Возникновение и эволюция доктрины превосходства греков над варварами

Заинтересованность рабов в доверенных им областях производства имела ограниченные пределы. Ориентация античного общества на усиление специализации, расширение производства, товарное хозяйство, улучшение техники и изобретательство была очень низкой. Для облегчения жизни свободных граждан имелись рабы. Облегчение жизни рабов волновало их хозяев ровно настолько, насколько раб был дорогим имуществом, способным приносить доход или другую выгоду. Попечение о здоровье, повседневных удобствах или столе рабов носило характер заботы о личной собственности, имуществе или трудовом скоте. Улучшение и совершенствование производства не интересовало их господ, а с целью облегчения эксплуатируемого положения рабов вообще не представлялось возможным. Рабы не принадлежали сами себе. Это положение было своеобразным тупиком развития общества, где налицо отсутствие перспектив его развития. В таком обществе основное разделение общественного труда оставляло экономический прогресс за пределами коллектива свободных граждан.

Мягкость заявления о незаинтересованности рабов в результатах своего труда не отражает истинного положения дел. Положение о незаинтересованности рабов в физическом труде верно лишь в качестве сугубо умозрительного положения, сосредоточивающего внимание на принципе, но не на действительном положении дел. Любой работник, в том числе и раб, заинтересован в труде в зависимости от степени реальных условий его жизни. В различные периоды времени имелись различные методы стимулирования интереса рабов к трудовой деятельности. Например, в архаический период раб был введён в семейный коллектив на правах его младшего члена. По типу фамильного коллектива организовывались производственные коллективы в период классической эпохи рабовладения, где рабы оказывались объединены кооперацией труда и взаимной подчинённостью, которая пробуждала ответственность друг перед другом. С расширением производства стали внедряться формы прямой заинтересованности плодом труда, как то предоставление пекулия, отпуск на оброк, одобрение семейных отношений в рабском кругу и т.п., что сравнивало действительное положение рабов с положением свободных [63].

Эллинская мысль вплоть до IV в. до н. э. не знала сомнений в том, что рабство является необходимым институтом общества. В начале эллинистического периода происходят грандиозные социально-экономические сдвиги, которые вызвали существенные изменения в положении свободного греческого народонаселения. Из государственного управления ушло управление полисом, теперь оно было городским, а свободный гражданин стал подданным царя. Эти изменения повлекли за собой перелом в области мировоззрения. Ясна была противоречивость, сложность, насыщенность общественной жизни, суждения людей того времени являлись более сложными и неоднозначными. В условиях нараставшего разложения полисной идеологии со всей актуальностью встал «рабский вопрос», касавшийся самых основ социального строя античного общества.

Рассматривая генезис смыслов понятия «варвар», обратимся к разнообразным аспектам: культурно-типологическим, когнитивно-психологиче-ским, моральным, нравственным. Безусловно, это далеко не абсолютный перечень тех «срезов», которые можно было бы произвести, рассматривая данный вопрос. Отдельного внимания заслуживают этническая, геополитическая и экономическая составляющие. Однако в некоторой степени все эти аспекты пересекаются и так или иначе будут затронуты.

Дихотомический взгляд на действительность возникает тогда, когда к человеку приходит осознание себя выделенным из окружающей среды. Речь идёт именно об «отношении» как некой закреплённой оценке. Наиболее типичным в данном контексте является деление «мы – они», где «они», как правило, выступают как угроза или просто «беспорядок», который в идеале должен быть ликвидирован. Под словом «они» чаще всего подразумевается другое племя, прочая культура. Отношение древних греков к своим соседям всем, бесспорно, известно. Таким образом, первое определение варварства имеет не беспристрастный, а абсолютно субъективный характер. Очевидно, однако, что античная культура не просто отмечала присутствие «иного». Античное толкование «иного» заключается в том, что оно имеет интенсивный оценочный и при этом отрицательный характер. Античность показывает, что в культурном представлении об «ином» присутствует топографическая компонента. Если понятие «мы» служит нормой, то значит «мы» – это средоточие культурного мира, его эталон. Одним из контекстов смысла понятия «варварство» имплицитно служит понятие «периферия», прежде всего пространственная. Неоспоримый факт, что отношение древних греков даже к своей (греческой) территориальной провинции было полуснисходительным, полутерпимым, полупрезрительным, например, македонцы были немногим лучше варваров [118].

Нелегко припомнить цивилизацию, кроме египетской, по отношению к которой греческая оценка была бы благожелательной. Возражением является то, что Аристотель беспристрастно выделяет и объективные признаки варварства, где оно оценивается отрицательно не по тем причинам, что оно «иное», а потому, что оно хуже культуры по объективным характеристикам. Античный философ сообщает о городах (государствах), присутствие которых характерно лишь для «культурных» сообществ: город (социально сформированное пространство) могут создать только люди, т.к. люди по природе социальны. Варвары, по Аристотелю, это не люди, также, как и рабы. Складывается впечатление, что государство (город) может существовать лишь только у греков. Ведь не были названы никакие другие культуры, иначе дана всё та же бинарная систематизация. Навряд ли эта оговорка случается от «забывчивости» Аристотеля. И когда, например, Геродот с заинтересованностью изобразил быт, привычки и обычаи персов (мидян), Плутарх позднее презрительно назвал его «philobarbaros» – любящий варваров. Можно с уверенностью сказать, что у персов уже были города и государство. Но государство не может состоять из людей, являющихся рабами. Если над всеми доминирует ничем не ограниченная деспотия, можно сделать вывод, что это и есть рабство. Основываясь на высказываниях Аристотеля, очень легко можно сделать заключение о «языческом расизме». Но греческая культура на практике вполне терпима к посторонним традициям, да и к чужим богам. Известно, что отдельные поздние греческие авторы вводили в число семи мудрецов (неизменно в эту семёрку входили только Фалес, Солон, Беант и Питтак) также и скифа Анахарсиса, рассказ о котором мы также находим у Геродота, а такое признание интеллектуальных заслуг в Древней Греции дорогого стоит. «И поныне ещё, – пишет Геродот, – скифы на вопрос об Анахарсисе отвечают, что не знают его, и это потому, что он побывал в Элладе и перенял чужеземные обычаи» [9]. Позднейшие авторы дополняют рассказ об Анахарсисе различными подробностями, в частности, Плутарх сообщает о том, как Солон принял Анахарсиса у себя дома и сделался его другом [56].

Достаточно хорошо известно, что греки осознавали свою этническую идентичность посредством противопоставления себя негрекам-варварам. Греко-варварская поляризация проникала практически во все стороны общественной жизни греков. Она находила отражение в греческой философии, литературе и искусстве. Важным элементом греческой «концепции» варварства было осознание идеи собственного превосходства над варварами, нашедшее выражение, частности, в идеологии, которая получила название панэллинизм. Истоки доктрины панэллинизма можно найти уже в V в. до н. э., особенно в вопросе отношения греков к персам как варварам.

Изучение происхождения и сущности греческой концепции варварства имеет довольно долгую историю. Первые исследовательские работы, специально посвящённые теме варварства, появились в немецкой историографии в XIX – начале XX в. В них, главным образом, рассматривались проблемы этимологии и значения термина «варвар», а также возникновение образа варвара в греческой литературной традиции классического периода.

В XX в. можно выделить несколько теоретических подходов, которые определяли принципы рассмотрения исследователями темы варварства. Во-первых, изучение процесса формирования поляризации «эллины – варвары» в общественной мысли греков, особенно её роль в формировании греческого этнического самосознания (этнической идентичности) представлено в работах Ю. Ютнера, Г. Бенгтсона, Г. Дилера, а в отечественной историографии – в публикациях Э.Д. Фролова. Именно в русле этого направления, ставшего традиционным в антиковедении XX в., изучались проблемы происхождения и эволюции греческих представлений о варварах.

Во-вторых, изучение собственно отношения греков с варварами было предпринято также в рамках дискуссии в отношении «греческого расизма». В частности, такой подход реализуется в работе К. Таплина и в монографии Б. Айзэка, которые посвящены исследованию проблемы расизма в античности. К. Таплин склонен отрицать существование расизма у греков, тогда как Б. Айзэк, напротив, допускает присутствие форм расовой предосудительности, которые он определяет как «проторасизм». Между тем представляется едва ли возможным отношение греков к «варварским» народам характеризовать как разновидность расизма (или проторасизма), поскольку в противном случае существует опасность модернизации – перенесения понятия, описывающего современное явление и появившегося только в первой трети XX в., на материал античной истории. Поэтому вполне можно согласиться с теми исследователями, которые стремятся избегать современного термина «расизм» и употреблять при характеристике отношений греков к чужеземцам понятия «эллиноцентризм», «этническая предосудительность».

В-третьих, в настоящее время набирают темпы изучение темы варварства в связи с исследованием проблемы «свой-чужой» на примере Греко-римской истории. Ф. Артог посвятил монографию восприятию другого «отцом истории» Геродотом. М.-Ф. Баслэ рассматривала положение «чужого» в Греции, П. Катлидж исследовал «восприятие себя и других» греками.

Наконец, многочисленны работы, в которых изучаются образы отдельных варварских народов в восприятии греков и римлян. Значительный интерес в историографии проявляется к проблеме представления варваров в греческой исторической традиции (например, у Геродота) и в литературе классического периода (особенно в комедии и трагедии).

Особого внимания заслуживает монография британской исследовательницы Э. Холл, которая посвящена роли греческой трагедии V в. до н. э. в формировании варварского стереотипа греков. Но хотя автор уделяет особое внимание именно трагедии, в книге можно обнаружить и более широкий взгляд на тему зарождения и развития греческой концепции варварства.

Происхождение греческой концепции варварства – проблема, вызывающая также далеко неоднозначные суждения в историографии. Причём различные интерпретации исследователей вызывает как вопрос происхождения самого термина «варвар», так и наполнение этого термина определённым содержанием, сформировавшим в классический период образ варвара, противоположный образу грека. Э. Холл выделила в исследовательской литературе четыре наиболее распространённых подхода к вопросу появления термина «варвар» и возникновения «концепции» варварства:обозначения «эллин» и «варвар» и их поляризация были элементами в архаической идеологии перед окончательным завершением «Илиады» Гомера;два обозначения появились одновременно в период VIII–VI вв. до н. э.;

Греко-персидские войны способствовали формированию панэллинской идентичности греков и привели к появлению определения «варвары» в значении «другие»;хотя этническая идентичность эллинов существовала и в архаический период, но только Греко-персидские войны породили поляризацию грека и варвара.

Э. Холл замечает, что она принимает последнее предположение на том основании, что «хотя варвар предполагает грека, грек не обязательно предполагает варвара». По мнению автора, греческое этническое самосознание сформировалось ещё в архаический период, но Греко-персидские войны способствовали возникновению эллино-варварской поляризации.

Точка зрения, принятая Э. Холл, продолжает находить своих сторонников среди исследователей. Относительно недавно она была оспорена К. Таплиным. По мнению этого исследователя, уже исторические реалии архаической Греции (прежде всего, Великая греческая колонизация) во многом обнаруживают примеры конфронтации греков и негреков и могут быть причиной противопоставления эллинов и варваров. Греко-персидские войны, как полагает К. Таплин, приводят к тому, что термин «варвар» становится более обычным и распространённым среди греков [90]. Подобной точки зрения придерживается также Э.Д. Фролов в своей статье о традиционных оппозициях в греческой «социальной терминологии» [106].

1.2  Образы эллинов и варваров в трудах древнегреческих философов

В VIII–VI вв. до н. э. в греческой литературе термин «варвар» и его производные в целом встречаются не более пяти раз. Но это ещё не показатель, что термин действительно был малоупотребим, однако это фактически является реальным препятствием для формирования относительно полного представления о восприятии греками варваров в архаической Греции. Картину могут дополнять более частые упоминания греческими авторами негреков, нередко с определённой их характеристикой. Однако даже в последнем случае фрагментированность имеющегося материала также сказывается при попытке отделить субъективное восприятие чужеземца греческим автором от абстрактного образа, сформировавшегося в общественном сознании греков.

Как известно, в поэмах Гомера «Илиада» и «Одиссея» названы эллины, панэллины и Эллада (II. II. 530. 683-684; Od. I. 344; XV. 80). В отличие от Гомера, в поэмах которого «панэллины» – название одного из греческих племен, иной смысл это слово имеет у Гесиода, где оно обозначает общее самоназвание греков (Hesiod. Erg. 528). Впрочем, этому противоречит утверждение Страбона о том, что «Гесиод и Архилох уже знали, что греки назывались не только эллинами, но и панэллинами». В доказательство географ ссылается на дочерей Прета, к которым, согласно Гесиоду, сватались эллины, и приводит строку из Архилоха, где названы панэллины: «Как панэллинов несчастья над Фасосом собрались» (Strabo. VIII. 6. 6. c. 370. Пер. Г.А. Стратановского; ALG. Fasc. 3. Fr. 54 [52], Diehl). Возможно, Гесиод первым говорит о панэллинах, если отбросить 530-й стих во II книге «Илиады». Слова «варвар» у Гесиода нет. «Всеэллинский устав» и «вся Эллада» упоминаются в двух Истмийских одах Пиндара (Pind. Isthm. 2. 38; 4. 29). Впервые же понятие «варвар», как считают на основании свидетельства Страбона (VII. 7. 1. C. 321), появляется в конце VI в. до н. э. у историка Гекатея Милетского (FGrHist. I. Fr. 119), который «сообщает про Пелопоннес, что там до греков жили варвары». Живший несколько позднее поэт Симонид с Кеоса называет персов варварами и говорит о победе Гелона над карфагенянами как о триумфе греков над варварами (Poet. Lyr. Cr. Vol. III. Fr. 136, Bergk) [50]. Итак, уже в самых ранних литературных произведениях греков зафиксированы термины, свидетельствующие о разграничении и противопоставлении эллинства и варварства.

Э.Д. Фролов ссылается на распространение в Греции характерной унифицированной геометрической керамики и повсеместное в греческом мире усвоение новой алфавитной письменности как подтверждение формирования национального единства греков в IX – VIII вв. до н. э., которому соответствовали названные понятия – «эллины», «панэллины», «Эллада» [107].

Обычно полагают, что первоначально для грека варвар – это тот, кто говорит на ином, чем он сам, языке, на языке, непонятном для говорящих по-гречески, т.е. происхождение понятия «варвар» носило лингвистический характер. В трёх примерах термин «варвар» применялся для характеристики речи чужеземца – негрека. Прежде всего, наиболее раннее свидетельство определения «варвароголосый», которое присутствует в тексте «Илиады» Гомера по отношению к карийцам в «Каталоге троянцев» [85]. Некоторые исследователи полагают, что прилагательное «варвароголосый» не означало ничего более, чем говор на непонятном грекам языке и поэтому не может восприниматься как показатель негативного отношения Гомера к негрекам – варварам. Возможно, этого мнения придерживался Фукидид, который полагал, что Гомеру вовсе не было известно слово «варвар». В «Археологии» Фукидид утверждает, что Гомер «нигде не обозначает все племена одним общим именем эллинов и никого так не называет… не употребляет он и слова «варвары», – очевидно, оттого, что эллины тогда ещё не отделились от них и не объединились под одним именем» (Thuc. I. 3. 3). В следующем параграфе речь идёт об «отдельных племенах, принявших имя эллинов и говоривших на общепонятном для всех языке» (I. 3. 4). Фукидид счёл необходимым дважды отметить единый язык у всех. Кто принял имя эллинов, и это имя приняли. Это были только говорившие на общепонятном для всех языке, т.е. на греческом. Однако Аполлодор и Страбон полагали, что термин «варвароголосый» включал в себя уже некую негативную характеристику, причём первый считал, что эта характеристика отражала отношение Гомера к самим карийцам, а второй, – только к языку карийцев.

Во-вторых, выражение «варварская речь» встречается у Анакреон- та [4]. В-третьих, поэт Алкман называет варваром некоего лидийца, который обучал спартанских девушек и юношей патриотическим хоровым пе-ниям. В-четвёртых, свидетельство философа Гераклита Эфесского о том, что «плохие свидетели глаза и уши у тех людей, которые имеют варварские души» [60], часто воспринимается исследователями как первое указание в пользу предосудительного отношения греков к варварам и намёк на культурную ущербность. В-пятых, один из вариантов дельфийского оракула, данного Батту I, основателю Кирены, использует выражение «варварские мужи».

Сохранившиеся документы рубежа архаического и классического периода, в том числе и относящиеся ко времени отражения персидских вторжений в Грецию в 490 и 480–479 гг. до н. э., всё ещё не показывают широкого применения термина «варвар» по отношению к персам. Чаще всего в этих свидетельствах персы именуются мидянами, термином, который сохранялся ещё на протяжении всего V столетия до н. э. Геродот же сообщает, что в период войны с Ксерксом спартанцы продолжали называть варваров чужеземцами. Несмотря на это, термин «варвары» употребляется в двух документах 480–479 гг. до н. э. – так называемом «декрете Фемистокла» из Трезены [34], а также в афинской клятве, данной перед битвой при Платеях [133]. Оба документа сохранились в поздних копиях IV столетия до н. э., и некоторые исследователи подвергают сомнению их подлинность. Эпиграфическим свидетельством в пользу употребления термина «варвары» остаётся теосская надпись о наказаниях за преступления, датируемая 470-гг. до н. э. [47].

Принято считать, что этническое самосознание эллинов сформировалось уже в эпоху архаики с закреплением в эллинской культуре дихотомии «эллины – варвары». Стимулирующую роль в формировании этнической идентичности, в отделении себя от других народов, отличных по языку и культуре, сыграла Великая греческая колонизация, в результате которой эллины оказались на чужбине, в окружении иных народов, нередко к тому же и враждебных им. Возможно, это обстоятельство способствовало агрессивному характеру ещё только складывающейся эллинской цивилизации. Свою роль в выработке определённого стереотипа отношения греков к неэллинам сыграла торговля. Нельзя не отметить также влияния на вызревание чувства национального самосознания общегреческих праздников, восходящих к VIII в. до н. э. Встречи на этих праздниках греков, стекавшихся со всех частей Эллады, образование политических союзов и амфиктионий – всё это стимулировало осознание своего родства по крови и культуре и отдаление от всех других народов – варваров.

Немногочисленные упоминания о варварах в нарративных источниках догеродотова времени свидетельствуют о формировании в мировоззрении греков этнического самосознания, о противостоянии по отношению к негрекам. Как определённый шаг в создании образа иноплеменника-дикаря можно, по-видимому, рассматривать творчество Архилоха, который сам принимал участие в колонизации. У него мы находим ближайших соседей греков – фракийцев, свирепых дикарей с экзотической внешностью. Непринятие греками скифских обычаев, в том числе пьяного бесчинства и буйства, отражено и в творчестве Анакреонта.

Разделявший эллинов и варваров барьер взаимного отчуждения имел своей основой не только огромный разрыв в уровнях социального и культурного развития и чисто психологическую несовместимость. Достаточно высокий уровень этнического самосознания греков, очевидно, вполне определившийся уже к VII – VIII вв. до н. э. был немаловажным обстоятельством. Это самоопределение эллинов как этнического целого неизбежно должно было породить в их сознании мысль о прямой противоположности собственного мира окружающему их миру других народов – варваров, и неприятие всего чужого или, по крайней мере, его тщательный отбор и переделка на свой лад [25]. Вместе с тем, усвоение обычаев восточных народов, в том числе религиозных установлений, свидетельствует об отсутствии у греков этого времени чувства национальной исключительности [28].

Очевидно, эволюция понятий «эллины» и «варвары» шла от лингвистического значения к этническому, географическому и культурному как корреляция и антитезис слову «эллин». Следует отметить, что единого мнения относительно критериев идентичности их приоритетов у греков не было [97]. Так, Геродот утверждает, что «варварами… египтяне называют всех, кто не говорит на их языке» (II. 159. Пер. Г.А. Стратановского), тогда как афиняне, по словам историка, в своём ответе спартанским послам ссылались на «наше кровное родство с другими эллинами, общие святилища богов, жертвоприношения на празднествах и одинаковый образ жизни (VIII. 144), т.е. у него на первом месте стоит этнический фактор, а уже затем язык, религия и культура. Фукидид (II. 68), судя по контексту, слово «варвары» употребляет в лингвистическом смысле, тогда как Исократ отдаёт приоритет культурному фактору. Исократ считает, что «самое имя эллина становится уже обозначением не происхождения, но культуры. Эллинами чаще называют получивших одинаковое с нами образование, чем людей одного и того же происхождения (Isocr. Paneg. 50. Пер. К.М. Колобовой). Следовательно, ко времени правления Филиппа Македонского, когда вопрос о том, являются ли македоняне эллинами или нет, впервые стал предметом острой дискуссии, само слово «эллин» приобрело некоторую неясность, как и понятие «варвар», который представлял ему антитезу. Вместе с тем, в литературе отмечалась определённая двусмысленность, неясность в употреблении Фукидидом коррелятивных терминов «эллины» и «варвары», которая не позволяет понять их точный смысл применительно к народам, живущим в границах территории от устья Пенея до Амбракийского залива [77].

Используя уже сложившийся набор оценок варваров, в своих речах Исократ постоянно сопоставляет греков с варварами в пользу первых, порицает трусость варваров, их предрасположенность к рабству и др. Оратор рассматривает разные стороны жизни персидского государства и, в первую очередь, критикует его политический строй – деспотию, при которой все подданные преклоняются перед царём, падают ниц, стремясь всячески унизить себя.

Призывая к походу на Восток, Исократ стремится убедить своих читателей, что Персия не монолитна, она охвачена распрями, сатрапы неверны царю и трусливы, так что «нет оснований бояться ни войска, повсюду сопровождающего царя, ни доблести самих персов» (Paneg. 145). Варвары плохо подготовлены к войне, у них не может появиться ни опытный стратег, ни хороший воин. Очень тенденциозно изображён знаменитый поход «десяти тысяч». Царь был настолько слабее греков, оказавшихся вдали от родины, в незнакомой стране, без союзников, потерявших полководца, что честному сражению предпочёл обман. Но коварство не помогло ему, эллины «проделали этот подход так, как будто бы шли в сопровождении почётной охраны», считая для себя величайшим из благ, если сталкивались с возможно бóльшим числом врагов. Они оказались сильнее персов, боль-шинство из которых «представляет неорганизованную толпу, не сведущую в опасностях, лишённую выносливости на войне, но воспитанную для рабства лучше, чем наши домашние рабы»; «вследствие власти одного человека в душе они низки и полны раболепного страха» (Paneg. 146–151).

И в других речах Исократ ссылается на многочисленные победы греков над варварами. В заслугу деятелям прошлого оратор ставит их политику по отношению к варварам, которым они не давали строить козни против эллинов. В речи «Об обмене имуществом», прославляя мастерство красноречия, Исократ видит в нём отличие эллинов от варваров: «Вы получаете сравнительно с другими лучшую ораторскую подготовку и более совершенный разум» (293–294. Пер. В.Г. Боруховича). Понятно, почему грек Исократ в конфронтации с варварами – подданными персидского царя – столь важным считает искусство слова для гражданина на агоре и Пниксе. Убеждая афинян взять на себя инициативу в примирении всех греков для общего похода против персов, Исократ в «Панегирике» упрекает лакедемонян за то, что те не предприняли ничего для общей пользы эллинов, «а ведь они могли бы, примирившись с нами, превратить варваров в пери-эков всей Эллады» (Paneg. 131). Ту же мысль оратор высказывает в письме македонскому царю Филиппу: «Подумай и о том, что ты только тогда будешь обладать непревзойдённой славой, достойной твоих свершений, когда сделаешь варваров илотами эллинов» (Ер. III. 5. Пер. В.Г. Боруховича, Т.В. Прушакевич).

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16