существовала потому, что она не ограничивалась своим военно-политическим значением, а базировалась на изначально полисном принципе, что негражданин – это не человек или, в противном случае, не такой человек.

Отношение аналогичных взглядов с распорядками гражданской общины видно из того, что уже после образования империи их защищали в основном идеологи сенатско-аристократической оппозиции с их почитанием римской старины и декларативной преданностью полисным обычаям. Тразея с грустью думал о той поре, когда «целые народы трепетали перед приговором, выносимым даже и одним римским гражданином» [82], а глава сенатской оппозиции при Нероне Кассий Лонгин следовал этим же эмоциям и в своём практическом деле магистрата, и в своих теоретических принципах юриста. До тех пор, пока полисная система принципов была престижна, такой взгляд на чужеземных народов пропасть не мог.

Такое отношение к чужеземцам вытекало из оснований, одинаковых для Рима и других архаичных обществ, в этом понимании оно не разнилось с современными раннегосударственными образованиями. Иная и во многом антагонистическая традиция, не менее настойчиво и длительное время жившая среди «одетого тогами племени», была типична лишь и собственно для Рима. О ней случалось упоминать в касательстве с характеристикой коллегии квинде-цимвиров. Римский город-государство, образовавшийся из объединения находившихся в Лации пёстрых этнических групп, из продолжительного и стабильного взаимодействия с соседними этрусками, с самого основания впитал в себя массу внешних и всевозможных социально-политических, идейных, культурных элементов. Его обитатели привыкли смотреть на окружающие народы не как на противников, но и как на партнёров, не как на представителей чужих традиций и характеров, но и как на причину обогащения собственного уклада жизни. «Основатель нашего государства Ромул отличался столь выдающейся мудростью, что видел во многих народностях... сначала врагов, потом граждан» [82].

Эта противоречивость, нашедшая отражение в мифах об образовании города, о владычестве в Риме этрусских царей, вначале о противостоянии, а потом об объединении патрициев и плебеев, надёжно завладела народными представлениями. Римское отношение к иным народам за всю историю гражданской общины исполнялось в согласованности и противостоянии этих основ – искренности и скрытности, характерного римского «космополитизма» и не менее оригинального антично-полисного «шовинизма».

В период Ранней империи с присущим ей общественным и внутренним строем, сочетавшим многие традиции республики с дореспубликанскими и внеримскими конфигурациями жизни, оба эти коренные направления в отношении к другим народам существовали в своей неоднозначности и отобразились в творчестве Тацита. Ему стали понятны основные принципы народов периферий и завоёвываемых земель в противостоянии римлянам, он изобразил естественность и справедливость этой борьбы. Но часто в его творчестве раскрывается и другое отношение к этим людям – кровожадное, хищно-шовинистическое, несообразно аристократическое. Оно обнаруживается в повествованиях о расправе с галльскими предводителями Марикком и Валентином, с племенем гельветов, в изображении поступков Светония Паулина в Британии и необычно красочно, когда заходит речь об уничтожении германских племен: «Пало свыше шестидесяти тысяч германцев, и не от римского оружия, но, что ещё отраднее, для услаждения наших глаз» [20].

Чтобы понять возможность соединения в творчестве Тацита этих противоречивые взглядов, нужно сосредоточить внимание на одну из особенностей его повествования. В ней более чётко прослеживается внутреннее усилие, происходящее из старания сохранить последовательность взглядов, несостоятельность которых ясна автору. «При сравнении со Старшим Катоном, – писал один из лучших в наше время знатоков Тацита, – и даже с Саллюстием, который так охотно принимал на себя роль римлянина старой складки, становится очевидным, что вся эта староримская жестокость и грубость Тацита далека от непосредственности» [35].

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16