Общее языкознание - учебник

мысли. Работа над текстом, над речью, — это отработка языковой оболочки

мысли для превращения последней в объекты осуществляемого средствами языка

речевого общения» [71, 110]. Здесь автор подчеркивает различный характер

работы мысли в зависимости от того, направлена ли она на непосредственно

познавательные или коммунитативные цели, но это требует уточнения

предыдущей мысли, о том, что говорить — еще не значит мыслить. По-видимому,

нужно признать наличие мыслительной деятельности и в «говорении», в

процессе общения, исключив из этого, так сказать, патологические случаи

«безмысленного» говорения, на которые Рубинштейн намекает в скобках (см.

также гл. «Психофизиологические механизмы речи»).

10 В качестве обоснования представляемого здесь взгляда на соотношение

языка и речи, противостоящего тенденции рассматривать язык и речь как

коррелятивные понятия, отсылаем к работе Й. М. Коржинека [37].

11 Эти вопросы составляют основную проблему стилистики.

12 Для мысли на ступени внутренней речи характерна сокращенно

предикативная, «сжатая» языковая форма, которая развертывается в сообщение,

в «полное» высказывание на уровне внешней речи, для целей коммуникации.

Исследования внутренней речи все больше показывают, что это особый вид

мыслительной деятельности, который можно рассматривать как промежуточное

звено между познанием и коммуникацией. Хотя совершение перехода и не

обязательно в каждом отдельном случае, но на основе внутренней речи оно

может быть при надобности осуществлено.

13 Говоря об обязательности языка как орудия мышления, обычно исходят из

самого общего понимания их взаимосвязи. Но в различных типах мышления, по-

видимому, роль языка выступает в разной степени и может сводиться до

минимума, как, например, в техническом мышлении (о типах мышления см. гл.

«К проблеме сущности языка»).

14 Мы рассмотрим этот взгляд подробнее в следующем разделе в связи с

выяснением взаимосвязи языка и мышления в системе языковых значений.

15 «Изучить чужой язык не значит привесить новые ярлычки к знакомым

объектам. Овладеть языком — значит научиться по-иному анализировать то, что

составляет предмет языковой коммуникации» [52, 375].

16 К таким явлениям нужно отнести, например, наличие различных типов

склонений и спряжений во флективных языках, которые, по-видимому, относятся

целиком к структурным особенностям, в то время как для содержательной

стороны релевантными оказываются только системные элементы [1].

17 Известная переоценка значимости немецкой рамки, правда, в структурном

плане, вне связи с особенностями мышления, отмечается и в работах В. Г.

Адмони [2]. В. Г. Адмони видит в рамке средство выражения «спаянности»

предложения. Необходимость такого особого средства для спаянности

компонентов предложения в единое целое В. Г. Адмони объясняет тем, что

формы слова в немецком языке недостаточно формально дифференцированы, а

поэтому слово значительно менее самостоятельно и более тесно, чем,

например, в русском языке, спаивается с другими словами путем рамки. Между

прочим, по Балли, слово в немецком более автономно, чем во французском, а

во французском рамки нет. Тем более, казалось бы, нуждается в «спаянности»

английское предложение, однако никаким особым средством для этого

английский язык не располагает.

18 В отношении Л. Вейсгербера это совершенно правильно отмечает В. М.

Павлов: «Интересно отметить, что в резком противоречии с декларированным

«энергетическим» пониманием языка Вейсгербер фактически не выходит за рамки

компонентов языка, составляющих его статический остов: слов,

словообразовательных и словоизменительных морфологических средств,

синтаксических схем предложения. Исследуется их динамический эффект, их

Leistungen. Динамический же эффект процесса речи-мышления Вейсгербер, по

существу, и не затрагивает. Его способ «видения» языка гораздо более

статичен, чем он пытается заверить читателя» [59, 158]. Ср. в этой связи

следующее высказывание Г. П. Мельникова [53, 256]: «... когда пытаются

выявить различие в сознании в зависимости от специфики языкового

дискретного кодирования, то, по-видимому, нередко преувеличивают степень

этого различия. Объясняется это тем, что чаще всего производят сравнения

конкретных слов и категорий конкретных языков, а не целостный результат

восприятия высказывания в его речевом и ситуативном контексте».

19 Субъективное отношение к познаваемому объекту в аспекте практики

является специфическим компонентом человеческого познания (мышления) в

отличие от чисто информационного «мышления» кибернетических машин. Этот

вопрос широко обсуждается в связи с проблемой соотношения сознания

(познания, мышления, отражения) и информации и других принципиальных

теоретических вопросов кибернетики [7; 11; 32; 60; 81; 109].

20 Ср., например, следующее высказывание Т. И. Ойзермана: «Субъективность

ощущений и других форм чувственного познания объективной действительности

выражается далее в том, что они представляют собой не пассивное, мертвое

отражение объектов, а, напротив, активное, направленное познавательное

отношение к миру. Это ярко проявляется, например, в избирательном характере

чувственных восприятий. Ведь если бы человек сознавал все то, что

воздействует на его органы чувств, он, по-видимому, не мог бы отличить один

предмет от другого, не мог бы вести наблюдения, изучать объекты в

определенной последовательности, иначе говоря, было бы невозможно

сознательное применение человеческих органов чувств как орудия познания.

Избирательный характер чувственных восприятий свидетельствует о том, что в

процессе чувственного познания имеет место своеобразное отвлечение от одних

предметов (или их свойств) и выделение, вычленение других предметов

внешнего мира как объектов познания. И это происходит, конечно, потому, что

чувственные восприятия органически включены в практическую деятельность

людей» [58, 24].

21 Вопрос о правомерности и критериях разграничения лексических и

грамматических значений является спорным. Наряду с тенденцией суммарно

рассматривать семантику языка, не вычленяя внутри нее разнородных значений,

существует тенденция разграничивать грамматические и лексические значения.

Обзор взглядов по этому вопросу см. [84, 86].

22 Во многих современных работах эта точка зрения отражается в тенденции

сведйния синтаксиса естественных языков к синтактике символической логики и

противопоставления его семантике, которая в этом случае ограничивается

лексикой языка. В последнее время такой подход все чаще рассматривается как

необоснованный и вызывает возражения у многих исследователей, см.,

например, [84; 103], а также ряд работ в сб. «Zeichen und System der

Sprache», посвященных проблемам семантики в грамматике в плане разработки

общей темы Международного симпозиума в Магдебурге (1964 г.).

23 А. И. Смирницким хорошо показана взаимосвязь этих двух сторон

грамматических явлений: «Связанность речи и ее осмысленность достигается

тем, что в речи выражаются мысли не только о предметах, явлениях и их

свойствах в отдельности, но и мысли об отношениях, в которых выступают

соответствующие предметы, явления и их свойства в тех или других случаях»

[77, 44].

24 Грамматическая категория может рассматриваться и в других аспектах (см.,

например, [80], где предпринимается попытка разграничения формального и

психологического аспектов грамматической категории) иногда как признак

грамматической категории рассматривается единство грамматического значения

и грамматической формы [17].

25 Эти признаки в той или иной форме отмечают в работах, посвященных

проблеме грамматического значения и грамматической категории. Правда, в них

речь идет главным образом о морфологических категориях [17; 19; 29; 38; 79;

94; 104]. Что касается вопроса о бинарности оппозиции, то присоединяемся к

авторам, которые считают, что грамматическая оппозиция может включать

больше двух членов (что подтверждается фактами языков) [69; 94; 103].

Признак обязательности выражения означает, что данное грамматическое

значение выражается в данном языке в виде грамматической категории, в

другом языке это же отношение может относиться к необязательно выражаемым.

Эта особенность грамматической категории так сформулирована А. Исаченко и

Р. Ружичкой: «Существенно отличает языки друг от друга не то, что в них

может быть выражено, а то, что в них должно быть выражено, что не может

остаться невыраженным» [106, 283].

26 Наличие категории числа в языке и частое употребление формы

множественного числа без конкретизации количества, по-видимому, может

служить доказательством того, что для целей коммуникации важно (а в

большинство случаев и достаточно) указание на то, идет ли речь об одном

предмете или больше чем об одном. Оставляем в стороне вопрос о различном

стилистическом использовании форм числа, при котором эти формы могут

включать коммуникативную и экспрессивную оценку, накладывающуюся на их

основные значения.

27 Сюда можно отнести, вслед за В. Г. Адмони, такие соотносительные

значения, как утверждение и отрицание, но только если иметь в виду так

называемое общее, или модальное, отрицание, ибо лишь оно является антонимом

утверждения, но вопрос этот требует особого изучения.

28 Нам представляется, что специфика категорий лица, времени и наклонения

заключается именно в обусловленности коммуникативным актом, а не отношением

говорящего, как считает А. М. Пешковский, предлагая рассматривать эти

категории как субъективно-объективные и подчеркивая при этом их

надиндивидуальный характер [66]. Выражаемые этими категориями отношения

существуют объективно: действие, о котором идет речь в сообщении,

действительно производится говорящим, слушающим или неким третьим лицом,

оно действительно реально или только возможно и т. д.

29 Выражение «момент речи» страдает неопределенностью. Уточнение «момент

сообщения о данном действии» подчеркивает коммуникативную обусловленность

грамматического времени. Ведь время того или иного действия (а тем самым

факта) может выражаться в языке только постольку, поскольку о нем

действительно в какой-то определенный момент объективного времени делается

сообщение [77, 328—332].

30 Что касается говорящего, то он, естественно, должен знать то, о чем

хочет сообщить.

31 Интересно отметить, что значения (1) и (2) не могут выражаться

интонемами, а только отдельными элементами интонации.

32 Нужно отметить, что В. А. Богородицкий, например, специально подчеркивал

наличие широкого и узкого понимания логики, но, признавая правомерность

обоих, все же недостаточно уточнял различия между ними: «Но решительно

разграничивая область грамматики и логики, я должен еще раз подчеркнуть,

что грамматика никоим образом не может игнорировать логические моменты в

речи, разумея под ними элементы естественной диалектики» [10, 205].

33 Это признается и логиками: например, П. В. Копнин пишет: «Спорить о том,

является ли вопрос формой суждения или самостоятельной формой мысли, может

быть, бесполезно, ибо все зависит от того, что мы будем понимать под

суждением» [36, 305].

34 Ср. также: «Если говорят: субъект есть то, о чем нечто высказывается, а

предикат есть то, что высказывается о нем, то это очень тривиально и мы

почти ничего не узнаем о различии между ними. Субъект есть по самому смыслу

своему прежде всего единичное, а предикат всеобщее» [14, 276].

1 Так, Г. Глезерман в своей работе «Общественное бытие и общественное

сознание» определяет последнее следующим образом: «Общественное бытие — это

материальная жизнь общества. А общественное сознание можно назвать его

духовной жизнью. К общественному сознанию принадлежат, например,

политические и философские взгляды людей, их художественное творчество,

религиозные выражения, различные учения о морали, т. е. предствления о том,

что является справедливым и несправедливым, нравственным и безнравственным

и т. д.» [4, 14]. Нетрудно заметить, что сущность общественного сознания

сводится к его формам надстроечного порядка. Общественное сознание по

существу отождествляется с идеологией. Отсюда недалеко до вывода о

классовом характере сознания и классовости языка. Особенно показательным в

этом отношении является определение мировоззрения, фигурирующее в Большой

Советской Энциклопедии (т. 27, 1954, стр. 574): «Мировоззрение — система

взглядов, представлений о мире и его закономерностях, об окружающих

человека явлениях природы и общества. Источником происхождения того или

иного мировоззрения являются условия материальной жизни общества,

общественное бытие.

В обществе, разделенном на враждебные антагонистические классы, нет и не

может оыть единого мировоззрения». В этом определении вообще трудно уловить

какое-либо различие между мировоззрением, общественным сознанием и

идеологией. Если источником мировоззрения являются условия материальной

жизни общества, то, стало быть, это—общественное сознание. Если в обществе,

разделенном на классы, нет и не может быть единого мировоззрения, то

оощественное сознание, т. е. отражение человеком окружающего мира, является

классовым по своей сущности.

2 Например, положение о том, что жизнь есть форма существования белковых

тел, касается той области явлений, которые составляют компетенцию биологии.

Но оно имеет вместе с тем мировоззренческое значение, ибо представляет

материалистическое, направленное против идеализма понимание жизни [31, 19].

Этот же тезис применим и к идеологии, в которой не все относится к

надстройке. «Каждая форма общественного сознания содержит в себе

определенный минимум фактов и сведений о тех сторонах действительности,

которые образуют ее предмет» [9, 53].

3 В отличие от идеологии и науки последнее не поднимается до теоретического

осмысления опыта и закрепляется в традициях, нравах, обычаях. Оно включает

в себя: 1) непосредственное осмысление накопленного в течение веков опыта

трудовой деятельности, 2) складывающиеся в повседневной жизни и труде

моральные нормы, представления о своем положении, потребностях, 3) народное

художественное творчество, в котором в эстетической форме отражаются

жизненный опыт масс и их стремления [10, 22— 23].

4 Так, общедоступность математических аксиом Ф. Энгельс объяснял именно

«опытом рода». И. Б. Новик замечает, что синтезированный опыт всего

человечества находит свое выражение в положительных знаниях и явлениях

окружающего мира, проверенных на практике. Эта способность синтезированного

осознания опыта прошлых поколений через знание облегчает и ускоряет

поступательное развитие человеческого сознания в целом. Каждое новое

поколение, осознав прошлый опыт, не ограничивается освоением, повторением

уже решенных проблем, а обогащает человеческое сознание решением новых

вопросов, вносит свой собственный вклад в сокровищницу человеческих знаний.

В основе этого процесса лежит, в конечном счете, неуклонное

усовершенствование самого трудового процесса, процесса производства [20,

99].

5 Результаты мышления, как замечает А. Г. Спиркин, воплощаются не только в

логических формах, категориях, в науке о языке, но и в делах людей, в

созданных человеческой практикой материальных вещах и процессах, что, в

свою очередь, выступает необходимой предпосылкой дальнейшего развития

общества [28, 122].

Общественное сознание не сводится к пассивной систематизации знаний,

полученных в результате общественной практики. Оно становится активной

силой, выступает как регулятор жизни общества. Трудовая деятельность

практически не была бы возможна, если бы создающееся в процессе этой

деятельности сознание не обладало свойством целенаправленности, т. е.

целенаправленности отражения объективных свойств и отношений предметов

внешнего мира, в предварительном мыслительном построении действий и

предвидении их результатов, в правильном регулировании и

самоконтролировании взаимоотношений человека с общественной жизнью и

природой [28, 118].

6 Индивидуальная практика определяет особенности мышления личности,

индивидуальное мышление. Отражение окружающего мира у отдельного индивида,

несмотря на общность категорий мышления у всех людей, проходит через его

внутренний, индивидуальный мир, личное сознание, формирующееся на основе

личной жизненной практики данного индивида [10, 24]. Индивидуальное

сознание — это духовный мир личности. Оно формируется под воздействием

условий жизни как общих людям, принадлежащих одной эпохе, классу, нации,

так и индивидуальных. «Именно поэтому, — писали К. Маркс и Ф. Энгельс, —

что мышление есть мышление данного определенного индивида, оно остается его

мышлением, определяемым его индивидуальностью и теми отношениями, в рамках

которых он живет» [16, 253].

Однако индивидуальное мышление не является самодовлеющим. Общественное

мышление необходимо пронизывает его, поскольку в обществе, в котором данный

индивид находится, уже сформировались общественное сознание и общий язык,

объединяющий всех членов общества. Индивидуальное мышление неизбежно

выступает как составная часть мышления общественного.

7 Впервые эту идею высказал еще в XVIII веке И. Гердер.

8 Эти особенности целиком вытекают из общих закономерностей

общечеловеческого сознания. Общие черты, общие закономерности человеческого

сознания, отражающие всеобщие черты производства и связанные с развитием

второй сигнальной системы, имеют общечеловеческий характер, не представляют

явления надстроечного или классового характера и изменяются вместе с

развитием человеческого мозга, значительно медленнее общественных формаций,

так же как и общечеловеческие атрибуты — мышление и язык, без которых

человеческое сознание невозможно [20, 97].

9 Материал по русским диалектам взят из кн.: П. С. Кузнецов. Русская

диалектология. М., 1951.

10 Пример заимствован из кн.: О. В. Плетнер, Е. Д. Поливанов. Грамматика

японского разговорного языка. М., 1930.

11 Пример заимствован из кн.: Ю. Н. Мазур. Краткий очерк грамматики

современного корейского языка. В кн.: Русско-корейский словарь. Под ред.

Пак Чон Сика. М., 1954.

12 Пример заимствован из кн.: А. П. Баранников. Хиндустани (урду и хинди).

Л., 1934.

13 Пример заимствован из кн.: О. Jespersen. Mankind, Nation and Individual.

London, 1946, стр. 40.

14 Пример заимствован из статьи: В. П. Даниленко. Имена существительные

(нарицательные) как производящие основы современного словообразования. — В

сб.: «Развитие грамматики и лексики современного русского языка». М., 1964.

15 Пример заимствован из работы: Н. Г. Рядченко. Действие внутренних и

внешних факторов языкового развития в истории русских денежных

наименований. (Автореф. канд. дисс.). Одесса, 1966.

16 Большинство примеров заимствовано из кн.: Л. Я. Боровой. Путь слова.

Изд. 2. М., 1963; часть примеров взята из кн.: Д. Якубович. Новые слова. М.

— Л., 1966.

17 Сведения взяты из кн.: Й. Балашша. Венгерский язык. М., 1951, стр.

27.

1 По материалам, представленным Р. М. Баталовой.

2 Пример заимствован из статьи: Т. И. Жилина. О говоре села Слудка.

Историко-филологический сборник, вып. 3. Сыктывкар, 1956, стр. 79—86.

3 Примеры взяты из книг: И. М. Дуров. Опыт терминологического словаря

рыболовного промысла Поморья. Соловки, 1929; В. И. Макаров. Рыболовецкая

лексика говоров Нижнего Дона. Автореф. канд. дисс. Ростов-на-Дону, 1967.

4 Примеры лексики ямского промысла взяты из кн.: О. И. Блинов. О лексике

ямского промысла в говорах Томской области, «Труды Томского гос. ун-та им.

В. В. Куйбышева», т. 138, 1960, стр. 37—39.

5 См. об этом: Л. И. Скворцов. Взаимодействие литературного языка и

диалектов. (Рукопись канд. дисс.), стр. 322.

6 Большое количество примеров подобного рода содержится в канд. дисс. Л. И.

Скворцова «Взаимодействие литературного языка и социальных диалектов», стр.

268—271.

7 Примеры оленеводческой лексики взяты из книг: П. Я. Черных. Сибирские

говоры. Иркутск, 1953, стр. 49—50; Л. А. Ивашко. Лексика печорских

говоров. (Автореф. канд. дисс.). Л., 1958, стр. 12.

8 Примеры взяты из работы: С. Т. Ахумян. Лексика «Очерков бурсы» Н. Г.

Помяловского. (Автореф. канд. дисс.). Ереван, 1957, стр. 18.

1 Ср. описание современного положения чешского литературного языка в его

соотношении с обиходно-разговорным языком [30; 37; 38].

2 Т. В. Алисова приводит в этой связи очень показательные факты:

хрестоматия по итальянской литературе, изданная в 1952 г. для школы,

включала произведения поэтов конца XIX— начала XX в. более чем на 18

диалектах [2, 203]. По-видимому, однако, скорее следует в применении к

языку этой литературы употреблять не термин диалект, a italiano regionale,

подразумевая под данным термином областные варианты литературного языка

(ср. в этой связи [49]).

3 Ср. [5]. М. И. Стеблин-Каменский также отождествляет литературный

язык и стандарт: «Я буду называть «литературным языком» такой язык, который

используется как стандарт» [32, 47].

4 При Рудольфе Габсбургском все документы королевского суда публиковались

на немецком языке. В хрониках имеется упоминание, что якобы тот же

император приказал издавать эдикты и привилегии на немецком языке.

5 Еще в середине XVII в. (1661 г.) Расин писал Лафонтену из Нима (город на

юго-востоке Франции), что уже в Лионе он не понимал местного говора, а в

Ниме ему столь же был необходим переводчик, как москвичу, который оказался

бы в Париже. Известны и более поздние факты: в начале XVIII в. Людовик XIV

посетил одно пикардийское село, где его приветствовали на местном диалекте,

однако король не понял содержания приветствия [42] .

6 Хотя противопоставление письменный ~ устный не тождественно

противопоставлению книжный ~ разговорный, поскольку книжный стиль может

иметь и устную форму, все же именно в письменности складываются варианты

книжного стиля и именно с письменными жанрами он связан по преимуществу.

7 А. А. Касаткин определяет его как некую среднюю форму между диалектом и

литературным языком, отмечая, что «итальянизированный жаргон» сохраняет

региональные особенности [22, 130]. Мильорини определяет его как dialetto

regionale [49].

8 Следует оговорить, что процесс этот достаточно сложен и отнюдь не

прямолинеен. Пуристические движения, характерные для эпохи формирования

национальных языков, чаще всего опираются на практику языка ограниченных

социальных групп (подробнее см. ниже).

9 Анализ современного положения в мейссенской диалектной области,

проделанный Р. Гроссе [44], показал языковую стратификацию, подобную

языковым отношениям в одном из маленьких населенных пунктов Северной

Норвегии (Хемнесбергет) [26].

10 Т. Фрингс называл его колониальным языком [35]. Распространенный в

немецкой диалектографии термин Verkehrsprache («язык общения») равнозначен

термину койнэ в том его употреблении, которое представлено в данной работе

[50, 18].

11 Вопрос о региональной природе чешского обиходно-разговорного языка

остается дискуссионным. Б. Гавранек еще в 1934 г. рассматривал его как

интердиалект, который носителями диалекта употребляется в качестве

наддиалектной нормы. Я. Белич подчеркивал его региональный характер и

рассматривал его как явление аналогичное моравским интердиалектам [30,

11—12]. Наконец, Ф. Травничек считал его диалектным образованием [53, 44].

12 К этой точке зрения склоняется в одной из своих последних работ В. В.

Виноградов. Возражая тем, кто рассматривает национальный язык как язык

нации в целом, он указывает, что тем самым автоматически включаются и

литературно-письменный язык и «все диалектно-речевые пережитки

предшествующих эпох, и они получают теперь новый сан и новую квалификацию —

национальных» [9, 76].

13 Акад. В. В. Виноградов сам отнюдь не отождествляет «литературный язык» и

«национальный язык», поэтому его возражения против рассмотрения

нелитературных образований как форм существования национального языка

сводятся в конце концов к подчеркиванию их неравноправности по общественной

природе и историческому назначению, а также сложности, динамичности и

целенаправленности всей системы, что, в частности, достаточно четко

отмечалось ранее теми же авторами, со взглядами которых В. В. Виноградов

полемизировал [9, 77].

14 Существует точка зрения, высказанная С. Б. Бернштейном, что термин

«национальный язык» нелингвистический, что в нашей науке проблемы

формирования и развития национальных языков не существует [7]. Точка зрения

эта не получила поддержки. Против нее возражал В. В. Виноградов [9, 77—80].

P. А. Будагов справедливо замечает; «Национальный литературный язык —

высшая форма литературного языка, складывающаяся в определенную эпоху» [6,

22].

15 В. В. Виноградов даже считает, что в отношении языковой ситуации древней

Руси следует говорить о двух типах языка, а не о двух языках.

16 В школе изучение письменного литературного древнего языка, особенно в

средней школе, еще в начале XX в. занимало значительное место.

17 Еще Вандриес обращал внимание на то, что французы пишут не так, как

говорят.

18 Очевидно, что есть принципиальное различие между соотношением диалектных

систем и соотношением того или иного национального литературного языка в

разных странах: кодификация не входит в характеристики диалекта, тогда как

она является одним из ведущих признаков национального литературного языка.

19 В задачу этой схемы при подаче иллюстративного материала не входил

максимальный охват языков.

1 Весьма детальный обзор проблематики, разрабатываемой в связи с данными

направлениями в русской и — отчасти — чешской лингвистике, дан Б. С.

Шварцкопфом (см. [1]; ср. также обзор чешских работ у А. Едлички [30]).

2 Заметим вместе с тем, что для Ф. де Соссюра сам язык — как совокупность

константных элементов речевой деятельности — является своего рода «нормой»

для всех прочих проявлений этой деятельности [66, 34].

3 Под языковым идиомом нами вслед за Д. Брозовичем [7] понимается любая

языковая система, рассматриваемая вне зависимости от ее общественных

функций. В том же значении употребляется и терминологическое сочетание

«форма .существования языка», используемое М. М. Гухман (ср. выше, стр.

502), а также некоторыми другими отечественными лингвистами.

4 В приложении к звуковой стороне языка понятие нормы представлено у Н. С.

Трубецкого [73], для которого норма определяет характер реализации фонем.

Понятие нормы использовалось и представителями так называемого

«фонометрического» направления. В частности, Э. Цвирнер, исходя из

понимания языка как «системы норм», считает необходимым изучать «средние

значимости, т.е. нормы реализации, которые можно отнести к социальным

установлениям...» [100, 15].

5 Необходимость изучения языка в двух различных планах, а именно в плане

его структуры («объективной структуры языкового знака») и в плане его

употребления (т. е. «установившейся в данном коллективе совокупности

привычек и норм») настоятельно подчеркивал в статье, опубликованной в 1941

г., Г. О. Винокур [16, 221], на что совершенно справедливо обратил внимание

Ю. С. Степанов [70].

6 О генетической связи взглядов Э. Косериу и Л. Ельмслева см. у А. А.

Леонтьева и Ю. С. Степанова [46, 31, прим. 46; 69, 71]; о направленности

триады Э. Косериу (система — норма — речь) против дихотомической схемы Ф.

Соссюра см. у Г. В. Степанова [67, 228—229], Ю. С. Степанова [69, 71].

7 Данный аспект в характеристике нормы неоднократно подчеркивался при

изложении взглядов Косериу (ср. [38; 45; 46]).

8 Следует в этой связи обратить внимание на то, что Б. Гавранек, еще в 1932

году определяя норму как «комплекс грамматических и лексических, регулярно

употребляемых средств», относит к этому комплексу как структурные, так и

неструктурные средства [21, 339], т. е., в сущности, положительно отвечает

на вопрос, занимавший позднее Э. Косериу.

9 Отметим, однако, что во взглядах Э. Косериу могут быть обнаружены и

некоторые другие противоречия, ср., например, критический анализ отдельных

сторон его концепции в работах отечественных [3; 22; 38; 70], а также

некоторых зарубежных лингвистов. В той же связи можно указать и на.

некоторые терминологические неясности, касающиеся хотя бы употребления у

Косериу термина «система». В его основной схеме и «норма» и «система»

трактуются им то как разного плана системы [39, 218], то как различные

структуры [39, 172, прим. 57].

10 В соответствии с этим язык определяется то как «система (совокупность)

норм» (Н. С. Трубецкой, Э. Цвирнер и др.), то как «нормативная идеология»

или «нормативная система» (Э. Альман, О. фон Эссен).

11 «Индивидуальная речь» также заменена нами в схеме Э. Косериу на более

общее понятие «узуса», включающее индивидуальную речь. Терминологически

подобная замена не является чем-то совершенно новым, ср. различение Е.

Куриловичем «системы» — «нормы» — «узуса» в его известной статье об

аллофонах и алломорфах [43, 37].

12 Ср. в этой связи разграничение «фундаментальной» структуры языка и

синхронных вариаций формы у А. Мартине, по существу близкое разграничению

структуры и нормы [52, 460].

13 Данный парадокс возникает из двух планов рассмотрения соотношения нормы

и системы у Э. Косериу (плана «реализации» и плана «ступеней абстракции»),

как это тонко подметил Б. С. Шварцкопф [1].

14 Подобная «асимметрия» в соотношении структурных возможностей языка и их

реализации была продемонстрирована, например, в работе Н. Д. Арутюновой на

материале испанского словообразования [3].

15 Заметим, что расхождения между различными территориальными и

национальными вариантами литературного языка часто не затрагивают

структурных особенностей языка, а носят преимущественно «нормативный»

характер, ср. соответствующую характеристику различий между вариантами

испанского языка в странах Латинской Америки и в Европе у Г. В. Степанова

[68].

16 Совпадение системы с нормой (в том смысле, что одной «системе» вполне

может соответствовать и одна «норма») рассматривается Г. В. Степановым как

частный случай соотношения «функциональной» и «нормальной» сторон языка

[67, 229].

17 Интересная попытка представить в виде рядов «оппозиций» различные

дифференциации в лексике современного немецкого языка принадлежит О. И.

Москальской [57].

18 Иная трактовка представлена в «Основах общего языкознания» Ю. С.

Степанова. Выделяя в качестве единиц структурного плана фонему, морфему и

конструкцию, Ю. С. Степанов называет нормативными единицами слово и типы

предложений [70, 99]. Таким образом, лексика целиком отнесена здесь к

нормативному плану языка (ср. оценку этой точки зрения в рецензии А. А.

Леонтьева и Л. А. Новикова [47]).

19 Делая данное утверждение, мы отвлекаемся от индивидуальных различий в

начертании отдельных графем, иногда отражаемых и полиграфически.

20 Рассмотрение нормы как социального явления составляет характерный

признак отечественной традиции (см. [33; 61; 63] и др.).

21 Отметим, что вопрос об обязательности языковых норм относится не только

к лингвистике, но и к социальной психологии, а именно к тому ее разделу,

который изучает роль авторитетов и норм, а также границы их использования в

обществе, что было совершенно справедливо отмечено Б. С. Шварцкопфом в его

статье [1].

22 Ср. мнение Е. Д. Поливанова, отмечающего отсутствие объективного

критерия «правильности» того или иного диалекта или языка [62].

23 Отметим также, что критерий «функциональной целесообразности» [41; 79]

существен, по-видимому, прежде всего для языковых идиомов с развитой и

сильно дифференцированной функционально-стилистической структурой, к

которым относятся литературные языки.

24 Следует отметить, что эстетические оценки языковых фактов весьма

изменчивы: базируясь в определенной степени на моде и языковом вкусе, они

сменяются частью даже в пределах жизни одного поколения, ср. изменения в

оценке многих фактов русского языка за последние пятьдесят лет.

25 Последний признак литературной нормы подчеркивается во многих ее

определениях, см., например, у О. С. Ахмановой: «Норма, определяющая

образцовое применение (употребление) языковых средств» [5, 271], ср. тот же

признак в определении литературной нормы, приведенный у Ю. А. Бельчикова

[6, 6].

26 Подчеркнем в связи с этим, что специфическим признаком литературных

норм, отличающим их от норм диалекта, является не столько обязательность,

сколько обработанность и осознанность [44]. Диалектная норма является, по

существу, не менее обязательной для ее носителя, но она слабее осознается и

менее обработана. В то же самое время по отношению к литературному языку

донационального периода, а также по сравнению с ранними этапами развития

самого национального литературного языка его нормы безусловно являются не

только более устойчивыми, но и более обязательными.

27 Заметим, что тождественные значения могут быть связаны в языке и с

единицами, совершенно различающимися материально, ср., например, такие

полные синонимы, как русск. самолет ? азроплан; нем. Erdkunde ? Geographie.

Явления подобного типа также принадлежат, с нашей точки зрения, к

вариантным средствам в широком смысле слова. Таким образом, решающим

моментом для определения вариантов является их тождественность в плане

содержания при наличии больших или меньших расхождений в плане формы (см.

также [70]).

28 Ср., например, понятие «системы» норм у В. В. Виноградова [14], В. Г.

Костомарова и А. А. Леонтьева [41]; сложность и расчлененность литературных

норм в зависимости от сфер и форм общения подчеркивает в своем определении

нормы и Ф. П. Филин [75] (см. также [6; 79]).

29 Согласно точке зрения О. И. Москальской [57], к возможным типам

дополнительной информации относится информация о территориальной или

функциональной принадлежности данного явления, а также о его экспрессивно-

стилистической нагрузке. Варианты, несущие дополнительную информацию,

рассматриваются или как «неполные» в противоположность «полным» вариантам

[64; 65], или как «дифференциации» в противоположность «вариантам» [58].

Последнее разграничение терминологически более определенно и поэтому в

некоторых случаях удобнее.

30 Заметим, однако, что для русского языка ряд исследователей выделяет

также обиходно-разговорный тип языка, для которого характерны в первую

очередь не местные, а просторечные особенности (см., например, [20]).

31 Ср. в этой связи мнение Г. Баха, вообще отрицающего существование в

немецком языке стандартизованной устной формы [84, 200].

32 Ср. аналогичные разграничения в чешск. типа truchlбш ? stolaш, на

которые ссылается А. Едличка [30, 555], или в польск. варш. obsadka ? крак.

r№czka ? позн. trzonek 'ручка для пера' и в русск. парадное ? ленингр.

парадная, что ? моcк. што и др.

33 Прямую параллель этому можно усмотреть в особенностях языковой системы

в целом, являющейся одновременно системой «замкнутой», «закрытой» и

системой открытой для новых преобразований [42].

34 Несовпадение литературной нормы и узуса подчеркивается Б. Гавранком [21,

340 и 344]. Иная точка зрения выражена в работах отдельных советских

языковедов [49, 31], согласно которой традиционная литературная норма

приравнивается узусу.

35 Хотя при кодификации норм довольно часто речь идет именно о выборе и

употреблении вариантов, кодификацию нельзя сводить к рекомендации по

употреблению вариантов (см. также [35; 36]).

36 Наличие сложившейся и осознанной нормы порождает более отчетливое

восприятие неправильностей и ошибок [77, 312].

37 Ср. словарные пометы типа «употребительное», «мало употребительное» II

др., а также такие как «книжное», «разговорное», «специальное»,

«математическое», «торговое» и т. д.

38 Использование в современном немецком языке формы zwo связано со

стремлением избежать акустического совпадения числительных zwei и drei и

является вторичным.

39 Широта лексического инвентаря и его постоянное пополнение новыми

элементами, действительно, позволяют утверждать, что лексическая норма не

регулируется в том смысле, в каком регулируется орфографическая,

орфоэпическая и грамматическая норма [93, 10—11]. Лишь разработка

терминологии допускает целенаправленное вмешательство общества в сферу

лексики, в остальном кодификационные процессы носят здесь преимущественно

пассивный, констатирующий характер.

40 Заметим, что одним из проявлений общей тенденции к устойчивости

литературных норм является, по существу, и тенденция к их территориальному

единству, она особенно отчетливо выступает при их сопоставлении с «нормами»

обиходно-разговорного языка и диалекта [30, 556].

41 Характеризуя отношение формирующейся литературной нормы к исходному

узусу, следует отметить и известные различия, наблюдающиеся при

нормализации разных сторон языковой системы. Так, нормализация лексики

совершается, видимо, на более широкой территориальной основе, чем

нормализация произношения. Для немецкого языка на этот факт обратил

внимание Г. Изинг [93, 10], для итальянского — Т. Б. Алисова [2, 202].

42 Диапазон варьирования измеряется числом единиц, находящихся в отношениях

варьирования, а также общим количеством позиций, лексем, словоформ и т. п.,

охваченных варьированием определенного типа. Заметим, что Э. Макаев

намечает различия «диапазона варьирования» для отдельных территориальных

разновидностей современного немецкого литературного языка [51], на

историческом материале ср. наши наблюдения [64].

43 Указывая на константность графического облика слова как на важный

признак формирующегося литературного языка, П. Дидерихсен подчеркнул

существенное значение данного признака для семантического отождествления

слова (fьr semantische Identifikation) [86, 158].

44 Заметим, что столкновение двух противоположных тенденций в развитии

литературного языка, а именно: тенденции к территориальному единству и

тенденции к функциональной дифференциации также приводит к перегруппировке

вариантов. При этом наблюдается частичное «переключение» территориальных

вариантов в функционально-стилистические или социальные (ср. на немецком

материале [93] и на английском [81]).

45 Во всяком стандартном языке с достаточно большой территорией

распространения могут, по-видимому, выделяться — на основе

противопоставления вариантов — отдельные локальные зоны. Так, например, для

чешского языка выделяются пражско-моравская зона, для польского — варшавско-

краковская, для украинского — киевско-львовская и т. д. [7].

Для немецкого языка, где картина территориального членения норм

литературного языка чрезвычайно сложна, оказываются противопоставленными по

ряду признаков юг и север, запад и восток. Данное историческое членение

немецкой языковой области пересекается с государственным обособлением

Австрии, Швейцарии, а в настоящее время также ГДР и ФРГ.

46 Необходимость соответствующего расширения кодификационной базы

подчеркивалась Л. В. Щербой в связи с проблемами нормализации русского

литературного языка [76].

47 Следует упомянуть, однако, и о тех словах, которые оказались

относительно более удачными и закрепились в норме литературного языке, ср.

нем. der Briefwechsel 'переписка' или die Mundart 'диалект, говор'.

48 Ср. деятельность Добровского в Чехии, который сознательно кодифицировал

языковую норму старшей классической поры, а не современный ему народный

язык [21].

49 Принципиальное разграничение понятий «культуры языка» и «культуры речи»

предложено В. В. Виноградовым [15].

50 Определение задач культуры языка видным немецким лингвистом Л.

Вайсгербером представляется нам в этой связи слишком суженным: основной

аспект языковой культуры состоит, по его мнению, в отклонении неправильных

форм употребления [99]. Тем самым Л. Вайсгербер недооценивает весьма важную

позитивную сторону сознательной нормализации языка.

51 Любопытный способ закрепления и передачи норм путем канонизации

определенного текста отмечен, например, Н. И. Толстым для литературного

языка донационального периода [72]. Соответственно Н. И. Толстой различает

два принципиально различных способа нормализации, а именно:

текстологический (исправление текстов) и книжный (грамматический).

-----------------------

[pic]

«земля»

eorюe

«земля»

grund

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74