Эрос как страсть

последнего в отстраненности выражена достаточно заметно, он особенно сильно

негодует на то, что партнер поглощает у него так много душевных сил и

энергии. Не осознавая, что он сам создал эти стесняющие узы, он может

упрекать партнера за то, что тот за него цепляется. В таких случаях его

желание разорвать связь в такой же большой степени служит выражением страха

и негодования, как и средством запугивания.

Не всякое садистское стремление направлено на порабощение. Другая его

разновидность находит свое удовлетворение в том, чтобы играть на чувствах

другого человека как на инструменте. В своем произведении «Дневник

обольстителя» Сёрен Кьеркегор показывает, как человек, который ничего не

ждет от собственной жизни, может быть полностью поглощен такой игрой. Он

знает, когда проявить интерес, а когда — безразличие. Он чрезвычайно чуток

в предвидении и наблюдении реакций на него девушки. Он знает, что будет

возбуждать, а что будет сдерживать ее эротические желания. Но его

чувствительность ограничена тем, в какой мере она требуется для садистской

игры: его абсолютно не волнует, что этот опыт может значить в жизни

девушки. То, что в произведении Кьеркегора предстает как сознательный и

тонкий расчет, чаще происходит бессознательно. Но это та же самая игра с

привлечением и отвержением, очарованием и разочарованием, возвышением и

унижением, доставлением радости и причинением горя.

Третья характерная особенность состоит в эксплуатации партнера.

Эксплуатация не обязательно носит садистский характер; она может

осуществляться просто ради выгоды. В садистской эксплуатации выгода также

может приниматься во внимание, но часто она иллюзорна и абсолютно

непропорциональна тому аффективному отношению, которое вкладывается в ее

осуществление. Для садиста эксплуатация становится разновидностью страсти,

на которую он имеет право. Главным становится переживание торжества от

использования других людей. Специфически садистская окраска этой страсти

проявляется в средствах, используемых для эксплуатации. Прямо или косвенно

партнеру предъявляются все возрастающие требования, и его заставляют

испытывать вину или унижение, если он не выполняет их. Человек садистского

типа всегда может находить поводы, чтобы чувствовать себя недовольным или

заявлять, что с ним плохо обращаются, а на этом основании требовать еще

больше. «Гедда Габлер» Ибсена иллюстрирует, как выполнение таких требований

никогда не вызывает благодарности и как часто за самими этими требованиями

стоит желание оскорбить, причинить боль другому человеку, поставить его на

место. Они могут иметь отношение к материальным интересам, или к

сексуальным потребностям, или к содействию карьере; это могут быть

требования особой заботы, исключительной преданности, безграничного

терпения. В их содержании нет ничего специфически садистского: на садизм

указывает только ожидание того, что любыми доступными способами партнер

должен наполнить его жизнь, которая в эмоциональном плане пуста.

Потребность подпитывать себя эмоциональной жизненной силой другого

человека, подобно вампиру, как правило, совершенно бессознательна. Но

возможно, что именно она лежит в основе стремления эксплуатировать и что

именно она является почвой, питающей предъявляемые требования.

Природа эксплуатации становится еще яснее, если мы осознаем, что

одновременно с ней присутствует тенденция разрушать планы и надежды других

людей, фрустрировать их. Было бы ошибкой сказать, что человек садистского

типа никогда не хочет ничего дать. При определенных условиях он даже может

быть щедрым. Для садизма типична не скаредность в смысле придерживания или

утаивания, а намного более активный, хотя и бессознательный, импульс: во

всем действовать наперекор другим — убивать их радость и разочаровывать в

их надеждах. Любое чувство удовлетворения или проблеск жизнерадостного

настроения партнера почти непреодолимо толкают человека садистского типа на

то, чтобы, так или иначе, испортить его жизнь. Если партнер с нетерпением

ждет встречу с ним, он склонен быть угрюмым. Если партнерша хочет половой

близости, он будет холоден или импотентен. Для этого ему даже ничего не

требуется делать специально. Он действует угнетающе просто тем, что

излучает мрачное настроение. Как пишет Олдос Хаксли, «ему ничего не надо

было делать: достаточно было просто быть. Остальные, заражаясь, вяли и

мрачнели». И чуть дальше: «Какая изящная утонченность воли к власти, какая

элегантная жестокость! И какой изумительный дар непосредственно передавать

другим свою мрачность, угнетающую даже самое приподнятое настроение и

удушающую саму возможность радости».

Каков тогда смысл этих наклонностей? Какие внутренне необходимые

факторы принуждают человека вести себя так жестоко? Предположение о том,

что садистские наклонности являются выражением извращенного сексуального

влечения, на самом деле безосновательны. Справедливо, что они могут

выражаться в сексуальном поведении. В этом они не являются исключением из

общего правила, согласно которому все свойственные нашему характеру черты

часто проявляются в сексуальной сфере, как и в нашей манере, работать, в

нашей походке, в нашем почерке. Также справедливо, что многие садистские

проявления сопровождаются определенным возбуждением или, как я неоднократно

говорила, всепоглощающей страстью. Однако вывод о том, что эти аффекты —

доходящее до нервной дрожи волнение или возбуждение — имеют сексуальную

природу, даже если они не ощущаются как таковые, основывается всего лишь на

предположении, что всякое возбуждение само по себе является сексуальным. Но

никаких данных, подтверждающих такое предположение, нет. Феноменологически

сходные, эти два ощущения — садистское возбуждение и сексуальный порыв —

имеют совершенно различную природу.

Утверждение о том, что садистские импульсы представляют собой

сохранившуюся инфантильную наклонность, имеет определенную

привлекательность, так как маленькие дети часто жестоки к животным или к

детям младше их и явно испытывают при этом нервное возбуждение. Ввиду их

поверхностного сходства можно было бы сказать, что имеющийся у ребенка

зародыш жестокости просто приобретает утонченный характер. Но в

действительности она становится не только утонченной: жестокость взрослого

садиста — это жестокость иного рода. Как мы видели, она имеет отчетливые

особенности, которые отсутствуют в открытой жестокости ребенка. Жестокость

ребенка, по-видимому, представляет собой сравнительно простую реакцию на

чувство притеснения или унижения. Он утверждает себя, направляя свою месть

на более слабых. Специфически садистские наклонности намного сложнее и

имеют более сложные корни. Кроме того, подобно всякой попытке объяснить

более поздние особенности, выводя их непосредственно из более ранних

переживаний, эта попытка также оставляет без ответа один имеющий всеобщую

значимость вопрос: какие факторы объясняют сохранение и развитие

жестокости?

Каждая из вышеприведенных гипотез охватывает лишь какой-либо один из

аспектов садизма: сексуальность в одном случае, жестокость — в другом — и

не может объяснить даже эти характеристики. То же самое можно сказать и об

объяснении, предложенном Эрихом Фроммом, хотя оно подходит к существу

вопроса ближе, чем другие. Фромм указывает на то, что человек садистского

типа не хочет губить того человека, к которому он привязан: но так как он

не может жить собственной жизнью, то должен использовать партнера для

симбиотического существования. Это определенно справедливо, но все еще

недостаточно объясняет, почему человек навязчиво стремится портить жизнь

другим людям или почему это стремление принимает данные конкретные формы.

Зигмунд Фрейд из книги «Основной инстинкт»

Корни активной алголагнии, садизма, в пределах нормального легко

доказать. Сексуальность большинства мужчин содержит примесь агрессивности,

склонности к насильственному преодолению, биологическое значение которого

состоит, вероятно, в необходимости преодолеть сопротивление сексуального

объекта еще и иначе, не только посредством актов ухаживания. Садизм в таком

случае соответствовал бы ставшему самостоятельным, преувеличенному,

выдвинутому благодаря сдвигу на главное место агрессивному компоненту

сексуального влечения.

Понятие садизма, в обычном применении этого слова, колеблется между

только активной и затем насильственной установкой по отношению к

сексуальному объекту и исключительной неразрывностью удовлетворения с

подчинением и его терзанием.

История культуры человечества, вне всякого сомнения, доказывает, что

жестокость и половое влечение связаны самым тесным образом, но для

объяснения этой связи не пошли дальше подчеркивания агрессивного момента

либидо. По мнению одних авторов, эта примешивающаяся к сексуальному

влечению агрессивность является собственно остатком каннибальских

вожделений, т. е. в ней принимает участие аппарат овладевания, служащий

удовлетворению другой онтогенетически более старой большой потребности.

Высказывалось также мнение, что всякая боль сама по себе содержит

возможность ощущения наслаждения. Ограничимся впечатлением, что объяснение

этой перверсии никоим образом не может считать* ея удовлетворительным и

что, возможно, при этом несколько душевных стремлений соединяются для

одного эффекта.

Самая разительная особенность этой перверсии заключается, однако, в

том, что пассивная и активная формы ее всегда встречаются у одного и того

же лица. Кто получает наслаждение, причиняя другим боль в половом отношений

тот также способен испытывать наслаждение от боли; которая причиняется ему

от половых отношений. Садист всегда одновременно и мазохист, хотя активная

или пассивная сторона перверсии у него может быть сильнее выражена и

представляет собой преобладающее сексуальное проявление.

Эрих Фромм из книги «Искусство любить»

Активная форма симбиотического единства это господство, или, используя

психологический термин, соотносимый с мазохизмом, - садизм. Садист хочет

избежать одиночества и чувства замкнутости в себе, делая другого человека

неотъемлемой частью самого себя. Он как бы набирается силы, вбирая в себя

другого человека, который ему поклоняется.

Садист зависит от подчиненного человека так же, как и тот зависит от

него; ни тот ни другой не могут жить друг без друга. Разница только в том,

что садист отдает приказания, эксплуатирует, причиняет боль, унижает, а

мазохист подчиняется приказу, эксплуатации, боли, унижению. В реальности

эта разница существенна, но в более глубинном эмоциональном смысле не так

велика разница, как то общее, что объединяет обе стороны - слияние без

целостности. Если это понять, то не удивительно обнаружить, что обычно

человек реагирует то по-садистски, то по-мазохистски по отношению к

различным объектам. Гитлер поступал, прежде всего, как садист по отношению

к народу, но как мазохист – по отношению к судьбе, истории, „высшей силе"

природы. Его конец - самоубийство на фоне полного разрушения - так же

характерно, как и его мечта об успехе - полном господстве.

Вопрос 11: Женщина в мире любви

Религиозные войны породили не только пуританство, но и секуляризм и

индивидуализм аристократии. Индивидуализм защищал право на чувство, на

страсть, на свободную любовь, на понимание эротической любви как особого

счастья. Эта тенденция заметнее всего в XVIII веке, когда можно говорить о

господстве эротизма в определенных кругах общества. Эротическая любовь

составляла основное содержание жизни, с невиданной силой возрождался

феминизм. Этот взгляд на мир как проявление своеобразного упадка должен был

принести с собой эротоманию.

Основным сексуальным лозунгом галантной эпохи было возвращение к

природе, секс считался естественным, и не видели в нем ничего постыдного.

Женщина была создана действительно для любви, а не для того, чтобы

доставлять удовольствие мужчине. У нее была собственная сексуальная жизнь,

она имела право на активную роль, а не только на подчинение мужчине. Культ

эротизма поставил ее в самый центр жизни, все вращалось вокруг нее. Но это

не имело ничего общего со средневековым культом женщины, никто не стремился

превращать любовные дела в драму.

Ну, кажется, теперь-то мы знаем об Эросе все: это и лирическое

обожание, и сладострастное бичевание. Но, оказывается, на холсте нет еще

одного мазка. Любовь, как выясняется, можно вообще свести на нет. Чувство

это пагубное и стыдное. Его надлежит прятать подальше. Так называемая

пуританская этика, которая сопутствовала становлению капитализма,

предписывала людям чопорное благонравие.

В викторианской Англии столы и стулья до самого пола покрывались

белоснежными чехлами. Ножки, разумеется, деревянные, но обнажать их перед

посторонним и дерзко-пытливым взглядом неприлично. Считалось непристойным

попросить соседку положить на стол ножку цыпленка. Слово «ножка» так много

сообщало необузданному викторианскому воображению... Запрещались

произведения видных европейских писателей, которые, как предполагалось,

оказывают порочное воздействие на нравы. Французский поэт Шарль Бодлер был

осужден за «Цветы зла».

Однако и в постпросветительскую эпоху протестантская этика не

выветрилась. Немецкий поэт XIX в. Л.Эйхродт стал печатать в одном из

мюнхенских изданий стихи, посвященные семье, дому, патриархальным

традициям. Он помещал их под псевдонимом Готлиб Бидермейер. Нет, поэт

никого не хотел мистифицировать. Он и не помышлял о том, что его выдуманное

имя станет обозначением новых ценностных ориентаций целой эпохи. Не думал

он и о том, что благодаря ему сложится эталон женской красоты и

нравственности. Как выглядела воспетая им девушка? Кроткая, благородная,

женственная. Созданный поэтом образ благонравного человека в сознании

средних слоев населения превратился в воплощение идеала в Германии середины

прошлого века. Более того, стиль «бидермейер» проявил себя в искусстве,

литературе и архитектуре.

Стремление удержать патриархальные нравы превращало семью в большую

общину, включавшую в себя представителей трех-четырех поколений. На вершине

этой иерархии находился хранитель семейных преданий. Миру этих идеалов

соответствовал образ жены, послушной Библии и мужу. Ей предписывалось

содержать в порядке дом, где мог бы отдохнуть от деловой прозы муж, занятой

и энергичный человек. Искусство старательно культивировало образ

миловидной, невинной, скромной, верной и наивной спутницы жизни. Рыцарская

романтика еще уживалась с утилитаризмом жизни, а сентиментальность — с

деловым расчетом. (Гуревич П. С.)

Жан Де Лабрюйер из книги «Характеры, или Нравы нынешнего века»

1

Мнение мужчин о достоинствах какой-нибудь женщины редко совпадает с

мнением женщин: их интересы слишком различны. Те милые повадки, те

бесчисленные ужимки, которые так нравятся мужчинам и зажигают в них

страсть, отталкивают женщин, рождая в них неприязнь и отвращение.

10

На свете нет зрелища прекраснее, чем прекрасное лицо, и нет музыки

слаще, чем звук любимого голоса.

11

У каждого свое понятие о женской привлекательности; красота — это нечто

более незыблемое и не зависящее от вкусов и суждений.

12

Порою женщины, чья красота совершенна, а достоинства редкостны, так

трогают наше сердце, что мы довольствуемся правом смотреть на них и

говорить с ними.

16

Чем больше милостей женщина дарю мужчине, тем сильнее она его любит и

тем меньше любит ее он.

17

Когда женщина перестает любить мужчину, она забывает все — даже

милости, которыми его дарила.

18

Женщина, у которой один любовник, считает, что она совсем не кокетка;

женщина, у которой несколько любовников,— что она всего лишь кокетка,

Женщина, которая столь сильно любит одного мужчину, что перестает

кокетничать со всеми остальными, слывет в свете сумасбродкой, сделавшей

дурной выбор.

19

Давнишний любовник так мало значит для женщины, что его легко меня ют

на нового мужа, а новый муж так быстро теряет новизну, что почти сразу

уступает место новому любовнику.

Давнишний любовник опасается соперника или презирает его в зависимости

от характера дамы своего сердца.

Давнишний любовник отличается от мужа нередко одним лишь названием;

впрочем, это весьма существенное отличие, без которого он немедленно

получил бы отставку.

20

Кокетство в женщине отчасти оправдывается, если она сладострастна.

Напротив, мужчина, который любит кокетничать, хуже, чем просто распутник,

Мужчина-кокетка и женщина-сладострастница вполне стоят друг друга.

21

Тайных любовных связей почти не существует: имена многих женщин так же

прочно связаны с именами их любовников, как и с именами мужей.

22

Сладострастная женщина хочет, чтобы ее любили; кокетке достаточно

нравиться и слыть красивой. Одна стремится вступить в связь с мужчиной,

другая — казаться ему привлекательной. Первая переходит от одной связи к

другой, вторая заводит несколько интрижек сразу. Одной владеет страсть и

жажда наслаждения, другой — тщеславие и легкомыслие. Сладострастие — это

изъян сердца или, быть может, натуры; кокетство — порок души.

Сладострастница внушает страх, кокетка — ненависть. Если оба эти свойства

объединяются в одной женщине, получается характер, наигнуснейший из

возможных.

24

Мы называем непостоянной женщину, которая разлюбила; легкомысленной —

ту, которая сразу полюбила другого; ветреной — ту, которая сама не знает,

кого она любит и любит ли вообще; холодной — ту, которая никого не любит.

25

Вероломство — это ложь, в которой принимает участие, так сказать, все

существо женщины; это умение ввести в обман поступком или словом, а подчас

— обещаниями и клятвами, которые так же легко дать, как и нарушить.

Если женщина неверна и это известно тому, кому она изменяет, она

неверна — и только; но если он ничего не знает — она вероломна.

Женское вероломство полезно тем, что излечивает мужчин от ревности.

78

Как мало на свете таких безупречных женщин, которые хотя бы раз на дню

не давали своим мужьям повода пожалеть о том, что они женаты, и

позавидовать холостякам.

80

Неужели нельзя изобрести средство, которое заставило бы женщин любить

своих мужей?

81

Женщина, которую все считают холодной, просто еще не встретила

человека, который пробудил бы в ней любовь.

В обществе она всегда производит смешное впечатление и подвергается

справедливым нареканиям; так бывает со всяким, кто пренебрегает своим

званием и намеревается играть роль, для коей он не создан. Все эти женщины

с великими талантами вводят в заблуждение лишь глупцов. Всегда бывает

известно, кто тот художник или друг, который водит их пером или кистью,

когда они творят; всем известно, кто тот скромный литератор, который тайком

диктует им их вещания. Подобное шарлатанство недостойно порядочной женщины.

Если бы даже она и впрямь обладала талантами, ее претенциозность свела бы

их на нет. Достоинство женщины в том, чтобы оставаться безвестной, ее слава

— это уважение, какое ей оказывает муж, ее радость — благоденствие ее

семьи. Я обращаюсь к вам, читатель, скажите от чистого сердца: о какой

женщине вы будете более высокого мнения и к какой отнесетесь с большим

уважением — к той, которая, когда вы войдете в ее комнату, будет поглощена

занятиями, присущими ее полу, заботами по хозяйству и окружена детьми, или

же к той, которую вы застанете пишущей стихи на туалетном столике,

обложенной со всех сторон всевозможными книжками и разноцветными записками?

Всякая ученая девица останется девою до конца дней, ежели все мужчины на

свете проявят благоразумие.

Высказав все эти соображения, коснусь вопроса о наружности. Этот вопрос

задают, прежде всего, а между тем его следует задавать в последнюю очередь,

хотя с внешностью нельзя не считаться. Мне думается, при выборе невесты

лучше не гнаться за выдающейся красотою, а, наоборот, избегать таковой.

Красота быстро приедается, через какие-нибудь полтора месяца она уже теряет

всякое значение для обладателя, но порождаемые ею опасности остаются в силе

до тех пор, покуда она существует. Если только красивая женщина не ангел,

ее муж несчастнейший из смертных; и будь она даже ангелом, разве она

избавит его от врагов, которые будут постоянно его окружать? Если бы

крайнее уродство не возбуждало отвращения, я бы его предпочел

исключительной красоте.

Август Бебель из книги «Женщина и социализм»

В буржуазном обществе женщина занимает второе место. На первом месте

выступает мужчина, потом она. Существует, следовательно, отношение, почти

противоположное тем временам, когда господствовала материнская линия. Этот

переворот вызван главным образом развитием от примитивного коммунизма к

господству частной собственности.

Платон благодарил богов за восемь оказанных ему благодеяний. Первым он

считал то, что они дали ему возможность родиться свободным, а не рабом,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10