Общее языкознание - учебник

специальных средств для выражения того или иного содержания заключается,

что данный компонент действительности (данное понятие) вообще не отражается

в мышлении данного народа.

Так, например, А. Мартине, констатируя наличие различий между языками

в плане первого членения языка, которое заключается в том, что «любой

результат общественного опыта, сообщение о котором представляется

желательным, любая необходимость, о которой хотят поставить в известность

других, расчленяется на последовательные единицы, каждая из которых

обладает звуковой формой и значением», подчеркивает, что фактически каждому

языку соответствует своя особая организация данных опыта15.

Ш. Балли считает, что «общие характерные черты языка должны придавать

выражению мысли определенный аспект, определенным образом его

ориентировать» [6, 376].

Сравнивая французский и немецкий языки, Ш. Балли выводит их общие

характеристики из отдельных, главным образом, формально-структурных

явлений. Так, например, на основе таких особенностей, как ограниченность

безличных предложений во французском языке и обилие их в немецком, более

глагольный характер немецкого инфинитива и наличие разных вспомогательных

глаголов в пассиве (в немецком werden 'становиться', во французском кtre

'быть' и т. п.), Балли делает вывод о принципиальном различии между этими

языками: французский язык — «статичен», немецкий — «динамичен», или

«феноменистичен». В этом проявляются, по Балли, различные тенденции

мышления: «Феноменистическая тенденция мыслит положение как результат

движения, состояние как результат действия, в то время как статическое

направление рассматривает движение как предварительное положение и

угадывает состояние через посредство вызывающего его действия» [6, 383].

Таким образом, из отдельных черт сравниваемых языков выводятся такие их

признаки, как «ясность и абстрактность» французского и «точность и

конкретность» немецкого. Балли так интерпретирует эти свойства: «Поль

Клодель говорил, что француз находит удовольствие в очевидности; но

очевидность — это озарение, которое освещает предметы, не проникая внутрь

их. Ясная мысль может не быть верной: она даже почти никогда не бывает

абсолютно верной... В отличие от ясности точность — это стремление вникать

в глубь вещей, проникать в них и там укрепляться, хотя и с риском

заблудиться. Разве не верно, что именно такое впечатление производит на нас

даже при поверхностном взгляде немецкий язык?» [6, 392].

Наиболее последовательно тенденция интерпретировать все особенности

каждого конкретного языка как особенности мышления его носителей

представлена, как известно, в концепции Л. Вейсгербера и в теории

лингвистической относительности Сепира-Уорфа (эти теории подвергаются

критическому анализу во многих работах, см., например, [9; 18; 28; 59]).

Теории полного параллелизма языка и мышления (назовем их так для

краткости) в сущности можно рассматривать как обратную сторону

абсолютизации роли языка в познании, нерасчлененного понимания взаимосвязи

языка и мышления, о которых речь шла. выше. Обе тенденции — и

отождествление обязательности языка в формировании мысли с обязательностью

словесного выражения и стремление выводить из особенностей языкового строя

особую систему мышления народа — имеют в своей основе понимание связи языка

и мышления как формы и содержания, которое неизбежно приводит к их

отождествлению, к постулированию их полного параллелизма.

Однако очевидным фактом остается то, что конкретные языки различаются

не только с формально-структурной стороны, но и с семантической. Попытки

найти объяснение этого факта, установить, чем детерминированы различия

между языками, вызывают вопросы, которые не обходит, пожалуй, ни одна

концепция языка и мышления. Как объяснить, почему объективная картина мира

запечатлена в языках неодинаковым образом, в то время как сознание,

мышление имеет общечеловеческий характер, одинаковые общие закономерности у

всех народов? Обусловлены ли различия в «языковой картине мира»

особенностями мышления народа или же они сводятся к формально-структурной

специфике языка? И что вообще следует понимать под различной языковой

картиной мира?

При решении этих вопросов прежде всего не следует преувеличивать

степень различий в семантических системах отдельных языков и переоценивать

значимость этих различий как характеристик строя мышления, недооценивая тем

самым сходные инвариантные черты, которые по сути образуют основу всех

языков. Ведь если бы в содержании языков, как и в плане выражения, не

преобладали одинаковые общие признаки, если бы каждый язык заключал в себе

совершенно особую картину мира, то невозможно было бы говорить о языке

вообще, сравнивать отдельные языки и изучать чужие языки.

О преувеличении значимости языковых различий свидетельствует прежде

всего ограниченность примеров, которыми оперируют в рассматриваемых

теориях. (Сюда относятся цвета спектра, явления типа нем. Hand — Arm,

русск. рука, артикль, некоторые явления фразеологии и ряд особенностей

грамматического строя.) При этом нужно принять во внимание, что многие

авторы не разграничивают, например, в грамматике значимые явления,

выражающие определенные грамматические значения и чисто формальные явления,

возникшие в результате особых условий развития данного языка и утратившие

значение, если даже таковое имелось первоначально16.

Примером может служить объяснение такой особенности немецкого порядка

слов как «рамка» (замыкание). Эту чисто структурную черту немецкого языка,

обусловленную историей его развития и не связанную с синтаксическими

категориями предложения, Л. Вейсгербер рассматривает как проявление «особо

синтезирующего способа мышления».

И. И. Мещанинов склонен усматривать в немецкой рамке выражение особого

восприятия отношения между объектом и предикатом, как особо тесной

связи между ними, по сравнению, например, с французским языком, где эта

связь якобы не воспринимается как в такой же степени тесная, поскольку в

нем нет замыкания объекта в рамке сказуемого [55].

На это можно было бы сделать возражение, что ведь и в немецком языке

объект не всегда замыкается в рамке сказуемого, во-первых, потому, что

рамочная конструкция далеко не всегда возможна (она ограничена случаями,

когда в предложении имеется сложное сказуемое, сложное время или сложный

глагол); во-вторых, потому, что объект при наличии рамки может не входить в

нее, а занимать первое место, при этом в рамку может включаться

подлежащее17.

Может быть, самой главной причиной сомнительности выводов

рассматриваемых концепций является односторонне статичный подход к фактам

языка. Учитывается только система языка. Вне внимания остается то

обстоятельство, что «относительность» системы, ее ограниченность или

избыточность нейтрализуется при актуализации в речи за счет возможностей

синтагматики, в том числе суперсегментных (просодических) средств18.

Приведенные критические соображения отнюдь не означают, что различия

между языками не следует рассматривать как особенности в «языковой картине

мира», в «категоризации действительности» (по терминологии Л. В. Щербы,

который придавал этому факту большое значение, хотя, может быть, и

преувеличивал его). Мы хотим только подчеркнуть, что неправомерно

делать из них непосредственные выводы в отношении мышления носителей того

или иного языка, не установив при этом, в каком смысле понимается мышление

и, что особенно важно, в чем и по сравнению с чем можно усматривать его

специфические черты исходя из строя отдельных языков.

Весь рассмотренный комплекс вопросов можно сформулировать как проблему

соотношения общих и особенных признаков в языке и в мышлении. В настоящее

время возникла насущная потребность вычленения и осмысления общего в

языках. Но общее в языках, особенно в их семантической системе, не может

быть исследовано без выяснения общих закономерностей познания, мыслительной

деятельности человека. Эти задачи относятся к проблеме лингвистических

универсалий (инвариантов) [26; 70; 76; 107; 110], возродившейся в настоящее

время на новой, более широкой основе, по сравнению с тем, как она ставилась

в период первичного увлечения общей грамматикой. Эта новая основа —

огромный фактический материал в области языков различных типов и прогресс в

научной методологии, освоение новых методов — позволяет надеяться, что

исследования языковых универсалий дадут положительные результаты в смысле

более глубокого изучения и языка, и мышления, а тем самым выявления общих

закономерностей их взаимосвязи.

При обсуждении вопроса о различной категоризации действительности в

конкретных языках нужно, по-видимому, прежде всего установить наиболее

общие линии, по которым отмечаются семантические различия в отражении мира.

Эти различия — особенное в языках — могут быть правильно осмысленны только

на основе общих закономерностей мышления.

Согласно марксистско-ленинской гносеологии, мышление рассматривается

не как зеркально-мертвое отражение объекта, не как фотография его.

«Познание есть отражение человеком природы. Но это не простое, не

непосредственное, не цельное отражение, а процесс ряда абстракций,

формирования, образования понятий, законов etc» [43, 156]. Сложность

познания (мыслительной деятельности, отражения) заключается в том, что оно

детерминируется двоякими факторами: объективными, т. е. закономерностями,

спецификой самого мира вещей, и субъективными, т. е. особенностями

человеческой природы — биологическими и социальными. Человек познает мир

вещей не созерцательно, не пассивно, а активно воздействуя на него в

процессе практики. Именно такое понимание сущности познания отличает

диалектический материализм от созерцательного материализма фейербаховского

типа, как подчеркивает К. Маркс в «Тезисах о Фейербахе»: «Главный

недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский —

заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется

только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая

чувственная деятельность, практика, не субъективно» [50, 1].

Как все больше подтверждается конкретно-научными исследованиями,

объект отражается человеческим мозгом особым способом, включающим момент

преобразования, моделирования.

Как продукт (результат) этого преобразования возникает субъективный

образ объекта, который не абсолютно тождествен с отражаемым предметом, но и

не абсолютно отличен от него. Субъективное человеческое отношение входит

как необходимый компонент в этот образ19.

Исследование способа моделирования объекта и является одной из

важнейших научных проблем нашего времени.

Нужно отметить, что признак преобразования подчеркивается К. Марксом в

его известном определении идеального (отражения) наряду с признаком

вторичности: «... идеальное есть материальное, пересаженное в человеческую

голову и преобразованное в ней». Однако именно эта сторона отражения

(идеального) иногда недооценивается при обсуждении сущности познания с

точки зрения материалистической философии, подчеркивается только — или

главным образом — вторичность, производность сознания от бытия.

Как показывают исследования, элементы преобразования, моделирования

выступают уже на чувственной ступени познания20. Они усложняются на ступени

дискурсивного (логического) мышления, когда «вступает» в действие язык.

Язык привносит в отражательное (мыслительное) содержание свою специфику —

познанное содержание преобразуется в коммуникативном плане. В процессе

общения человек как член социального целого не только обозначает

определенным способом познанное им объективное содержание, но и выражает

свое отношение к нему, оценивая его с точки зрения целей и условий

коммуникации.

Преобразование отражаемого в процессе познания, формирование

абстрактных понятий может идти в известных границах разными путями,

основываться в той или иной степени на разных признаках предметов и

явлений. Выбор инвариантных признаков— «принцип избирательности» — может

быть обусловлен разными причинами, обстоятельствами, мотивами, но в

конечном счете избирательность на всех уровнях познания детерминируется

практической социальной деятельностью познающих субъектов.

Принцип избирательности в первичном формировании понятий может

проявляться по-разному в разных языках и в разных его сферах и приводить в

конечном счете к большим или меньшим расхождениям между конкретными языками

в представлении «картины мира» (подробнее см. гл. «К проблеме сущности

языка»

Но не менее важную роль в возникновении различий в «категоризации

действительности», в особенности в становлении значений в области

грамматической системы, имеет также влияние уже сложившейся, наличествующей

к моменту образования нового понятия (лексического или грамматического

значения) структуры данного языка и те традиции способов языкового

изображения, которые составляют особенность данного конкретного языка.

В синхронном аспекте одно из самых общих различий в отражении

объективной действительности в конкретных языках заключается в том, что

одни и те же предметы и явления представлены в них с разной степенью

дифференциации. То, что в одном языке представлено нерасчлененно

(унифицированно, типизированно), в другом может быть представлено в большей

или меньшей степени расчлененно, дифференцированно. Ср., например, более

или менее дифференцированное обозначение спектра, а также наиболее важных

для того или иного народа предметов и явлений — животных, состояний погоды

и пр. В области грамматики более или менее дифференцированное представление

комплексов дизъюнктивных отношений (оппозиций) в грамматических категориях

(больший или меньший их объем, в частности, в категориях времени, числа,

падежа и пр.) [72]. Сюда же нужно отнести и различия в составе

грамматических категорий. Наличие или отсутствие идентичной грамматической

категории в том ли ином языке есть также проявление разной степени

дифференциации в отражении и языковом преобразовании одних и тех же

объектов (ср. наличие или отсутствие в отдельных языках категории вида,

определенности/неопределенности и т. д.).

Разная степень дифференциации языкового выражения в основе своей

одинакового отражательного содержания (иначе говоря — вербального

обозначения одинаковых объектов) наиболее отчетливо выявляется при

сравнении систем уже сложившихся языков.

Однако, несмотря на стабильный характер, различия эти все же

относительны и не могут служить основанием для выводов о различных системах

мышления народов, ибо эти различия могут сниматься в акте речи, если

дифференциация тех или иных значений оказывается актуальной для данной

ситуации общения. Так, в русском языке наряду с общим обозначением рука

существуют (например, в анатомии) плечо, предплечье и кисть руки; для

дифференциации оттенков цвета в немецком языке употребляют сложные

прилагательные (например, hellblau для 'голубой' и т. п.). Возможности

дифференцированного обозначения в речи существуют, по-видимому, для всех

случаев нерасчлененного обозначения, которые обычно рассматривают как

особенности вербализации в конкретных языках. Дело только в том, что

дифференцированное обозначение определенного содержания может быть в одних

языках обязательным, а в других — факультативным.

«Ни одна грамматика не выражает всех возможных деталей взаимоотношений

между предметами материального мира. Язык может выражать результаты

познания человеком окружающего мира только всей совокупностью своих

средств. Поэтому логическое мышление и общая совокупность средств языка

являются всеобъемлющими, грамматика же всегда избирательна» [72, 73].

В заключение отметим, что констатация разной степени дифференциации

языкового выражения как основы различий между языками, не снимает, конечно,

вопроса о том, чем обусловлены эти различия. Здесь, очевидно, имеются и

общие и частные причины, среди них принцип избирательности, особенности

развития народов и самих языков. Сам же подход с точки зрения соотношения

двух противоположных тенденций в языковом выражении — унификации

(типизации) и дифференциации может быть весьма плодотворным, ибо он

позволяет яснее установить, причину чего следует искать, тем более что

взаимодействие этих тенденций играет большую роль не только в

первоначальном становлении тех или иных значений, но и в дальнейшем

развитии всей системы языка.

ВЗАИМОСВЯЗЬ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ В СИСТЕМЕ ЯЗЫКОВЫХ ЗНАЧЕНИЙ

Наиболее наглядно связь языка и мышления прослеживается в

содержательной стороне языка. Это, однако, не значит, что формально-

структурная сторона языка не связана с мышлением. Очевидно, основные

закономерности, принципы структуры языка также детерминированы

определенными закономерностями мышления, познания. Однако эта связь более

опосредствована, и изучение ее только начинается (см., например, [45]).

Рассмотрим взаимосвязь языка и мышления в системе языковых значений

(главным образом, грамматических), т. е. в статически-гносеологическом

аспекте.

Гносеологический аспект, как и психологический, непосредственно связан

с отражательной стороной мышления, с отношением язык — действительность, т.

е. с проблемой денотата. Однако между этими аспектами значения существует

принципиальное различие. Значение в системе языка имеет более обобщенный

характер, чем значение в речевой деятельности, оно более непосредственно

связано с понятием (лексическим или грамматическим), в то время как в речи

в значении на первый план выступает соотнесенность с конкретным денотатом.

По этому же признаку языковые значения могут быть противопоставлены

всему тому мыслительному содержанию, которое закреплено в языковых текстах

как результат мыслительной деятельности людей и целых поколений, тому, что

Л. В. Щерба называл «языковым материалом», противопоставляя его «языковой

системе» и «речевой деятельности» [99].

С точки зрения взаимосвязи языка и мышления можно было бы уточнить

предложенное Л. В. Щербой расчленение языка следующим образом. Речевой

деятельности (процессу говорения и понимания), в которой особенно

непосредственно и наглядно проявляется взаимодействие языка и мышления,

противопоставляется результат этого взаимодействия, закрепленный в языковых

образованиях. Но этот результат выступает в двух видах, которые необходимо

дифференцировать. Во-первых, это результат познавательных процессов в виде

знаний, отражающих наиболее общие явления, отношения, закономерности вещей.

Они закреплены в системе языка в виде языковых значений, а следовательно,

представляют собой такую же внутриязыковую область, как и план выражения в

языке. Во-вторых, это результат познавательных процессов поколений,

зафиксированных в языковом материале как совокупности текстов на том или

ином языке в виде различного рода более конкретных знаний, связанных с

различными областями человеческой деятельности (в том числе научным

познанием). Это, так сказать, продукт второй степени, производный от

системы языка, возникший на основе тех наиболее общих знаний о мире,

которые в ней закреплены.

Так, например, знание о том, что все предметы существуют в

определенных пространственных отношениях друг к другу, зафиксировано в

системе языка в той или иной форме. В большинстве языков это система

предлогов, выражающих эти отношения в антонимических значениях: под/над,

за/перед, внутри/снаружи и т. д. Эти знания и привычка обязательно

дифференцировать соответствующие реальные отношения усваиваются вместе с

языком. На основе этих системных языковых значений в результате

соответствующего речевого процесса фиксируются пространственные отношения

между определенными конкретными предметами (или классами предметов) в той

или иной ситуации: Чемодан стоит под кроватью; Руда залегает под землей и

т. п.

В сущности именно неразличение этих двух видов содержания, выражаемого

в языке, лежит в основе теорий, согласно которым значение нельзя

рассматривать как языковой компонент, а нужно относить к

экстралингвистической области, поскольку в противном случае нужно было бы

учитывать и изучать содержание всех конкретных наук. Известно, что к такой

аргументации прибегают представители дескриптивной лингвистики, защищающие

тезис о необходимости исключения содержания из теории языка. Так, Л.

Блумфилд, определяя значение языковой формы с позиции бихевиоризма «как

ситуацию, в которой говорящий ее произносит, и как реакцию, которую она

вызывает у слушающего», пишет: «Ситуации, которые побуждают человека

говорить, охватывают все предметы и события во Вселенной. Чтобы дать научно

точное определение значения для каждой формы языка, мы должны были бы иметь

точные научные сведения обо всем, что окружает говорящего» [8, 142].

Аналогичные взгляды высказывает Г. Глисон: «Содержание, вне его структуры,

не поддается какому-либо обобщению. Субстанцию содержания составляет,

несомненно, вся совокупность человеческого опыта. Тысячи ученых, каждый в

своей области, работали, чтобы пролить свет на эту огромную массу

материала. Однако единого подхода, который позволил бы охватить весь

материал в целом и таким образом послужил бы отправным пунктом для

сравнения различных языковых структур, еще нет» [15, 44].

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74