Общее языкознание - учебник

дополняющих друг друга и не сводимых к общей норме [11, 531]. Стоит,

однако, подчеркнуть, что в «нормальном» случае, т. е. тогда, когда

письменная и устная форма имеют одну и ту же исходную лингвистическую базу,

представляется все же возможным свести их к некоему общему инварианту.

Соотношение устной и письменной разновидностей значительно различается

в отдельных литературных идиомах. В частности, для некоторых европейских

языков оно может быть охарактеризовано как соотношение двух нормированных

разновидностей одного и того же стандартного идиома, ср., например,

ситуацию в современном русском языке в оценке Д. Брозовича [7]30. В

иных ситуациях стандартной форме письменного языка противостоят в сфере

устного общения «субстандартные» образования, представляющие собой

постепенный переход от стандартной формы к диалектам. Таковы, видимо,

ситуации в немецком, чешском и итальянском языках, где сфера употребления

устной формы литературного языка до сих пор довольно ограничена и где

преимущественно используются разные формы обиходно-разговорного языка

(Umgangssprache — в Германии, obeenб иe?tina — в Чехии)31. Сложное

соотношение различных типов и форм языка обусловливает весьма пеструю

картину в распределении вариантных средств, используемых литературным

языком в его письменной и устной разновидностях, ср. нем. лит. darum ?

разг. drum, drei ? разг. dreie, Wie geht es? — разг. Wie geht's?, Was gibl

es (Neues)? ? разг. Was gibt's?

Вариантные реализации дифференцируются также по территориальным и

функционально-стилистическим признакам.

Следует обратить внимание на то, что территориальные дифференциации

выполняют в языке различные функции. Во-первых, они отграничивают нормы

литературного языка от явлений диалектных и просторечных. Во-вторых, они

разграничивают отдельные территориальные или национальные разновидности в

рамках самого литературного языка. Так, например, для немецкого языка могут

быть отмечены территориальные дифференциации типа die Backe ? ю.-нем. der

Backen 'щека', die Ecke ? ю.-нем. das Eck 'угол', der Schornstein ? вост.-

ср.-нем. die Esse 'труба', связанные с известными разграничениями между

отдельными ареалами в пределах литературного немецкого языка (юг — север,

восток — запад)32. Вместе с тем в ряде случаев наблюдается еще более

отчетливая поляризация вариантных явлений, обусловленная существованием

немецкого, австрийского и швейцарского субстандартов, ср. нем. diesjдhrig ?

австр. heuer 'в этом году', нем. die (das) Fahmis ? швейц. die Fahrhabe

'движимое имущество', нем. die Verladung ? швейц. der Verlad 'погрузка,

перегрузка'. Подобная же территориальная поляризация ряда параллельных форм

наблюдается и для британского и американского вариантов английского

литературного языка, для разных вариантов испанского языка и т. д.

Более определенно связаны с варьированием в пределах одной литературной

нормы функционально-стилистические разграничения: ср. русск. жена ? офиц.

супруга, отец ? устар. батюшка, город ? поэт. град; нем. die Quelle ? поэт.

der Quell 'источник'; die Reste ? торг. die Rester 'остатки' и т. д.

Разные типы вариантов и дифференциаций, по-видимому, определенным

образом распределяются по разным уровням языковой системы. Так, например,

территориальные разграничения вариантных средств языка связаны прежде всего

с фонетическими, лексическими и морфологическими явлениями. Напротив,

функционально-стилистические разграничения опираются в современных

литературных языках главным образом на дифференциацию синтаксических и

лексических явлений, на что уже обращал внимание Б. Гавранк [21, 347], а

также некоторые другие исследователи (см., например, [84, 201]). Наименьшую

дифференцированность обнаруживает обычно орфография современных

литературных языков, поскольку здесь отчетливее всего проявляется тенденция

к максимальному ограничению вариантности. Это обстоятельство отличает

современные стандартизованные литературные языки от литературных языков

донационального периода (ср. примеры подобных явлений в [17, 465],

характеризующие определенный период в развитии русского литературного

языка, типа сладкiй ? сладкой, добрый ? доброй). Между тем для других

аспектов языка вариантность реализаций не только сохраняется и

поддерживается, но и широко включается в литературную норму. Таким образом,

устойчивость литературной нормы отнюдь не исключает значительной

вариантности используемых языковых средств и не служит абсолютным

препятствием для исторических изменений литературного языка33. Учитывая

это, чешские лиг висты ввели для характеристики норм развитого литературно

языка национального периода понятие «гибкой» (или «эластичной»)

стабильности («pru?na stabilita»), которое действительно более точно

передает их специфику (см., например, [53, 381] и др.). Напомним также

аналогичное по смыслу замечание Л. В. Щербы о том, что нормы литературного

языка находятся в состоянии «неустойчивого равновесия» [78]. Характерно,

что Д. Брозович включает данный признак (степень «гибкой стабильности») в

число типологических характеристик литературного языка. При этом он

противопоставляет языки с высокой степенью стабильности — языкам с низкой

степенью стабильности, а языки с сосуществующими дублетами (вариантами) в

пределах нормы — языкам с поляризованными в территориальном плане

дублетами. Оценивая с этих позиций различные современные славянские

литературные языки, Д. Брозович относит большинство из них к типу

языков с сосуществующими вариантами в пределах нормы [7, 29]. Заметим

в этой связи, что многие германские языки (немецкий, голландский,

английский) объединяют оба признака, т. е. должны быть одновременно

охарактеризованы и как языки с сосуществующими и как языки с

поляризованными в территориальном отношении вариантами.

Впрочем, степень стабильности норм литературного языка — это величина

все же достаточно неопределенная. В связи с разнообразием тех исторических

ситуаций, в которых формируются и функционируют различные литературные

языки, а также в зависимости от разнообразия структурных типов языка,

создающих определенные общие предпосылки для реализации этой структуры,

нормы разных национальных литературных языков не могут быть, видимо,

представлены в виде совокупности вполне определенных, ясно очерченных

признаков. Скорее эти признаки должны быть представлены в виде некоторых

общих для большинства литературных национальных языков тенденций, к числу

которых относятся тенденция к стабильности и известному ограничению

вариантных реализаций и тенденция к значительной дифференциации вариантных

реализаций в функционально-стилистическом, а отчасти и в территориальном

планах. Следует отметить, что оценка степени стабильности литературных норм

у разных исследователей довольно сильно расходится. «Система норм не задает

точных констант, — пишут по этому поводу А. А. Леонтьев и В. Г. Костомаров,

— а лишь предельные границы, внутри которых речевая реализация колеблется

от случая к случаю, от «человека к человеку» [41, 11]. Иное мнение

высказывается И. Н. Головиным, который утверждает, что норма — это «жесткое

предписание выбора из нескольких вариантов одного, предписание, даваемое

свойствами самого языка и литературными традициями его социального

применения» [24, 41].

Сознательная кодификация литературных норм

Помимо внутренних признаков, носящих преимущественно потенциальный

характер, литературная норма характеризуется и со стороны ее внешних,

социальных свойств.

Обязательность и осознанность являются важными и вместе с тем

исторически обусловленными признаками языковой нормы, а степень

выраженности данных признаков различна для разных языковых идиомов.

Наиболее отчетливо внешняя (социальная) сторона нормы проявляется в факте

сознательной нормализации, который рассматривается многими лингвистами как

специфический признак литературной нормы, отличающий ее от норм других

«форм существования» языка [83; 92]. Принимая данный тезис, нужно иметь,

однако, в виду два момента: 1) наличие более или менее осознанного

отбора и регламентации отличает нормы литературного языка от норм других

форм существования языка (диалект, обиходно-разговорный язык); 2) усиление

процессов сознательного отбора, находящее выражение в кодификации норм и

других организованных и целенаправленных формах воздействия общества на

язык (деятельность различных языковых обществ, издание специальной

литературы по «культуре речи»), является специфическим признаком

литературного языка национального периода (см. его характеристику на стр.

520).

Нормализационные процессы представляют собою единство стихийного

отбора и сознательной кодификации явлений, включаемых в норму (подробнее

см. [27, ч. II, 172]). Именно это сочетание спонтанных и регулируемых

процессов обеспечивает выделение на определенном этапе развития языка некой

совокупности «образцовых» реализаций языковой системы, т. е. ведет в

конечном итоге к установлению литературной нормы. По мере развития

литературного языка роль целенаправленного отбора, видимо, возрастает, а

формы сознательного воздействия постепенно становятся все более

разнообразными и научно обоснованными [28].

Однако сознательной оценке и закреплению норм в большинстве случаев,

по-видимому, предшествуют спонтанные процессы отбора языковых явлений,

включаемых в литературную норму. Так, по мнению Б. Гавранка, процессы

кодификации лишь подкрепляют извне стабильность норм, достигаемую в самом

функционировании языка [91, 85—86]. Той же точки зрения придерживается и Г.

В. Степанов: определяя общее содержание нормализационных процессов как

«выбор одной из возможностей реализаций, предоставляемых системой языка»,

он утверждает, что «объективная норма... всегда предшествует элементу

оценки, т. е. аксиологической норме» [67, 234], см. также [27, ч. II, 172].

Рассматривая нормализацию литературного языка как сочетание стихийного

и сознательного отбора и постулируя первичность спонтанного отбора

«нормативных» реализаций, следует отметить вместе с тем избирательное

отношение нормализационных процессов в целом к узусу34. Если для

нестандартных естественных («органических») идиомов норма практически

опирается на некоторый «усредненный» коллективный узус, то для

формирующегося национального литературного языка расхождение нормы и узуса

— особенно на ранних этапах развития — может оказаться весьма значительным.

Литературная норма обычно опирается в период своего формирования лишь на

некоторую часть узуса, ограниченного определенными территориальными,

социальными и функциональными рамками. Это значит, что в качестве

основы литературных норм выступает язык какой-то определенной

территории страны, язык определенных слоев общества и определенных видов и

форм общения (подробнее об этом см. далее, стр. 582). Однако это

избирательное отношение нормы литературного языка к узусу проявляется не

только в ее опоре лишь на некоторую часть узуса. В конечном итоге норма

представляет собою сложную совокупность языковых средств, объединенных в

литературном языке в результате разнообразных процессов отбора, и в этом

смысле она всегда — в большей или меньшей степени — отклоняется от

исходного узуса.

Оценивая сравнительную роль стихийного и сознательного отбора,

совершающегося в процессе нормализации отдельных литературных языков, можно

утверждать, что сознательные усилия общества тем активнее, чем сложнее

исторические условия формирования литературных норм. Так, например,

сознательный отбор усиливается в тех случаях, когда в норме литературного

языка объединяются черты различных диалектов или разных литературных

вариантов. Подобная ситуация наблюдается в литературных языках с исходной

гетерогенной основой, а также в языках, где первичная гомогенная основа

подвергается в процессе развития литературного языка известным

преобразованиям, также ведущим к объединению в литературной норме

разнодиалектных по происхождению явлений (см. об этом стр. 581).

Не менее сложной для процессов нормализации является и ситуация, когда

литературный язык выступает в виде двух (или более) нормированных

вариантов, между которыми могут наблюдаться большие или меньшие расхождения

(ср., например, ситуацию в Албании [29]). В этих случаях усилия общества

могут быть направлены на сближение двух норм путем различных языковых

реформ, хотя успех их относителен и не приводит обычно к полной и быстрой

ликвидации существующих различий.

Целенаправленность и сознательность нормализации весьма отчетливы и в

тех случаях, когда наблюдаются значительные расхождения между нормами

письменного и устного языка (ср. ситуации в Италии или Чехии) и существует

необходимость их двухстороннего сближения.

Весьма значительна также роль сознательной нормализации языка при

складывании норм литературных языков тех наций, которые оформляются при

социализме. В этих условиях кодификация норм совершается на самой широкой

социальной основе и при активном и сознательном участии носителей языка.

Можно упомянуть, наконец, и еще об одной ситуации, при которой

сознательная сторона нормализационных процессов также усиливается. Подобная

ситуация наблюдалась, например, в Германии, где вплоть до конца XIX в.

отсутствовала сложившаяся естественным путем единая произносительная норма.

Это привело к созданию специального нормативного орфоэпического

руководства Т. Зибса, выработанного в результате сознательной

договоренности ученых, писателей и актеров. Основа кодификации и сфера

применения выработанного таким путем литературного произношения была

первоначально чрезвычайно узкой, она ограничивалась театральной сценой, в

связи с чем литературное произношение и обозначалось здесь долгое время как

Bьhnenaussprache, т. е. «сценическое» произношение.

Явления, связанные с сознательной нормализацией языка, часто

объединяются под общим понятием кодификации литературных норм. Подобное

широкое понимание кодификации свойственно, например, лингвистам пражской

школы [94].

Не имея возможности остановиться подробно на разнообразных сторонах

кодификации, попытаемся охарактеризовать хотя бы основное содержание, а

также некоторые формы кодификационных процессов.

Наиболее общим содержанием кодификации можно, видимо, считать отбор и

закрепление инвентаря формальных языковых средств различного плана

(орфографических, фонетических, грамматических, лексических), а также

эксплицитное уточнение условий их употребления. Важным моментом

кодификационных процессов является вместе с тем фиксация распределения и

использования в языке разного рода вариантных реализаций35.

В процессе сознательной кодификации норм можно выделить три тесно

взаимосвязанные стороны — это оценка, отбор и закрепление реализаций,

включаемых в норму. К основным видам оценки языковых явлений относится:

разграничение правильных и неправильных (с точки зрения литературной нормы)

реализаций36; указание на более или менее употребительную форму (лексему,

конструкцию) из числа вариантных реализаций; указание на различную сферу

употребления языковых явлений, относящихся к норме, или на различные

условия их употребления.

Точность кодификации, ее соответствие объективной норме в значительной

степени зависят от языкового чутья нормализаторов, отражаясь вместе с тем в

системе помет, используемых для характеристики соответствующих явлений в

нормативных словарях и грамматиках37.

Весьма существенным для оценки сознательной нормализации языка

представляется нам то обстоятельство, что объект кодификации

практически никогда не совпадает полностью с общим объемом языковых

явлений, входящих в литературную норму.

Относительно узкая сфера языковых признаков, являющихся объектом

кодификации, выступает особенно отчетливо, если принимать во внимание и

историческую расчлененность, неодновременность кодификации явлений,

относящихся к разным аспектам языка. Сравнительно поздно по времени и не

всегда отчетливо кодифицируется, например, большинство синтаксических

явлений, а также распределение вариантных реализаций, связанное с

функционально-стилистическими разграничениями литературного языка. К числу

некодифицируемых или слабо кодифицируемых явлений относится и частотность

употребления отдельных словоформ лексем и синтаксических конструкций. Лишь

в некоторых случаях в нормативных пособиях и словарях приводятся частотные

характеристики, как правило, они сводятся к общим и довольно неточным

указаниям типа «продуктивно», «непродуктивно», «чаще», «реже» и т. д.

Данное обстоятельство следует отнести как за счет сложности точных

характеристик нормативных явлений, так и за счет несовершенства и

приблизительности некоторых форм кодификации, что приводит в ряде случаев к

неправильной или неточной фиксации нормативных явлений.

Причиной «ложной» кодификации может служить субъективизм оценок,

недостаточность или неточность статистических данных, стремление

нормализаторов к искусственному выравниванию форм «по аналогии», узкое

понимание социальной, территориальной и функциональной основы норм, а также

неверная оценка исторических тенденций развития языка.

Факты подобного рода наблюдаются в истории различных литературных

языков. Так, например, в Германии в первой половине XVIII столетия И.

Готтшед ратует за сохранение трех форм zwen — zwo — zwei, отражающих

родовую дифференциацию соответствующего числительного, уже исчезавшую из

употребления (заметим, что данные формы были в системе немецкого языка

изолированными, так как для других числительных подобной дифференциации не

существовало). Закрепление этих форм в грамматиках на некоторое время

задержало их исчезновение38, хотя на конечный результат процесса это

обстоятельство существенного влияния не оказывает. Впрочем, в некоторых

условиях консервация архаических форм в процессе кодификации литературной

нормы может надолго задержать их исчезновение, ср., например, длительное

сохранение системы трех родов в письменной форме нидерландского языка

[55].

Искусственное поддержание архаических форм иногда имеет своей причиной

и стремление к парадигматическому единообразию форм, в ряде случаев

противоречащее реальному историческому развитию языка (ср., например, для

немецкого языка встречающуюся еще в XVIII в. глагольную форму 2 л. ед. ч.

kцmmt по аналогии с stцЯt, или такие формы, как gehet, stehet, которые

долгое время поддерживались нормализаторами, несмотря на явную тенденцию к

сокращению их употребления, наблюдавшуюся уже в XVIII столетии).

Другая сторона данного явления связана с неверной оценкой новых,

развивающихся в языке явлений и также со слишком узким пониманием

отдельными нормализаторами территориальной, социальной или функциональной

основы литературной нормы. Такова, например, борьба с так называемым

«именным стилем» немецкого языка, основанная отчасти на игнорировании тех

тенденций развития, которые наблюдаются в деловом языке и языке науки.

Заметим, что тенденция к широкому распространению именных конструкций

(например, типа русск, заявить протест; нем. Abschied nehmen 'попрощаться')

характерна не только для немецкого языка, но и для ряда других европейских

языков. Так, для чешского языка ее в свое время отметил В. Матезиус,

подчеркнувший вместе с тем преимущественное употребление именных

конструкций в определенных сферах письменного общения [59, 389].

Кодификация литературных норм, безусловно должна опираться на изучение

языка разных функциональных разновидностей и учитывать существующие

различия в употреблении отдельных языковых явлений, входящих в литературную

норму. В последнее время вопрос этот, активно разрабатывающийся в

отечественной лингвистике, ставится на материале «культуры речи» разных

языков [85; 96].

Успех сознательной нормализации языка зависит таким образом от

соблюдения целого ряда условий, сформулированных наиболее отчетливо

пражцами [10, 136]. К их числу относятся следующие моменты: 1) нормализация

должна способствовать стабилизации литературного языка, не нарушая его

структурных особенностей; 2) нормализации не следует углублять различий

между устным и письменнным языком; 3) нормализация должна сохранять

варианты и не должна устранять функциональных и стилистических различий.

К этой характеристике можно, по-видимому, добавить лишь одно: в

процессе сознательной нормализации (т. е. кодификации норм) литературного

языка должны приниматься во внимание особенности нормализации явлений,

относящихся к разным подсистемам языка.

Определяя роль кодификационных процессов для разных сторон системы

литературного языка, В. Матезиус писал: «Лингвистическая теория вмешивается

прежде всего в норму правописания, в меньшей мере... в его фонетику,

морфологию, синтаксис и меньше всего в его структуру и в лексику» [54]39.

Вместе с тем с его точки зрения, для всех уровней языковой реализации

сохраняет свое значение борьба с архаизмами, а также поддержание вариантов,

выражающих функциональные различия. Особенно важен этот последний аспект

для синтаксических и лексических явлений, где число параллельных

конструкций и лексем, закрепляемых нормой литературного языка, обычно

особенно значительно. Для орфографии, которая является продуктом «чистой

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74