Философия и методология науки

Математика, естествознание, технические науки, выясняя объективные свойства предметов и создавая технику и техно­логии, способствовали возникновению современного типа жилищ, дали основные принципы работы наземного, водно­го и воздушного транспорта, помогли увеличить урожаи и по­головье скота, стали основой пищевой индустрии, одели че­ловека в искусственные материалы, породили небывалые прежде средства связи и информации. Если провести мыслен­ный эксперимент и в одно мгновение убрать из нашей жизни и быта то, что инициировано в производство наукой, то мы, пожалуй, останемся на одичавшей земле в деревянных избах, а есть будем только то, что выросло на собственном огороде.

Наука, интегрированная в производство, стала могучей производительной силой, и теперь уже не только удовлетворяла потребности, но и порождала их. То, что Маслоу называет «витальным», таково только по своей предпосылке. Конечно, человеку нужно передвигаться в пространстве, но наука дает ему для этого автомобиль и самолет, и вот уже мы не мыслим себя без этих средств передвижения, нам необходимо ока­зываться на другом конце планеты за несколько часов, а пробки на автомобильных дорогах нас страшно раздражают. В сущности никто не задумывается о том, что без науки нам надо было бы добираться в ближайший пункт назначения не­делями, а в отдаленный - годами. А в прежние времена это было нормально.

Наука резко сократила для нас время и пространство, со­здав невиданные прежде скорости. Точно так же она сделала привычными многие почти не заметные удобства: мягкие глазные линзы, вставные зубы, одежду из синтетики, индустри­ально произведенные полуфабрикаты: сухие супы и торе, кон­сервы, замороженные котлеты. Понятно, что потребность в последних не является витальной, она собственно культурна, ибо возникает только у хозяйки, живущей в темпе сегоднянш-ней жизни, спешащей на свою, возможно научную, работу по улице города, созданного на базе достижений многих наук.

Наука удовлетворяет и вторую группу фундаментальных потребностей, выделенную Маслоу, - это потребности, связанные с безопасностью. Ученые участвуют в создании матери­алов и конструкций, способных защитить нас от погодных причуд, диких зверей и других людей, посягающих на нашу жизнь и собственность. Впрочем, являясь создателем зон бе­зопасности, она одновременно порождает множество опас­ностей, ибо отвечает той потребности, которая не отмечена Маслоу, зато активно муссируется психоаналитиками и этологами - потребности в проявлении агрессии. Все богатство современных вооружений, включая средства массового уничтожения, созданы наукой. Без нее их возникновение было бы просто невозможно. Современное оружие - от стрелкового до химического и биологического - первона­чально создается в исследовательских центрах и лаборатори­ях, там же оно испытывается, отвечая противоречивому соци­альному запросу, в котором потребность в «безопасности для себя» оборачивается заказом на «опасность для всех».

Долгое время научно-теоретические разработки практи­чески не касались удовлетворения таких потребностей чело­века, как потребность в коммуникации и любви, а также по­требность в признании: достижении, репутации, престиже. Однако XX век возместил этот пробел. Здесь вступили в силу социальные и гуманитарные дисциплины, создавшие союз с психологией. Если макро- и микросоциология позволяют нам нарисовать более или менее адекватную картину человеческих взаимоотношений, то психология личности, психоанализ, этика, конфликтология, теория коммуникаций, антропологи­ческая философия способны сыграть «прикладную роль», при которой описание ситуации трансформируется в совокуп­ность стратегий, предлагаемых гражданам с целью гармони­зации их отношений с миром и с самими собой. Под опреде­ленный тип поведения, практикуемого в повседневности, подводится теоретическая база. Конечно, психология и гума­нитарные науки стоят на грани научного и ненаучного. Их предмет - внутренняя жизнь субъектов и их поведение - не позволяет им механически воспроизводить объективистский подход физики или химии, о чем в свое время ярко и доказа­тельно писал Г. Риккерт. И все же по сей день гуманитарные дисциплины тоже считаются науками и в качестве таковых они выполняют важную ориентацией ну ю и регулятивную функцию в современном мире.

Говоря о потребностях человека, А. Маслоу называет от­дельно в качестве дополнения к базовым потребностям потребность в познании и понимании. Следует заметить, что на­ука в огромной степени удовлетворяет именно эту человечес­кую потребность, не менее настоятельную, чем другие. Есть, пить и одеваться необходимо, но не менее необходимо ориен­тироваться в окружающей действительности, иметь для нее отчетливую систему координат, хорошо представлять свойства и возможности окружающего мира. В людях существует жи­вое любопытство, которое заставляет их интересоваться про­шлым и будущим, качествами вещей «самих по себе», далеки­ми звездами, первопричинами вешей и тайнами нашей души. Отдельные индивиды порой готовы даже жертвовать сытос­тью и комфортом ради того, чтобы больше понять и узнать о мире. Искатели истины были всегда, те искатели, которые желали знания ради самого знания, все новой информации о самых далеких и сложных вещах ради понимания целостнос­ти бытия. Первоначально наука создавалась именно такими энтузиастами познания, но и теперь она отвечает чаяниям тех, кто хочет быть «зрячим» - силой теоретического ума прозре­вать несущие структуры мироздания.

Естественные науки и математика создают объективную, количественно выраженную картину мира. Они стремятся продемонстрировать действительность такой, как она есть, без вуали субъективности, без флера наших желаний и стра­стей. Правда, это никогда не удается до конца, ибо даже са­мый изощренный понятийный аппарат все равно остается че­ловеческой проекцией* но практически проверяемые положе­ния науки, тем не менее, дают некую схему, позволяющую судить о «реальном положении дел». Познавательная потреб­ность получает свой «хлеб» - знания, и на какой-то момент насыщается ими.

Гуманитарные науки обеспечивают другую грань познава­тельной потребности - стремление иметь мировоззрение, представление о прошлом своей культуры, о прошлом челове­чества, полагать цели и с чувством уверенности опираться на ценности. Ценности, цели, связь традиций с сегодняшним днем, особенности культур, языков разных народов - вот те познания, которые дают человеку гуманитарные науки, кото­рые тесно соприкасаются с идеологией и религией.

Востребованность науки человеком не является прямой и непосредственной. Вернее, желание окунуться в научно-теоретический мир выступает прерогативой довольно узкого круга людей, в то время как большая часть человечества, не испытывая особо интереса к науке, просто пользуется ее пло­дами. Собственно, без науки как «движущей силы произ­водства» люди жили столетиями и тысячелетиями, следуя традициям, воспроизводя старинные технологии, которые менялись очень медленно. Только Новое время осторожно впустило науку в сферу трудовой деятельности и начало на­полнять обыденность продуктами теоретических разработок, хотя истинного размаха проникновение науки в быт достиг­ло только в XX в. Понять косвенность присутствия науки в нашей жизни можно, сравнив специфику повседневности и обыденного мироотношения с особенностями научного сознания.

Все люди, в том числе и ученые, львиную долю своего вре­мени проводят, подчиняясь законам повседневного мира. Из многих характеристик, определяющих лицо повседневности и подробно описанных феноменологической социологией, вы­делим всего четыре, но очень существенные для понимания того, почему научное видение не может стать непременным достоянием каждого:

Во-первых, повседневный мир – это мир чувственно-конкретный, материальный, события в нем протекают так, что все­гда обладают индивидуальным рисунком, единственностью и неповторимостью. Живя повседневной жизнью, мы не теоре­тизируем, и опыт показывает, что попытка мыслить теорети­чески при разборе житейских ситуаций нередко вырождается в беспомощную схоластику, далекую от возможностей разре­шения проблемы. Э. Берн применительно к психологии на­звал такое теоретезирование «игрой в психиатрию».

Во-вторых, повседневность субъектоцентрична. Индивид как эмпирическое существо неизбежно субъективен, посколь­ку он партикулярен, частичен, не равен миру как целому для поддержания своей жизни он нуждается в заботе о самом себе. Индивида ведут его непосредственно ощущаемые по­требности и производные от них цели и ценности. В обыден­ной жизни мы все естественно отсчитываем «от себя»: верх

и низ, право и лево, близко и далеко. Всеобщее касается нас лишь постольку, поскольку так или иначе затрагивает наши  собственные интересы.

В-третьих, в повседневности мы преследуем свои конкретные цели, стремимся получить результат, поэтому она выступает как прагматический мир. Конечно, и здесь есть такие феноме­ны, как созерцание, искусство или игра - времяпровождение и занятия, лишенные прямого практического интереса, одна­ко, они лишь оттеняют общую прагматичность обыденного мира. Кстати, они прекрасно вписаны в повседневность по­тому, что зачастую тоже чувственно-конкретны, позволяют сознанию пребывать в привычном состоянии.

В-четвертых, повседневность – мир коммуникации, непрерывного диалога, постоянных интерпретаций и переинтерпритаций, которые протекают на обыденном языке. Последний имеет свои пласты, свою «высокую» и «низкую» составную, сферы культуры и бескультурья, но все же, пользуясь им, люди понимают друг друга. Принадлежа к разным социальным группам, профессиям, общественным слоям, носители одного и того же языка способны легко понимать друг друга, несмот­ря на все личностные различия.

А теперь обратимся к сфере науки, чтобы обнаружить, насколько разительно отличается образ действительности, возникающей в трактатах и актуальных размышлениях ученых от ее  образа, создаваемого обыденностью. Речь пойдет о «высокой науке» - области фундаментальных исследований, которые  часто выступают синонимом научного познания как такового. Прежде всего приобщенность к науке отправляет нас из чувственно-конкретного мира в мир теоретических абстрак­ций, обобщений «высокого полета». Можно говорить здесь о  формальной, внешней общности, создающей «пустые» понятия или о диалектической категории, описывающей внутренний закон, коему подчиняются предметы, как бы то ни было, для повседневного сознания это все равно самая настоящая  «заумь». «Абсолютно твердое тело» физиков, квазары астрономов, материя и дух философов - все это руками не пощупаешь.

Понятийный аппарат науки оказывается чужд повседневному размышлению. Разряженный воздух теоретических вершин не дает дышать тем, кто привык считать деньги, а не думать об их природе, греться на солнце, а не выяснять его термофизику, общаться, а не вскрывать тайные пружины общения.

Научный взгляд на мир требует выхода за пределы частной точки зрения и стремления увидеть действительность объек­тивно, независимо от наших желаний и воли. Ученый должен игнорировать свои амбиции, жажду во что бы то ни стало от­стоять правоту собственной гипотезы, он обязан здраво и кри­тически отнестись к результатам эксперимента, выяснять ис­тину, независимо оттого, нравится она ему или нет. Точно так же исследователь общественной жизни, по идее, должен отре­шиться от своих социально-групповых, этнических и религи­озных установок, от политических симпатий и антипатий, чтобы увидеть общество и историю «такими, как они есть». Общезначимая Истина может явиться только тому, кто пре­одолел естественный эгоцентризм, свойственный обывателю. Очевидно, что абсолютное большинство людей не только не могут, но и не хотят игнорировать собственные убеждения и предрассудки. Поэтому наука с ее бесстрастным описанием оказывается для них сферой действия чудаков «не от мира сего». Впрочем, каждый ученый является в то же время и обы­вателем - «человеком повседневности», поэтому и в среде самих ученых строгое требование «объективности» не выполняется никогда. Стоит заметить, что постмодернистский отказ от понятия истины применительно к науке очень сближает ее с обыденным сознанием, для которого вполне нормально, что «каждый кулик свое болото хвалит».

В отличие от обыденной жизни «высокая наука» сама по себе не содержит прагматической цели. Она осуществляет познание, которое в рамках исследования выглядит самоцен­ным. Астронома интересуют процессы в далеких туманностях, энтомолога - строение насекомых, математика - решение теорем. Сделать открытие ранее неизвестного закона - выс­шее достижение науки, ибо она стремится ни к чему иному, как к выяснению закономерностей мирозданья и выражению их на внятном понятийном языке или с помощью математического аппарата. От одной взятой познавательной вершины ученый-теоретик движется к новой, не задаваясь специально вопросом о том, как, где и когда его открытие может принести прагмати­ческий эффект, непосредственную пользу. Другой вопрос, что в современной науке возникли прикладные пласты, которые подхватывают открытие и начинают то так, то эдак применять его к человеческим интересам. Но если сосредоточиться на са­мих открытиях, окажется, что их сугубая непрагматичность, оторванность от обыденного целеполагання делает их в значи­тельной степени чуждыми повседневному сознанию. У челове­ка, погруженного в обыденность, нет ни интереса, ни времени для внедрения в объективные характеристики Вселенной, он заботится о своей судьбе, и его трудно упрекать за это.

Очень важный момент, который мы хотим осветить, состо­ит в том, что наука, отнюдь не игнорирующая коммуникацию, говорит на другом языке, чем обычные люди (не ученые). Причем у каждой науки свой специфический язык, нередко включающий множество современных иностранных и древних латинских слов. Его надо изучать так же, как изучают язык другой страны, и без такого изучения оказывается невозмож­но понять ни одной страницы, а порой - ни одной строки. Откройте монографию по лингвистике, потом по психологии, еще дальше - по современной теоретической физике или хи­мии. Кроме формул, которые тоже являются языком, там при­сутствует совершенно незнакомый для других специалистов понятийный аппарат, а уж для профанов - это просто абракадабра. В этом смысле наука эзотерична, она позволяет понять себя только тем, кто прошел своеобразную инициацию - сдал экзамены, проверил себя на способность ориентироваться в уникальном категориальном мире. «Высокая наука» не может быть прямо востребована неподготовленным человеком, он, что называется, обломает об нее зубы, если примется грызть ее гранит. «Средний человек» глух и нем в разговоре с ученым на его наречии, ибо он не в силах ни услышать, ни ответить.

Все сказанное нами ярко демонстрирует, что наука может быть востребована повседневностью только в своих адаптированных, редуцированных и специфически преобразованных формах. Таких, которые делают ее пригодной для «среднего чело­века» с его нуждами. Потребность в науке чаще всего являет­ся косвенной, неявной, приобретшей облик прагматического запроса. Хотя в качестве познавательной интенции эта по­требность может быть индуцирована, например, школьным обучением, занятиями научного кружка или непосредствен­ным знакомством с учеными.

Каковы же основные формы, в которых в современном мире наука востребуется «человеком повседневности» и прагматизированным обществом?

Прежде всего это форма профессиональной деятельности. Хотя обыватель нередко и считает ученых дармоедами, он все же не может не признать, что их работа раньше или позже приносит немалые удобства и возможность снизить ту не­определенность, которая столь характерна для человеческой жизни. Результаты профессиональных усилий ученых, прой­дя через сито прикладных разработок и рынка, воплощаются в телевизорах и холодильниках, стиральных машинах и ско­ростных лайнерах, не говоря уж о лекарствах, компьютерах, новых материалах. Человеку повседневности остается только нажимать кнопки, следовать рецепту надевать и носить. Ему не надо морочить себе голову математическими расчетами, знанием свойств вещей, всей той сложной системой представ­лений, которой владеют ученые и ради постижения которой они учатся много лет. В сущности современный «средний че­ловек» может позволить себе оставаться неучем, что и проис­ходит во многих странах, где качество образования падает. Обыватель надеется на калькулятор, компьютер и ученых-профессионалов, которые, следуя логике разделения труда, заботятся о приращении познания.

В связи с тем, что современный мир является рыночным, то, следуя законам рынка, он чаще всего требует от науки ре­ализации именно ее прикладных возможностей. Поэтому фундаментальные исследования нередко оказываются потес­нены, отодвинуты на задний план. Если в древности и даже в начале нового времени наука несла в себе черты сакральности - включала в себя высший мировоззренческий уровень и потому не могла сделаться просто машиной для производства удобных вещиц, то в наши дни наука не только четко отдели­лась от философии, но и раскололась внутри себя. «Теорети­ки» и «прикладники» в рамках одной и той же дисциплины не всегда понимают друг друга.

Все это означает, что утопия о всеобщем распространении «научного сознания» не имеет под собой оснований. Научное сознание - почти всегда узкоспециализированное сознание, связанное с особым типом восприятия и осмысления дей­ствительности, мало похожим на обыденное переживание мира и конкретно-направленное практическое мышление с особым способом изъясняться.

Однако было бы несправедливым совсем отлучать совре­менного обывателя от науки, он все-таки живет в «онаученном мире», где практически все предметы созданы с участием научных разработок. Поэтому вторая форма востребованности науки повседневностью - популяризированное научное знание. Оно отвечает познавательной потребности человека, удовлет­воряет любознательность, занимает, развлекает, т. е. осуществ­ляет функции, связанные с отдыхом и личностным развитием.

Популяризированная наука, способная быть воспринятой читающими массами, - это наука, которая должна отказать­ся от ряда своих собственных атрибутов, и прежде всего от высокой абстрактности и концептуальной целостности. По­пулярная статья, как правило, показывает нам лишь фрагмент теории или ее краткое, схематичное описание, она стремится избегать большого количества специальных понятий, неред­ко заменяя их образными описаниями, метафорами, аналоги­ями. Выходя на широкую аудиторию, наука с неизбежностью должна отказаться и от своего особого языка, ибо в противном случае к каждому научно-популярному журналу придется прилагать объемистый словарь. Конечно, хороший научно-популярный журнал вроде отечественного издания «Знание - сила» способен ознакомить свою аудиторию со многими со­временными научными проблемами, выявить их ядро, серд­цевину но достигается это за счет того, что главные научные идеи в прямом смысле слова перекодируются из одной систе­мы обозначений в другую, переводятся с языка «высокой на­уки» на ясный и бойкий язык, доступный массовой аудито­рии. Упрощения при этом неизбежны. Популяризация, дела­ющая научное знание доступным для «простых смертных*, связана также с активным привнесением субъекта и субъек­тивности в холодные просторы теоретической мысли. Она может прибегать к персонификации понятий, избирать для изложения научных идей форму истории или сказки, превра­щать ознакомление с теоретическими конструктами в игре призывать на помощь эмоции, интриговать неясностями, пользоваться юмором.

Хотя общепринятым эталоном научности являются точные науки, нельзя закрыть глаза на существование гуманитарных и социальных наук. Они обладают собственной развитой си­стемой идей, не менее сложным, чем у «естественников», по­нятийным аппаратом, альтернативными концептуальными решениями наличных практических проблем. В силу своих особенностей, социогуманитарные науки могут быть востре­бованы повседневностью в форме идеологий, которые вовсе не сводятся к сфере политики, а являются совокупностью цен­ностных установок и сознательно разделяемых взглядов. Лю­дям необходимы мировоззренческие ориентиры. Если в про­шлом главными носителями идеалов, ценностей, значимых целей и объяснительных схем были традиция и религия, то в эпоху крушения старых кумиров ими становятся идеологии, фундированные философско-теоретическими гуманитарны­ми разработками. Законодателями мировоззрения теперь яв­ляются экономисты, философы, историки, филологи, соци­ологи, политологи, те, кто не просто провозглашает некое учение о судьбах мира, человечества, конкретного народа, но «научно обосновывает» свою позицию. Либерализм и консер­ватизм, марксизм и национализм, анархизм и экологизм - все это системы взглядов, вырастающие на серьезном теоре­тическом фундаменте и вполне реально определяющие цен­ностные ориентиры современных людей. Авторитет теории «подстилает» актуально разделяемые убеждения, служит осно­вой и оправданием для определенного типа действий - соци­альных реформ или революций, стараний уберечь природу или добиться полной и неограниченной свободы для личности.

Нельзя не упомянуть о прагматическом использовании науки политикой. Наука как социальный институт требует огромных вложений, она не может развиваться в начале XX в. так, как она развивалась на заре своего становления - усилиями ис­следователей-подвижников, кустарно изготовляющих прибо­ры для своих опытов. Впрочем, даже тогда для ученого было важно покровительство какого-нибудь богатого сеньора и его толстый кошелек. Сегодня же наука просто не может существо­вать помимо средств, необходимых для масштабных исследо­ваний, требующих тонкой, сложной и дорогостоящей аппара­туры, огромных энергий, вовлечения сотен и тысяч людей. Все это делает науку зависимой от власть предержащих.

Широко известно, что многие выдающиеся открытия и изобретения были сделаны благодаря колоссальным вложе­ниям в военно-промышленный комплекс - именно гонка вооружений, как это ни парадоксально, способствовала созда­нию высоких технологий, развертыванию компьютерных си­стем, освоению ближнего космоса. Военная и политическая власть хотела и хочет вооружать себя знанием, питаясь его силой, строить свое господство на твердой почве объективных представлений о том, «что как и что по чем». Поэтому наука востребована повседневным миром как орудие официальной власти, как ее способ доминирования и упрочения. Правда, все это так или иначе затрагивает личность самих ученых, их мировоззренческие и нравственные установки. Об этом и пойдет речь в следующем параграфе.

§ 2. Наука и нравственность

На первый взгляд, наука и нравственность так далеко от­стоят друг от друга, что странно даже ставить вопрос об их соотношениях и пересечениях. Наука - это совокупность те­оретических представлений о мире, ориентированная на вы­ражение в понятиях и математических формулах объективных характеристик действительности, то есть тех, которые не за­висят от сознания. Нравственность (мораль), напротив, яв­ляется совокупностью ценностей и норм, регулирующих поведение и сознание людей с точки зрения противоположно­сти добра и зла. Нравственность строится на человеческих оценках, повелевает действовать определенным образом в зависимости от наших жизненных ориентиров - значит, она занята ничем иным, как действующими субъектами и их субъективностью.

Таким образом, между наукой и нравственностью обнару­живается разрыв, ров, пропасть, их территории различны, проблемы лежат в разных плоскостях, и остается неясным, как можно рассуждать о связи науки и нравственности. Действительно, тот факт, что газы при нагревании расширяются, не может быть морально оценен. И то, что на все предметы действует на земле закон притяжения, заставляя их падать, это тоже факт, о котором бессмысленно говорить, хороший он или плохой, нравственный или безнравственный. Это просто закон. То, что в природе наблюдается борьба за существование и согласно цепям питания «все всех едят» мы в сущности тоже не можем отнести ни к добру, ни к злу - так уж устроен мир, и не мы его устраивали. Казалось бы, разговор окончен, и дальше размышлять не о чем. Однако при ближайшем рас­смотрении оказывается, что все обстоит не так просто. Ибо, во-первых, нравственность проникает всюду, где встречаются два субъекта и где речь идет об их нуждах и угрозах для них. А во-вторых наука не существует в неких чисто духовных сферах, не витает над миром, она - дело вполне человеческое и касается огромного множества человеческих интересов.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32