Общее языкознание - учебник

физическую природу передаваемых сигналов19, т. е. признак, характеризующий

сам канал информации20. Если отвлечься от возможности существования таких

особых способов человеческого общения, которые не связаны с пятью

органами чувств21 (ср. возникший в последнее время интерес к проблеме

телепатического общения), можно констатировать, что принципиально возможно

разделение знаков на пять типов в зависимости от способа их восприятие при

помощи слуха, зрения, осязания (ср. Брайлевский алфавит для слепых),

обоняния (типичным знаком этого рода, используемым в человеческом обществе,

является запах этилмеркаптана, который употребляется в шахтах в качестве

предостерегающего сигнала для шахтеров; ср. семиотическую интерпретацию

некоторых других примеров использования запахов в [11; 73]), вкуса

(возможность использования в человеческом обществе вкусовых сигналов

является скорее теоретической, чем практической; ср., впрочем, не вполне

бесспорные примеры в [11]). Знаки двух наиболее важных для человека типов,

слуховые и зрительные22, могут быть подвергнуты дальнейшей классификации в

зависимости от способа производства знаков. Так, некоторые исследователи

выделяют вокально-слуховые и инструментально-слуховые знаки, а также (среди

зрительных, а иногда и среди слуховых) — преходящие, т. е. исчезающие сразу

же после возникновения, и продолжительные знаки, которые, возникнув,

сохраняются определенное время (см. [62], откуда мы заимствуем некоторые

примеры).

К преходящим зрительным знакам относятся разного рода жесты и мимика у

людей и животных (например, экспрессивное использование движения в танце

или жесты, ориентирующие в пространстве, как указание пальцем у человека).

Жесты могут образовать систему мимической речи (ср. определенные виды

общения глухонемых, с одной стороны, и развитую семиотическую систему танца

у пчел — с другой).

Продолжительными зрительными знаками являются, например, следы на

земле, дорожные указатели, стрелки, а также различные знаки, указывающие на

принадлежность к определенной социальной группе (гербы, военные знаки

отличия и т. п.). К этой же категории относятся и произведения

изобразительного искусства — скульптуры, живописи и графики. Систему

продолжительных оптических знаков образует и письмо, первоначально

основанное на изображении обозначаемых предметов, а затем прошедшее длинный

путь развития в сторону все большего сближения со звуковым языком.

Важнейшее средство человеческого общения — звуковой язык, а также

некоторые коммуникативные системы животных (например, система криков у

гиббонов или достигающие довольно высокой ступени развития системы звуковых

сигналов, связанных с инстинктом продолжения рода у некоторых пород птиц),

использующие знаки, производимые при помощи голосового аппарата существа,

посылающего сигналы, относятся к системам вокально-слуховых знаков.

Инструментально-слуховые знаки используются, естественно, только в

человеческом обществе. Сюда относятся, например, военные сигналы разных

народов и эпох производимые при помощи бубнов и труб. Возможность передачи

сигналов этого рода на большие расстояния используется в так называемом

«языке барабанов» некоторыми племенами Центральной и Западной Африки,

Центральной и Южной Америки, Полинезии и Ассама (см. подробнее [11]. Там же

ссылки на специальную литературу). Чрезвычайно сложным и развитым кодом

инструментально-слуховых знаков является музыка.

Слуховой характер знаков до сравнительно недавнего времени был связан

с быстрым затуханием соответствующих сигналов. С изобретением граммзаписи и

магнитофонов появилось средство длительного хранения информации,

передаваемой с помощью вокально-слуховых знаков.

Очевидно, что определение самого канала информации не является

достаточной характеристикой того или иного кода, так как, во-первых,

сигналы, имеющие одну и туже физическую природу, могут образовать заведомо

различные знаковые совокупности (ср., например, музыку и звуковой

человеческий язык) и, во-вторых, одна и та же знаковая система может

манифестироваться при помощи сигналов различной физической природы (ср.,

например, устную и письменную разновидность системы, называемой «русским

языком», или системы, лежащие в основе текста, закодированного при помощи

точек, тире и пробелов, и текста, закодированного при помощи звуковой

разновидности азбуки Морзе, т. е. такие системы, полная изоморфность

которых не подлежит никакому сомнению).

Исследователи по-разному интерпретируют эту возможность. В

глоссематике принято считать различные субстанции выражения равноправными

средствами реализации одной и той же формы выражения, вполне безразличными

для этой последней — ср., например, замечания Ульдаля: «Язык, «la langue» в

отличие от «la parole» есть нечто отличное от той субстанции, в которой он

манифестируется, абстрактная система, не определяемая субстанцией, но,

напротив, формирующая субстанцию и определяющая ее как таковую... Только

различение формы и субстанции способно объяснить возможность существования

в одно и то же время речи и письма как выражения одного и того же языка.

Если бы какая-либо из этих двух субстанций — воздушный поток или поток

чернил, была бы неотъемлемой частью самого языка, было бы невозможно

переходить от одной субстанции к другой, не изменив языка» [77, 147].

Многие авторы, однако, склонны считать лишь одну субстанцию выражения

(для языка — звуковую) основной, первичной, в то время как другие

субстанции (для языка, в частности, графическую) — вторичными,

производными, «паразитарными» [14, 460—461; 15, 370; 47 и др.]. Иногда

говорят о различных разновидностях одного и того же кода, реализованных при

помощи различных каналов информации, как о его субкодах, среди которых

один, наиболее часто употребляемый, является главным субкодом. Так,

различаются пять различных субкодов языка: 1) зрительный преходящий субкод

— мимическая речь глухонемых, 2) зрительный продолжительный субкод —

письмо, 3) главный, вокально-слуховой субкод — устный язык, 4)

инструментально-слуховой субкод — язык бубнов, 5) тактильный субкод —

алфавит Брайля для слепых [62, 13].

Как кажется, следует согласиться с Й. Вахком, обратившим внимание на

принципиальное различие между письмом и фонетической транскрипцией: если

траксрибированный текст представляет собой не знак внешнего мира, но знак

знака внешнего мира, т. е. знак второго порядка, то письменный текст

является знаком первого порядка, непосредственно соотносимым с обозначаемой

действительностью (хотя исторически, будучи quasi-транскрипцией, это был

знак второго порядка) [6; 78].

Из этого различия вытекает неправомерность отождествления отношения

между нотами и звуками как двумя переменными, в которых проявляется

музыкальная форма, с отношением между графической и звуковой субстанциями,

в которых проявляется языковая форма — отождествления, из которого исходят,

например, Р. Якобсон и М. Халле, полемизируя с глоссематической концепцией

отношения между «формой» и «субстанцией» [28, 244]. Мнение о том, что «для

музыки письменность остается вспомогательным средством, долговременной

памятью», в то время как «в большинстве жанров литературы письменная форма

совершенно оттеснила устную, с очевидными последствиями этого процесса»

[12, 34] представляется поэтому вполне справедливым23.

Можно, очевидно, констатировать, что в то время как определенная

субстанция выражения оказывается существенным признаком для отнесения

некоторых семиотических систем к тому или иному типу (ср. системы,

называемые «живопись», «музыка», «хореография» и т. п.), для других систем

физическая природа сигналов является несущественной.

Впрочем, именно сама эта способность «трансмутироваться из одного

набора знаков в другой»24 может служить одной из типологических

характеристик естественного человеческого языка.

ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ КЛАССИФИКАЦИИ ЗНАКОВ

Признаки, характеризующие знаки с точки зрения содержания передаваемых

сообщений, лежат в основе существующих функциональных классификаций знаков.

Большинство из них восходит к классификации, предложенной австрийским

психологом К. Бюлером, который выделял — в зависимости от того, какой из

трех основных элементов коммуникации (отправитель, адресат или сам предмет

сообщения) находится на первом плане — три категории знаков: «симптомы», т.

е. знаки, имеющие экспрессивную функцию и выражающие «внутреннюю сущность

посылающего», «сигналы», т. е. знаки, имеющие апеллятивную функцию «в силу

своего обращения к слушающему, внешнее и внутреннее поведение которого ими

направляется», и, наконец, «символы», т. е. знаки, имеющие репрезентативную

функцию «в силу своей ориентации на предметы и материальное содержание» [4,

26].

Модификацией бюлеровской модели является классификация знаков,

предложенная польским языковедом Тадеушем Милевским [62, 13 и сл.], который

различает два основных типа знаков: «симптомы» и «сигналы», а среди этих

последних — семантичныеобращения» (asemantyczne apele) и «семантические

сигналы»25. Различие между «асемантичными обращениями» и «семантическими

сигналами» состоит в различном отношении к действительности: если

«семантические сигналы» отсылают адресата к некоторому явлению окружающего

мира и имеют индивидуальный, объективный характер, то «асемантичные

обращения» не относятся к явлениям внешнего мира, а имеют целью

определенным образом воздействовать на душевное состояние и поведение

адресата. Типичными кодами такого рода являются, например, классическая и

романтическая музыка ХVIII и XIX вв., основная функция которой состоит в

эмоциональном воздействии на слушателей, танец, а в области

изобразительного искусства — орнаментальная и абстрактная живопись XX в.

С теорией Бюлера связана и модель Э. Кошмидера [53—56], который в

поисках столь же объективной основы исследования плана содержания отдельных

языков, какую представляет для фонологии общая фонетика, предложил в

качестве универсальной характеристики ноэтического поля языка схему,

определяющую это ноэтическое пространство в терминах трех измерений:

логического, онтологического и психологического.

Первое измерение, которое Кошмидер называет «логическим измерением

номинации» («die logische Dimension der Nennung»), связано с обозначением

понятий; операция называния имеет отношение к вопросу «как называется?», но

не к вопросам типа «правда ли, что...?» («ist es wahr, daЯ...?»).

Второе измерение, которое Кошмидер называет «die ontologische

Dimension der Verzeitung», предполагает соотнесение с действительностью, в

частности наличие или отсутствие прикрепленности к некоторому данному

пункту времени и пространства; в рамках этого измерения различаются

высказывания, истинные, так сказать, для «hic et nunc», и высказывания

вневременного характера (типа люди смертны или квадрат гипотенузы равен

сумме квадратов катетов).

Наконец, в рамках третьего измерения —«die psychologische Dimension

der Leistung» — различаются, в соответствии с бюлеровской моделью, три

основных элемента языковой коммуникации: а) выражение (то, что связано с

самим посылающим, говорящим), б) побуждение (обращение) (то, что

ориентировано на воспринимающего) и в) сообщение (ориентирующееся на нечто

внешнее по отношению к участникам акта коммуникации).

Следует, очевидно, согласиться с Кошмидером в том, что очерченное

пространство доступно любому, даже самому примитивному человеческому языку.

Вместе с тем нельзя не заметить, что некоторые области этого пространства

принципиально чужды другим семиотическим системам, в частности, таким

полярным типам, как известные коммуникативные системы животных, с одной

стороны, и символическая логика — с другой. Так, коммуникативные системы

животных ограничиваются сферами 2а, За и 3б (не случайно животные

сравнительно легко могут научиться понимать знаки человеческого языка,

связанные с этими сферами), в то время как языку математической логики,

ограничивающемуся сферами 1, 2б26 и 3в, напротив, принципиально недоступны

сферы 2а, За и 3б. Любопытно, что именно области, отделяющие естественный

человеческий язык от коммуникативных систем животных, объединяют его с

искусственными системами типа символической логики, что, конечно, далеко не

случайно.

Следует заметить, что лишь для некоторых знаковых систем

принадлежность к тому или иному типу определяется характером

предусмотренных данной системой сообщений. Так, например, классическая

музыка XVIII и XIX вв. (но не «программная музыка» XX в.) может

характеризоваться как система знаков, принадлежащих к типу «асемантичных

сигналов» (по Милевскому). К тому же типу относится орнаментальная живопись

или абстрактная живопись XX в. Что касается естественного человеческого

языка, то сфера его применения, очевидно, не ограничивается какой-либо

одной областью возможных сообщений. Но именно эта особенность языка

(исследователи отмечали ее в следующих утверждениях: «язык — это

способность сказать все» [14, 452; 31, 62], «ноэтическое поле кодов,

традиционно называемых языками, совпадает со всеми мыслимыми смыслами» [69,

44], «язык — это семиотика, на которую можно перевести все другие

семиотики» [8, 364]) и меняет считаться важнейшим отличительным свойством

естественного человеческого языка, делающим его действительно уникальным

явлением среди всех сопоставимых с ним объектов.

Кроме качественной характеристики сообщений, предусматриваемых тем или

иным кодом, следует учитывать и их количественную характеристику,

разделяющую коды на два основных типа: на коды с относительно небольшим, во

всяком случае с ограниченным числом сообщений («системы с фиксированным

списком сообщений или системы нерасширяющихся сообщений», по терминологии

Н. И. Жинкина) и коды с неограниченным количеством сообщений («системы

расширяющихся сообщений с изменяющимся языком») [10]. Натуральные

человеческие языки принадлежат ко второму типу. Как мы увидим ниже,

именно с этим связаны некоторые важные особенности структурной организации

языка.

ТИПЫ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ МАТЕРИАЛЬНОЙ ФОРМОЙ ЗНАКА И

ОБОЗНАЧАЕМЫМ ОБЪЕКТОМ

Тип отношения между материальной формой знака и обозначаемым им

объектом послужил основанием для классификации знаков, предложенной одним

из пионеров семиотики американским философом и психологом Ч. С. Пирсом.

Пирс выделял три основных типа знаков в зависимости от характера связи с

обозначаемыми объектами: 1) знаки-индикаторы, или «индексы», 2) «иконы» и

3) «символы». «Индекс» связан с объектом, на который он «указывает»,

отношением фактической, естественной смежности, «иконический знак» связан с

«изображаемым» объектом отношением естественного сходства и, наконец,

«символ» характеризуется отсутствием необходимой естественной связи с

обозначаемым объектом. Связь между означающим и означаемым символа основана

на произвольной, конвенциональной смежности. Таким образом, структура

символов и индексов подразумевает отношение смежности (искусственного

характера — в первом случае, естественного — во втором), в то время как

сущность иконических знаков составляет сходство с изображаемым объектом. С

другой стороны, индексы представляют собой единственный тип знаков,

употребление которых с необходимостью предполагает актуальное соприсутствие

соответствующего объекта, и по этому признаку они противопоставлены как

символическим, так и иконическим знакам, связь которых с обозначаемым

объектом имеет замещающий характер.

Противопоставления между названными тремя типами знаков можно было бы

для наглядности изобразить в следующей схеме (которая, впрочем, как мы

увидим ниже, нуждается в некоторых уточнениях):

[pic]

Следует иметь в виду, что различие между названными тремя типами

знаков не имеет абсолютного характера: в основе деления множества знаков на

иконические знаки, индикаторы и символы лежит не наличие или абсолютное

отсутствие сходства либо смежности между означающим и означаемым и не чисто

естественный, либо чисто конвенциональный характер связи между этими двумя

составляющими знака, но лишь преобладание одного из этих факторов над

другими. Так, Пирс говорит об «иконических знаках, в которых принцип

сходства комбинируется с конвенциональными правилами», отмечает, что

«трудно, если не невозможно, привести пример знака, имеющего характер

чистого индикатора, равно как найти знак, абсолютно лишенный индикативного

качества».

Действительно, никакое семантическое отношение, очевидно, не может

быть полностью иконическим, так как, по замечанию Хоккета, «если символ

чего-нибудь является полностью иконическим, он не отличим от оригинала и,

таким образом, является оригиналом» [47]. Примеры «конвенциональной

иконичности» различных знаковых систем хорошо известны (ср., например,

различные технические приемы, касающиеся законов перспективы, усвоение

которых является необходимым условием понимания зрителем картин той или

другой школы живописи27; различие между правилами изображения отрицательных

персонажей только в профиль в некоторых живописных традициях и только en

face в искусстве древнего Египта [48]; несходство японской картины,

изображающей гору, и типичной европейской картины, изображающей такого же

рода гору, на которое обращает внимание Сепир: оба изображения исходят из

различных исторических традиций и, хотя и то и другое отражает одно и то же

явление природы и в равной мере стремится его «имитировать», и то и другое

совпадает с ним не более, чем изображение бури в увертюре к опере Россини

«Вильгельм Тель» совпадает с настоящей бурей [24, 7]; совмещение

иконических и символических элементов в такой, например, системе, как

дорожная карта28 и т. п.).

Что касается «индикаторов», то и в знаках этого типа (если только они

не являются «симптомами» в смысле Милевского) принцип непосредственного

указания совмещается с элементом условности: даже такой типичный индикатор,

как указание пальцем, может иметь в разных культурах различное

значение (так, для некоторых племен Южной Африки указание пальцем на объект

равносильно его проклятию) [48].

С другой стороны, слишком категорическое утверждение об абсолютной

арбитрарности языковых знаков, на которой так настаивал Ф. де Соссюр,

оставляет в тени разнообразные виды иконичности, в той или иной степени

характеризующие язык, а также в большей или меньшей мере присущие языковым

знакам разных типов свойства знаков-индикаторов.

В работе, исследующей язык в его иконическом аспекте, Р. О. Якобсон

обращает, в частности, внимание на такую связь между формой и значением

языковых знаков, которую можно было бы назвать «диаграмматической» (по

классификации Пирса, иконические знаки делятся на изобразительные знаки,

или «образы»,— к таким знакам в языке относятся различные

ономатопоэтические слова — и «диаграммы», т. е. знаки, сущность которых

состоит в том, что сходство между означающим и означаемым касается только

отношений между их частями). По наблюдениям Якобсона, временной порядок,

характеризующий структуру языкового высказывания, стремится отразить

«порядок», существующий во внеязыковой действительности — идет ли речь о

временной последовательности описываемых событий или об определенных

иерархических отношениях в структуре референта. Так, например, можно

говорить об иконическом характере связи между формой высказывания пришел,

увидел, победил и реальными событиями, которые оно описывает, так как

последовательность однородных глагольных форм соответствует

последовательности действий Цезаря [48]. Подобным образом, нормальная

последовательность двух связанных при помощи сочинения существительных во

фразе Президент и Государственный секретарь приняли участие в беседе

является отражением соответствующего различия в официальном положении

политических персонажей, о которых идет речь [27, 388]29 (в этой связи

можно напомнить об английской поговорке last but not least 'последнее по

счету, но не по важности', свидетельствующей об отчетливо осознаваемом

говорящими «диаграмматическом» характере связи между последовательностью

частей высказывания и относительной значимостью соответствующих

референтов). Тенденция к диаграмматической иконичности лежит в основе

различных грамматических универсалий, касающихся правил сочетания частей

сложного предложения, последовательности членов предложения, а также и

правил, относящихся к морфемному синтаксису30.

Элемент иконичности можно усматривать в таком, например, способе

выражения грамматических значений, как частичная или полная редупликация

корня в формах множественного числа, итератива, дуратива или аугментатива в

различных африканских и американских языках — ср., например, в языке хауса:

iri 'сорт, вид' — мн. ч. iri-iri; biri 'обезьяна' — мн. ч. biriri; bisa

'животное' — мн. ч. bisaisai; dabara 'совет' — мн. ч. dabar-bara; tafi

'идти', buga 'бить'; kashe 'убивать' — интенс. формы tattafi, bubbuga,

kakkashe; fi 'превосходить' — fifita 'намного превосходить'; sani 'знать' —

sansani 'точно знать'; ср. также русск. ждал-ждал (т. е. 'долго ждал'),

далеко-далеко (т. е. 'очень далеко'), синий-синий (т. е. 'интенсивного

синего цвета'). Впрочем, в том же хауса31 удвоение прилагательного

используется для обозначения ослабления качества (так, ja означает

'красный', a ja-ja — 'красноватый'), что свидетельствует о том, что

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74