Эрос как страсть

сосудом соблазна и вратами адовыми...

Открывают этот раздел отрывки из «Исповеди» Августина Блаженного. Один

из «отцов церкви», он воздвиг на рубеже между античностью и средневековьем

грандиозное здание своего трактата «О граде Божием», в котором

противопоставляет государственность, основанную «на любви к себе,

доведенной до презрения к Богу», иной, духовной общности, где «любовь к

Богу доведена до презрения к себе». «Исповедь» же — своеобразная лирико-

философская автобиография, где великий богослов осуждает, в частности,

любовные увлечения своей молодости, настаивая на том, что истинная любовь

возможна лишь в Боге. Сходная позиция, вспомним, была выражена на

нескольких страницах платоновского «Пира»; в будущем ей суждено стать одной

из самых популярных позиций в религиозной философии любви. В страстных

увлечениях юности Августин раскаивается, оглядываясь на себя прежнего

свысока, со снисходительным презрением. Былые прегрешения не в силах

вызвать у него даже яростного гнева — лишь сожаление и осуждение.

Каким контрастом звучат после этого страстные речи живущих семью

столетиями позже Абеляра и Элоизы, французского философа XII века и его

возлюбленной! Причем Элоиза, кажется, ничуть не менее чем ее славившийся

умом и эрудицией супруг и учитель, знает творения мудрецов, не менее

глубоко умеет оценивать и события, и философские рассуждения; любит же она

сильнее, яснее, ярче, человечнее.

На том, что и как пишут эти возлюбленные, сказывается мир

схоластической премудрости, в котором оба они чувствуют себя как дома.

Однако XII век — еще и время расцвета провансальской поэзии, где любовь не

только воспевается, но и романтизируется, где земной ее характер не мешает

возвышенным чувствам, но гармонично с ними сочетается. И это тоже по-своему

отразилось в письмах Элоизы, оставшихся памятником как глубокого чувства,

так и философской мысли.

Между прочим, даже по текстам Абеляра и Элоизы видно, что античность не

была забыта в средневековье. Однако в эпоху Возрождения далекое прошлое

попытались не только вспомнить, но и вернуть.

Возрождение древней философии было лишь одним из многих ответов

культуры на потребности развивающегося общества. А в обществе постепенно

изменялось и отношение к любви. Расцвет лирической поэзии, начинающийся в

Европе как раз с одиннадцатого века, не случаен. Запад успокаивался,

переходил после многовековых потрясений к относительно мирной жизни. В

конце IX века нашла себе место на Дунае последняя волна великого

переселения народов — мадьярская. Постепенно ослабевали норманнские набеги.

Печенегов, половцев, потом татаро-монголов задерживала своим живым щитом

Древняя Русь. Жизнь в Западной Европе, несмотря на крестовые походы и

феодальные раздоры, стала куда более устойчивой, а экономика ее делала все

более широкие шаги в будущее.

По крайней мере у части западноевропейцев появлялось больше

возможностей для того, чтобы отдаваться мирным житейским радостям и

творческому труду. Воспевать новые барды и менестрели стали уже не одни

лишь воинские подвиги, и философы все чаще обращаются к осмыслению не одних

лишь обязанностей человека перед Богом.

Так, итальянский мыслитель Марсилио Фичино в своем XV столетии не

только написал «Комментарий на «Пир» Платона», но и создал во Флоренции

«платоновскую академию». А в «Комментарии» он не просто повторяет и

разъясняет мысли своего учителя, отделенного от него примерно восемнадцатью

столетиями, но и пытается примирить их с христианством, которое, правда,

сам понимает очень по-своему, и сверх того воспевает земную красоту в

выражениях, которые вряд ли бы понравились Платону, восхищавшемуся, прежде

всего красотой вечных идей.

Для средневековья характерно пренебрежительное отношение к половой

любви. И творения Августина, и сочинения Абеляра появились в эпоху, когда

женщина рассматривается официальным христианством как «врата адовы»,

источник греха; если для стоиков и таких эпикурейцев, как Лукреций, сильная

любовь — жизненная помеха, препятствующая достижению мудрости и высокого

спокойствия, подобающего философам, то для верующего мыслителя средних

веков то же чувство — угроза спасению души, самому великому долгу

христианина. Любовь «в Боге» по большей части не включает в себя (в ранней

античности было по-другому) половую любовь, но противостоит ей. Возрождение

же оспаривает, как мы видим у Фичино, Монтеня и Эразма, такое

противостояние, стремится вернуть любви мужчины и женщины ее законное место

в высокой философии.

Монтень — предшественник целой плеяды или, точнее, первый в плеяде

писателей-моралистов, которые во множестве появились (самые талантливые —

во Франции) в последующие века. Преемник Эразма в XVII столетии — пожалуй,

Спиноза, с его стремлением к осмыслению жизненных фактов, к поверке их

суровой логикой. Очень непохожи Монтень и Эразм, но оба они — гуманисты

(как и Марсилио Фичино), оба принадлежат к той новой породе мыслителей, для

которых в центре мира стоит человек.

Вопрос 9: Эрос как безумие

Но может ли человечество обойтись без любви? Рождающаяся эпоха

рациональности отвечает однозначно: может. Мыслитель XVII века Фрэнсис

Бэкон оценивает эрос как безумие. Что может противостоять любви? Только

кристально ясный ум. Ни один из древних великих людей не позволил себе

впасть в беспамятство от этого чувства... «В природе человека есть тайная

склонность и стремление любить других, если они не расходуются на кого-либо

одного из немногих, то, естественно, распространяются на многих людей и

побуждают их стать гуманными и милосердными, что и наблюдается иногда у

монахов. Супружеская любовь создает человеческий род, дружеская любовь

совершенствует его, а распутная любовь развращает и унижает» .

И все-таки, казалось бы, признательное и трепетное восприятие любви

должно было закрепиться в европейской культуре. Но вот грядет эпоха

Просвещения с ее культом разума. Многие возрожденческие идеалы критически

переосмысливаются. В частности, провозглашается, что душа не имеет пола.

Это означает на деле, что неповторимость чувства отвергается. Делается

определенная ставка на нивелировку переживаний. Любовь все чаще трактуется

как чистое безумие, недостойное разумного человека. (Гуревич П. С.)

Френсис Бэкон из книги «Опыты, или Наставления нравственные и

политические»

Сцена более благосклонна к любви, чем человеческая жизнь. Ибо на сцене

любовь, как правило, является предметом комедий и лишь иногда — трагедий;

но в жизни она приносит много несчастий, принимая иногда вид сирены, иногда

— фурии. Можно заметить, что среди всех великих и достойных людей (древних

или современных, о которых сохранилась память) нет ни одного, который был

бы увлечен любовью до безумия; это говорит о том, что великие умы и великие

дела, действительно, не допускают развития этой страсти, свойственной

слабым. Тем не менее необходимо сделать исключение в отношении Марка

Антония, соправителя Рима, и Аппия Клавдия, децемвира и законодателя, из

которых первый был действительно человеком сластолюбивым и неумеренным, а

второй — строгим и мудрым. А поэтому нам представляется, что любовь (хотя и

редко) может найти путь не только в сердце, для нее открытое, но и в

сердце, надежно от нее защищенное, если не быть бдительным. Плохо говорит

Эпикур: «Satis rnagnum alter alteri theatrum sumus», как будто человек,

созданный для созерцания небес и всех благородных предметов, не должен

делать ничего, как стоять на коленях перед маленьким идолом и быть рабом,

не скажу — низменных желаний (подобно животным), но зрения, которое было

дано ему для более возвышенных целей.

Интересно отметить эксцессы, свойственные этой страсти, и то, как она

идет наперекор природе и истинной ценности вещей; достаточно вспомнить

постоянное употребление гипербол в речи, которые приличествуют только когда

говорят о любви, и больше нигде. И дело не только в гиперболе; ибо хотя и

хорошо было сказано, что архильстецом, в присутствии которого все мелкие

льстецы кажутся разумными людьми, является наше самолюбие, однако,

безусловно, влюбленный превосходит и его. Ведь нет такого гордого человека,

который так до абсурда высоко думал бы о себе, как думают влюбленные о тех,

кого они любят; и поэтому правильно сказано, что «невозможно любить и быть

мудрым». И нельзя сказать, что эту слабость видят только другие люди, а

тот, кого любят, ее не видит; нет, ее видит, прежде всего, любимый человек,

за исключением тех случаев, когда любовь взаимна. Ибо истинное правило в

этом отношении состоит в том, что любовь всегда вознаграждается либо

взаимностью, либо скрытым и тайным презрением. Тем более мужчины должны

остерегаться этой страсти, из-за которой теряются не только другие блага,

но и она сама. Что касается до других потерь, то высказывание поэта

действительно хорошо их определяет: тот, кто предпочитает Елену, теряет

дары Юноны и Паллады. Ведь тот, кто слишком высоко ценит любовную

привязанность, теряет и богатство, и мудрость. Эта страсть достигает своей

высшей точки в такие времена, когда человек более всего слаб, во времена

великого процветания и великого бедствия, хотя в последнем случае она

наблюдалась меньше; оба эти состояния возбуждают любовь, делают ее более

бурной и тем самым показывают, что она есть дитя безрассудства. Лучше

поступает тот, кто, раз уж невозможно не допустить любви, удерживает ее в

подобающем ей месте и полностью отделяет от своих серьезных дел и действий

в жизни; ибо если она однажды вмешается в дела, то взбаламучивает судьбы

людей так сильно, что люди никак не могут оставаться верными своим

собственным целям. Не знаю, почему военные так предаются любви; я думаю,

это объясняется тем же, почему они предаются вину, ибо опасности обычно

требуют того, чтобы их оплачивали удовольствиями. В природе человека есть

тайная склонность и стремление любить других; если они не расходуются на

кого-либо одного или немногих, то, естественно, распространяются на многих

людей и побуждают их стать гуманными и милосердными, что иногда и

наблюдается у монахов. Супружеская любовь создает человеческий род,

дружеская любовь совершенствует его, а распутная любовь его развращает и

унижает.

Из книги «О достоинстве и приумножении наук»

Любовь

За

Разве ты не видишь, что каждый ищет себя? И только тот, кто любит,

находит.

Нельзя представить себе лучшего состояния души, чем то, когда она

находится во власти какой-нибудь великой страсти.

Пусть всякий разумный человек ищет себе предмет любви, ибо, если

человек не стремится к чему-то всеми силами, все представляется ему простым

и скучным.

Почему никто не может удовольствоваться одиночеством?

Против

Сцена многим обязана любви, жизнь — ничем.

Ничто не вызывает более противоречивых оценок, чем любовь; либо это

столь глупая вещь, что она не способна познать самое себя, либо столь

отвратительная, что она должна скрывать себя под гримом.

Не терплю людей, одержимых одной мыслью.

Любовь всегда означает слишком узкий взгляд на вещи.

Вопрос 10: Что такое садизм?

Эпоха Просвещения кичливо тешилась разумом. По его меркам она пыталась

выстроить все человеческие отношения. Однако мир человеческих страстей

оказался принципиально нерегулируемым, неисчислимым. Не случайно именно в

XVIII веке родилось слово «садизм». Оно было связано с именем французского

маркиза де Сада, который полжизни провел в тюрьме, куда он попал за

сексуальные бесчинства и неистовства. Слово «садизм» вошло в обиход и стало

синонимом половых извращений, сопряженных с жестокостью и острым

наслаждением чужими страданиями.

Уже античные греки знали, что нельзя подчинить человеческую

чувственность, прихотливую и разнообразную, безупречным и окончательным

меркам. Что, например, считать сексуальным извращением? Только то, что не

нравится одному из партнеров? Выходит, греки исповедовали программу

вседозволенности. Гомосексуализм... Лесбиянство... В чем же тогда

неодолимая новизна чувственных фантазий маркиза?

Его называют знатоком сладчайших наслаждений, провозвестником

раскрепощенной плоти, мастером сексуальных видений, сокрушителем

господствующих целомудренных нравов. Откуда возникает такое поразительное

олицетворение? Может быть, простое человеческое любопытство рождает столь

соблазнительный образ? Многих интересует: как, вообще говоря, возможно

причудливое сплетение боли и счастья...

Чтобы приблизиться к «феномену де Сада», важно удостовериться, что

любовные извращения не исчерпывают эротические архетипы. Каждый из нас

может отыскать в себе отзвук тех или иных страстей, будь то любовь Суламифи

и царя Соломона, Дафниса и Хлои, Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты,

маркиза де Сада и его подруг, почтенных бюргеров или современных панков.

Любовные чувства архетипны, но эпоха, несомненно, оказывает воздействие

на эротику. Эрос многолик. Он предстает то в виде платонического чувства,

то в виде разнузданных влечений. Отметим, что феномен де Сада оказался

возможным именно потому, что он выявился в обстановке кризиса

просветительской модели культуры. Любое общество, демократическое или

тоталитарное, навязывает людям те или иные эротические стандарты. Оно

пытается вмешаться в ту сферу жизни, которая называется личной, интимной.

Писатель и философ де Сад одним из первых в европейской культуре осознал

эту закономерность. В этом одна из причин его популярности и значения как

мыслителя.

Судьба де Сада и его творчество заставляют задумываться о том, можно ли

существовать в обществе, не жертвуя своей индивидуальностью. Ведь социум

стремится к тотальному досмотру за личностью. Он старается вмешаться в

интимный мир человека, навязать ему конкретные образцы поведения. В этом

контексте чувственные отклонения от усредненной, общезначимой нормы, скажем

садистские поползновения, выглядят, как желание индивидуальности спасти

себя от диктата извне.

Известная французская писательница Симона де Бовуар в статье,

посвященной де Саду, отмечает: «Почему имя маркиза де Сада заслуживает

нашего интереса? Даже его поклонники с готовностью признают, что

произведения его по большей части нечитабельны. Что касается его философии,

то она не банальна только в силу непоследовательности автора. А что до его

грехов, то они не так уж оригинальны: в учебниках психиатрии описано

множество не менее интересных случаев. Дело в том, что де Сад заслуживает

внимания не как писатель и не как сексуальный извращенец, а по причине

обоснованной им самим взаимосвязи этих двух сторон своей личности. Его

отклонения от нормы приобретают ценность, когда он разрабатывает сложную

систему их оправдания. Де Сад старался представить свою

психофизиологическую природу как результат этического выбора» .

Мы знаем теперь благодаря де Саду, что любовь и ненависть глубоко

сплетены, неразъемны в человеческой психике. Оказывается, можно получать

огромное наслаждение не только от соучастности сексуального партнера, но и

от жестокого обладания им. Причиняя страдания женщине, можно, как

выясняется, испытывать прилив неизъяснимого блаженства. Но это еще не все.

Жертва не просто несчастная простушка, ждущая сочувствия. Она способна тоже

получать удовольствие от тех терзаний, которые выпали на ее долю.

«Нас радует любое изображение самого сильного из чувств, дарованных нам

природой, и одновременно возмущает, что нередко это так дурно передано или

так нелепо оклеветано», — эта фраза принадлежит французскому поэту Шарлю

Бодлеру. По словам писателя, философ может наслаждаться образами целого

музея любви, где представлено все — от одухотворенной нежности святой

Терезы до наводящего скуку разврата пресыщенных веков.

Но если эрос — это страсть, воспламеняющая природные сексуальные

инстинкты человека, то агапэ — высший, преобразующий человека вид любви.

Амор, едва он вошел в обиход, выражает уникальность чувства, его сугубо

личностное содержание. Если Фрэнсис Бэкон полагал, что любовь не что иное,

как безумие, то фрейдисты определили эрос как двойное безрассудство, ибо в

нем участвуют двое. (Гуревич П. С.)

Карен Хорни из книги «Наши внутренние конфликты»

Простое нанесение обиды другим людям само по себе не является

показателем наличия садистской наклонности. Человек может участвовать в

борьбе личного или общего характера, в ходе которой он вынужден причинять

боль не только своим противникам, но также и своим союзникам. Враждебность

по отношению к другим людям может быть просто ответной. Человек может

чувствовать обиду или испуг и хотеть нанести сильный ответный удар, который

хотя объективно и не пропорционален вызвавшей его причине, но субъективно

вполне ей соответствует. Однако на этот счет легко обмануться: слишком

часто говорят о справедливой ответной реакции, когда на самом деле

действует садистская наклонность. Но трудность в разграничении одного от

другого не значит, что реактивной враждебности не существует. Наконец,

имеются всякого рода тактики оскорбительного поведения у человека

агрессивного типа, который считает, что он борется за выживание. Я бы не

назвала все эти виды агрессивных действий садистскими: хотя из-за них могут

пострадать другие люди, но нанесение им обиды или ущерба является здесь

скорее неизбежным побочным продуктом, а не первичным намерением. Проще

говоря, мы могли бы сказать, что, хотя те виды действий, на которые мы

здесь ссылаемся, относятся к числу агрессивных или даже враждебных, они

совершаются без дурного умысла. От самого факта причинения боли человек не

получает ни сознательного, ни бессознательного удовлетворения.

По контрасту давайте рассмотрим некоторые типично садистские виды

отношений. Лучше всего мы сможем увидеть их у лиц, которые не испытывают

никаких внутренних запретов в выражении своих садистских наклонностей по

отношению к другим людям независимо от того, осознают ли они эти свои

наклонности или нет. Когда в дальнейшем я говорю о человеке садистского

типа, я имею в виду человека, чье отношение к другим носит преимущественно

садистский характер.

Такой человек может хотеть порабощения других людей или, в частности,

порабощения своего партнера. Его «жертва» должна быть рабом сверхчеловека,

существом, не имеющим не только каких-либо желаний, чувств или собственной

инициативы, но и каких-либо запросов в отношении к хозяину. Эта тенденция

может принимать форму вылепливания или воспитания жертвы, подобно тому, как

профессор Хиггинс из «Пигмалиона» формирует Элизу. В лучшем случае она

может иметь некоторые конструктивные аспекты, как в случае с родителями и

детьми или учителями и учениками. Иногда этот аспект присутствует в

сексуальных отношениях, в особенности, если партнер-садист является более

зрелым. Иногда он ярко выражен в гомосексуальных отношениях между старшим и

младшим партнерами. Но даже здесь «рога дьявола» вылезут наружу, если раб

обнаружит хоть какой-нибудь признак желания поступать по-своему, иметь

своих друзей или собственные интересы. Часто, хотя и не всегда, хозяина

снедает ревность собственника, и он использует ее как средство пытки.

Специфическая особенность садистских взаимоотношений этого типа заключается

в том, что именно в сохранении власти над жертвой, а не в собственной жизни

состоит всепоглощающий интерес такого человека. Он будет пренебрегать своей

карьерой, отказываться от удовольствий или многообразных встреч с другими

людьми, но не допустит ни малейшего проявления независимости своего

партнера.

Характерны те способы, которыми он удерживает партнера в порабощении.

Они варьируются лишь в пределах сравнительно ограниченного диапазона и

зависят от структуры личности обоих членов пары. Человек садистского типа

будет давать своему партнеру ровно столько, чтобы их взаимоотношения

казались имеющими смысл. Он будет удовлетворять определенные потребности

своего партнера, хотя едва ли более того, чтобы поддерживать его на

минимальном «прожиточном уровне» в психологическом смысле этого слова. При

этом он будет внушать мысль об уникальности того, что он ему дает. Он будет

подчеркивать, что Никто иной не смог бы дать ему такое понимание, такую

поддержку, столь полное сексуальное удовлетворение или разнообразие

интересов; на самом же деле это его самого никто иной не смог бы терпеть.

Он может цепко удерживать его посулами лучших времен: явно или косвенно он

будет обещать любовь или брак, более прочное финансовое положение или

лучшее обращение. Иногда он будет подчеркивать свою собственную потребность

в партнере и этим привлекать к себе. Все эти тактики тем более эффективны,

что, проявляя столь собственническое и пренебрежительное отношение к

партнеру, он изолирует его от других людей. Если последний достиг

достаточной степени зависимости, он может даже угрожать ему тем, что бросит

его. Естественно, мы не можем понять, что происходит в таких

взаимоотношениях, не принимая во внимание характерные черты партнера. Часто

он принадлежит к уступчивому типу и, следовательно, страшится быть

покинутым; или он может быть человеком, который очень глубоко вытеснил свои

собственные садистские побуждения и по этой причине, как будет показано

далее, стал беспомощным.

Взаимная зависимость, возникающая в такой ситуации, рождает негодование

не только у порабощенного, но также и у поработителя. Если потребность

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10