Реферат: Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков

С пятого класса желающие могли изучать ещё греческий. С четвёртого класса в системе русского языка целый год изучался церковно-славянский. Кроме предметов, обычных в средней школе, в старших изучали гигиену, логику, психологию, законоведение, космографию. Из одного перечисления предметов видно, что среднее образование давалось в широком объёме.

Закон Божий считался второстепенным предметом, его уроки были два раза в неделю в течение всех восьми лет, требования к нему были снижены…»[198].

Осталось отметить только учебные программы коммерческих училищ. Для этого можно использовать устав Петербургского коммерческого училища за 1841 год: «Предметы учения в курсе приуготовительном следующие: 1) Закон Божий и Священная история, 2) языки: русский и славянский, 3) немецкий, 4) английский, 5) французский, 6) история всеобщая и российская, 7) география и статистика, 8) математика, 9) чистописание, 10) рисование.

§31. Предметы обучения в курсе окончательном, сверх продолжения выше означенных предметов, суть следующие: 1) законоведение, 2) физика и естественная история,  3) технология, 4) бухгалтерия, 5) наука о торговле, 6) товароведение и для всех классов вообще церковное пение и танцы…»[199]. К концу XIX века программы коммерческих училищ практически не подверглись изменению. Например, в Академии Щапова программа двух старших классов была примерно следующая: «Два старших класса считались специальными; там, в отличие от реальных училищ, изучались коммерческая арифметика и бухгалтерия, корреспонденция на трёх языках, законоведение, политическая экономия, товароведение и технология, механика»[200].

          Таким образом, учебный курс напрямую зависел от типа  учебного заведения, и изменения в них из-за государственной политики происходили одновременно. Вместе они составляли ту учебную систему, под влиянием которой и формировался культурно-бытовой облик учащихся.

4. Воспитание

Чтобы характеризовать культурно-бытовой облик учащихся, необходимо сказать об их воспитании. Если для других слоёв общества существовали некие нормы поведения, этикет, то для учащихся эти понятия только начинали формироваться в процессе их воспитания. И если для одних этот процесс проходил нормально, и они вырастали культурными, высокообразованными и отличающимися адекватным поведением людьми, то для других было действеннее воспитание другого, более низкого качества. М. Брянцев отмечает, что «агентурные донесения полиции за 1860-70е годы… пестреют теми безобразиями, которые творили учащиеся гимназий самых разных городов России. Пьянство, посещение публичных домов, трактиров – вот тот даже неполный перечень увлечений петербургских гимназистов. Учащиеся в прогимназии г. Вольска Саратовской губернии «многие искусные воры, некоторые занимаются скотоложством и онанизмом, а один даже пырнул ножом директора и ударил сапогом в лицо воспитателю»»[201]. А в Новочеркасской гимназии, например, «ученики старших классов избивали по вечерам на улице не угодивших им учителей... пытались, но неудачно, сделать взрыв в квартире директора в здании гимназии. А старший брат… застал ещё время, когда ученики в конце года выбрасывали в окно из второго этажа учебные парты»[202]. А вот отрывок из годового отчёта директора попечителю Харьковского учебного округа за 1883 г.: «До моего сведения дошло, что многие ученики гимназии задолго до окончания курса гимназии начинают посещать питейные заведения и употреблять крепкие напитки. В 1883 году был случай большого скандала, сделанного учениками гимназии в пьяном виде. Следить за поведением учеников дело весьма трудное и почти бесполезное, но иногда случайно открываются факты поразительной безнравственности учащихся. Так, из дневника бывшего учащегося 4-го класса М-ва, привлечённого к ответственности по делу о взрыве гимназии, оказалось, что М-ов и другие ученики 4-го класса постоянно пили водку, посещали публичные дома и, кроме того, сам М-ов систематически занимался кражей»[203].

В общем-то, всё зависело от воспитателей – в первую очередь, естественно, взрослых (учителей, надзирателей, гувернеров, смотрителей, директора и др.) и других учащихся (сверстников и более старших по возрасту).

 4.1. Ученик – Учитель

Подразумевалось, что учащиеся в школе получают не только образование, но и воспитываются здесь: «Гимназии считают своим долгом не ограничиваясь сообщениями научных сведений, внушать всем учащимся правила доброй нравственности и честные убеждения…»[204]. Поэтому на воспитание учащихся воздействовали, прежде всего, учителя и другие взрослые, начальствующие лица – надзиратели, смотрители, инспектора, гувернеры, директор. В первую очередь нужно отметить, что понятия педагогики на протяжении практически всего XIX века не существовало. Учащиеся находились в полном подчинении своего учителя, поэтому их нравственное развитие зачастую очень сильно зависело от личности педагога. Нравственный же уровень самого «воспитателя» не всегда соответствовал нормальному уровню (так в гимназии, где учился Н. Златовратский, «были надзиратели, по секрету передававшие ученикам о своих любовных и иных похождениях и вообще с удовольствием беседовавшие на эту тему…»[205]).

Обычно учащиеся жили под постоянным наблюдением, а потому и в рамках определенных правил. Особенно много ограничений существовало у пансионеров, учащихся, живущих на ученической квартире. Так, у С. Аксакова был целый ряд запретов: «По распоряжению гимназического начальства, никто из воспитанников не мог иметь у себя ни своих вещей, ни денег: деньги, если они были, хранились у комнатных надзирателей и употреблялись с разрешения главного надзирателя; покупка съестного и лакомства строго запрещалась; конечно, были злоупотребления, но под большою тайной. В числе других строгостей находилось постановление, чтобы переписка воспитанников с родителями и родственниками производилась через надзирателей: каждый ученик должен был отдать незапечатанное письмо, для отправки на почту, своему комнатному надзирателю, и он имел право прочесть письмо, если воспитанник не пользовался его доверенностью…»[206].

Это было в начале XIX века, но к концу его практически ничего не изменилось. М. Добужинский пишет о 80-х годах: «Род военной дисциплины царствовал вообще в гимназиях»[207]. Об этом свидетельствует и А. Греков: «С окончанием учения в приходском училище и поступлением в гимназию произошёл резкий поворот в моей жизни и вне школы. Что было можно, на что не обращалось внимание стало в гимназии уже невозможным […]

- Причешись поаккуратнее, ведь ты гимназист! Не шали с ребятами, ведь ты гимназист! – всё чаще стало раздаваться в моих ушах и несчастный мальчик начинал чувствовать себя всё хуже и хуже: учение прибывало, а отдых всё больше отравлялся гимназическим положением. К тому же даже наши загородные похождения были не безопасны: а вдруг наткнёшься на кого-нибудь из учителей или надзирателей, что тогда будет, какими глазами посмотрят они на твоё поведение? Таким образом в жизнь незаметно уже просачивалась боязнь жизни, боязнь за каждый свой шаг» [208].

Школа пыталась воздействовать на воспитание учащихся дисциплиной, дабы вырастить из них «благонравнейших граждан». В результате школьников окружали всевозможные правила, запрещения и ограничения. Например, в Новочеркасской гимназии был выпущен особый билет с «Правилами относительно соблюдения порядка и приличий учениками Новочеркасской гимназии»:

1)    Вне дома ученики обязаны быть всегда в одежде установленной формы. Положенные для них чекмени должны быть застёгнуты на все крючки. В летнее время, а именно с 1-го мая по 1-е сентября, дозволяется носить парусинные блузы, белые фуражки из полотна с установленными буквами.

2)    Идя в учебное заведение для учебных занятий, а равно и возвращаясь из оного, все ученики обязаны нести ранцы на спине.

3)    На улицах и во всех публичных местах ученики обязаны держать себя скромно, соблюдая порядок, благоприличие и вежливость, не причиняя никому беспокойства.

4)    При встрече с начальствующими лицами, преподавателями и воспитателями, ученики должны им отдавать должное почтение. Как носящие военную форму, они должны отдавать им честь, а также приветствовать своих знакомых не иначе, как по военному. При встрече с Наказным Атаманом, его помощником, начальником штаба, директором и инспектором гимназии, ученики становятся во фронт.

5)    Ученикам гимназии воспрещается посещать маскарады, буфеты, бильярдные, балкон и галерею театра и все увеселительные сады, кроме городского Александровского.

6)    Посещение театров в те дни, когда даются пьесы сомнительного содержания, безусловно воспрещается; вообще же посещение театра дозволяется не иначе, как с разрешения Инспектора гимназии.

7)    Курение табаку во всех его видах, употребление крепких напитков, ношение тросточек, хлыстов, палочек ученикам строго воспрещается.

8)    Ученик обязан иметь при себе этот билет вне дома и предъявлять его по требованию как чинов полиции, так и всех тех лиц, которые будут снабжены особыми от учёного начальства билетами для надзора над учащимися, к какому бы учебному заведению эти лица не принадлежали.

Примечание: За нарушение вышеизложенных правил ученики гимназии подвергаются, по постановлению Пед. Совета, строгому взысканию и даже немедленному увольнению из учебного заведения» [209].

          Но и это  были ещё не все ограничения, введенные Новочеркасской гимназией для своих учащихся. В журналах её Педагогического Совета читаем:

«4 октября 1884г.

В следствие заявления Исполняющего инспекторские обязанности г. Полякова, что во время наблюдения за учениками гимназии вне стен учебного заведения, ему неоднократно приходилось встречать учеников на улицах в очень позднее время, г. Директор предложил Пед. Совету точно определить время, когда ученики гимназии не могут выходить из своих квартир.

Принимая во внимание, что в 6 часов вечера уже совсем темно, что до этого времени ученики гимназии могут исполнить все свои нужды вне дома и что, наконец, позднее гуляние учеников по городу может вредно отзываться на их учебных занятиях, Пед. Совет единогласно определил: воспретить ученикам гимназии выходить из своих квартир позднее 6 (шести) часов вечера на время до 15 февраля будущего 1885 года»[210]

«13 ноября 1884г.

4. Обсуждали вопрос о посещении учениками гимназии Публичной библиотеки и чтении в оной книг. Г. Директор исходя из того, что чтение книг без разбору может оказывать вредное влияние на юношество, считает нужным воспретить ученикам гимназии чтение книг в читальном зале Публичной библиотеки…

Определили: воспретить ученикам гимназии чтение книг, журналов и газет в читальном зале Публичной библиотеки и объявить им, чтобы они, если пожелают брать книги для чтения на дом, всякий раз представляли список таковых преподавателю по принадлежности, и что только по одобрению книг преподавателем и инспектором они могут получить письменное разрешение, взять эти книги из Публичной библиотеки»[211].

А. Греков дополняет эти правила своей родной Новочеркасской гимназии так: «…уже со второго класса […] строжайше запрещено было плевать на пол, стали жучить за длинные вихри, за неаккуратное платье. Обязательным стало ношение галстука и т.д.»[212].

О школьных запретах этого времени пишет и М. Добужинский: «Особенно зорко наше начальство следило за исполнением гимназистами правил поведения и ношения форм. Была особая книжка, которую мы должны были иметь при себе, где эти правила были напечатаны. Там, между прочим, запрещалось «ношение перстней, колец, усов и прочих украшений» и, конечно, курение где бы то ни было. За поведением гимназистов на улицах следили ненавидимые нами «помощники классных наставников», а также наш старший сторож… обязанностью которого было также проверять на дому действительно ли болен отсутствующий на уроках ученик…»[213].

          Впрочем, и это ещё не весь объем запретов, которые могли вводиться учебным заведением. За их исполнением следили инспектора и надзиратели («Как в классное время, так и вне классов воспитанники были под наблюдением особых лиц, называвшихся «надзирателями» и дежуривших поочередно…»[214]), они старались держать под контролем всю жизнь учащихся, все их действия и мысли. Например, они следили за книгами, литературой, которую читали учащиеся («Нам позволялось (в старших классах) приносить в гимназию посторонние книги, большею частью беллетристику, но требовалось, чтобы эти книги предварительно были предъявлены инспектору, для просмотра»[215]), причём часто исполняли они свои обязанности довольно бесцеремонно: «Вполне неожиданно для воспитанника и его перепуганных родителей на дом к ним являлся инспектор в сопровождении помощника классного наставника и просил показать стол, книги и бумаги воспитанника. Делался строгий обзор, и книги, взятые, по-видимому, из библиотеки, или же такие преступные книги как Некрасов и Никитин, Писарев и Добролюбов, уносились грозными ревизорами с собой. Книги из библиотеки, как чужое имущество, возвращались обратно, а книги воспитанников задерживались до конца учебного года…» [216]. У учащихся надзиратели с инспекторами, естественно, пользовались самым сильным неуважением, но некоторые мемуаристы вспоминают о них без особого презрения, как, например, Я. Полонский: «… Ляликов был прекрасный инспектор, строгий, умный и справедливый… на все обращал он свое внимание: на волоса, на чистоту рук и ногтей, на неряшливое платье. Я помню, в то время, когда я уже кончал гимназию, по приказанию ли свыше или по своему собственному побуждению, он внезапно (иногда довольно поздно вечером) появлялся в квартире того или другого ученика (хотя бы он жил и у родителей). Раз он меня застал у товарища Платонова (мещанина), смотрел книги, какие у нас на столе, сказал, что в комнате душно, что ее надо проветривать…»[217]. Хотя обычно ненавистное отношение к надзирателям и инспекторам чувствуется очень сильно: «Мы жили с нашими врагами – надзирателями. Все они были люди необразованные, разумеется, и им было нелегко оставаться по неволе целые сутки с сотней мальчишек, которые, доведенные до полного раздражения, готовы были на всякие безумия. Единственное средство, к которому они всегда прибегали, - это держать нас на своих местах; но это было для нас пыткой, и вот иногда делался бунт, взрыв. Гасились лампы, свечи, и сто человек стучали, кричали, кидали мебель, одним словом, был ад… Да, это не были педагоги, а просто сброд»[218]. А так М. Сукенников описывает своего чересчур дотошного надзирателя: «Во время перемены он не стеснялся нагрянуть… в ватерклозеты и ловил тех, которые пользуясь недоступностью этих мест для глаз начальства, там курили. Пойманные… получали в наказание не меньше 6 часов «без обеда»… Если у кого-либо шинель была застегнута не на все пуговицы или ранец застегнут не на оба ремешка, провинившегося ждало наставление или подчас даже наказание: он должен был снова раздеть шинель, отправиться в класс и оставаться в гимназии на лишний час»[219]. Такая ревностная работа могла привести к определенным результатам: «…все пуговицы, все крючки были на месте на нашей одежде, ни одна посторонняя книга не была в наших ранцах, никто не щеголял своей прической или слабыми намеками на растительность на верхней губе, никто даже из наиболее смелых курильщиков не приносил с собою в класс табаку и папирос, и в ватерклозетах царствовал образцовый порядок»[220]. Особенно подробно борьбу с начальством за право пользоваться своей свободой описывает В. Короленко: «Мелкая беспрерывная партизанская война составляла основной тон школьной жизни…[…] К семи часам ученики, жившие на общих квартирах, должны были сидеть за столами и готовить уроки. Исполнялось это редко, и главная прелесть незаконного утреннего сна состояла именно в сознании, что где-то, в тумане, пробираясь по деревянным кладочкам и проваливаясь с калошами в грязь, крадется ищейка Дидонус (- надзиратель Дитяткевич) и, быть может, в эту самую минуту, уже заглядывает с улицы в окно…

Когда ученики уходили в гимназию, Дитяткевич приходил в пустые квартиры, рылся в сундуках, конфисковывал портсигары и обо всем найденном записывал в журнал. Курение, «неразрешенные книги» (Писарев, Добролюбов, Некрасов, - о «нелегальщине» мы тогда и не слыхали), купанье в неразрешенном месте, катанье на лодках, гулянье после семи часов вечера - все это входило в кодекс гимназических проступков. В их классификации чувствовался отчасти тот же маниаческий автоматизм: вопрос сводился не к безнравственности поступка, а к трудности педагогической охоты. В городе и кругом города было много прудов и речек, но катанье на лодке было воспрещено, а для купанья была отведена лужа, где мочили лен. Разумеется, ученики катались в лодках и купались в речках или под мельничными шлюзами с их брызгами и шумом... Нередко в самый разгар купанья, когда мы беспечно ныряли в речушке, около «исправницкой купальни», над обрезом горы, из высокой ржи показывалась вдруг синяя фуражка, и ковыляющая фигурка Дидонуса быстро спускалась по тропинке. Мы хватали, одежду и кидались в камыши, как беглецы во время татарских нашествий. Колченогий надзиратель бегал, как наседка, по берегу, называл наугад имена, уверял, что он всех знает, и требовал сдачи в плен. Мы стояли в камышах, посиневшие от холода, но сдавались редко... Если надзирателю удавалось захватить платье купальщиков, то приходилось одеваться и следовать за ним к инспектору, а оттуда - в  карцер... И всегда наказание соответствовало не тяжести вины, в сущности  явно небольшой, а количеству усилий, затраченных на поимку...

С семи часов вечера выходить из квартир тоже воспрещалось, и с закатом солнца маленький городишко с его улицами и переулками превращался для учеников в ряд засад, западней, внезапных нападений и более или менее искусных отступлений. Особенную опасность представлял узенький переулочек, соединявший две параллельных улицы: Гимназическую и Тополевую. Темными осенними вечерами очень легко было внезапно наткнуться на Дидонуса, а порой, что еще хуже, - «сам инспектор», заслышав крадущиеся шаги, прижимался спиной к забору и ... внезапно наводил на близком расстоянии потайной фонарь... Это были потрясающие моменты, о которых наутро рассказывали в классах...

Впрочем, я с благодарностью вспоминаю об этих своеобразных состязаниях. Гимназия не умела сделать интересным преподавания, она не пыталась и не умела использовать тот избыток нервной силы и молодого темперамента, который не поглощался зубристикой и механическим посещением неинтересных классов... Можно было совершенно застыть от скуки или обратиться в автоматический зубрильный аппарат (что со многими и случалось), если бы в монотонную жизнь не врывались эпизоды этого своеобразного спорта»[221].

Столкновения с начальством в основном и происходили в борьбе учащихся за право свободно пользоваться собственным временем, как это отмечает М. Добужинский: «Для нас, гимназистов, зимой большим развлечением было кататься на коньках в Бернардинском саду… Место это считалось вполне приличным, но гимназистам надо было иметь особое разрешение и после какого-то часа кататься на коньках строжайше запрещалось – ослушников же (за этим следили вездесущие ненавидимые «помощники классных наставников» - гимназическая полиция) – на другой день наказывали оставлением после уроков в гимназии на час или два. Наказание было скучным, похожее на карцер… От нечего делать мы вяло готовили уроки и всегда разболевалась голова»[222].

          Такая обстановка вражды с начальством была очень частым явлением практически во всех учебных заведениях. К примеру, А. Грекову в первом классе учителя, директор сначала казались прекрасными людьми, но затем ситуация изменилась: «Едва я перешел во второй класс, как уже почувствовал, что начальническая система заняла неприятельскую позицию относительно своих воспитанников. Может быть, именно потому, что сами добродушные педагоги по собственному опыту знали, что с этих пор начинает уже открывать свои враждебные действия противу их науки другая, неприятельская сторона» [223].

          Впрочем, были учебные заведения, где начальство никоим образом не участвовало в воспитании учеников, и они в свободное время были предоставлены сами себе. Но и о такой ситуации бывшие ученики рассказывают без симпатии: «Остановить шалунов и забияк было некому: ни при училище, ни при гимназии не имелось надзирателей. Смотритель училища являлся только в учебные часы, а директор и на уроки не ходил, хотя квартира его находилась в гимназическом доме…»[224]. Или начальство всё же следило, но часто недостаточно: «Вы спросите, что же делало начальство, зачем оно смотрело? отвечаю, - секло розгами малых учеников за единицы, смотрело сквозь пальцы на безнравственные поступки учеников высших классов, а в отчётах писало, что всё в заведении обстоит благополучно»[225]. На старших же учащихся, случалось, начальство вообще не имело никакого влияния («Ученик высшего класса никого из начальников не слушался»[226]).

          Вообще же, постановка надзора за учащимися была целой проблемой для «педагогов»: «…Пределы надзора за пансионерами и приходящими учениками гимназии вне стен заведения никакими существующими постановлениями в точности не определены, а указывается самым назначением самих этих заведений. Только при некоторых гимназиях есть воспитательные заведения, пансионы, воспитанники которых находятся под влиянием заведения, почему и надзор за этими воспитанниками вполне лежит на обязанности и ответственности гимназического начальства» [227].

          Дело учителей в основном было, конечно, не воспитание, а образование учащихся, передача знаний, но и это формировало умы школьников. Хотя  нередко встречались учителя, напрасно носящие это звание; они вызывали у своих учеников не желание учиться, а одно только отвращение. Например, Н. Златовратский описывает такого учителя: «Под видом вечерних репетиций и уроков на дому, на которых никто никогда ничему, кажется, не выучивался, он получал с родителей неуспевающих учеников довольно обильную дань»[228]. Были учителя и повыше уровнем, которые хотя бы пытались чему-нибудь научить: «Разумеется кроме маниаков… в педагогическом хоре, настраивавшем наши умы и души, были также и голоса среднего регистра, тянувшие свои партитуры более или менее прилично. И эти, конечно, делали главную работу: добросовестно и настойчиво перекачивали фактические сведения из учебников в наши головы. Не более, но и не менее… Своего рода живые педагогические фонографы […]

Общими усилиями, с большим или меньшим успехом они гнали нас по программам, давая умам, что полагалось по штату. Дело, конечно, полезное. Только… это умственное питание производилось приблизительно так, как откармливают в клетках гусей, насильственно проталкивая постылую пищу, которую бедная птица отказывается принимать в требуемом количестве по собственному побуждению»[229].

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15